- Нет, Лукьян Анисимович, не говорите. Правда, есть слона, что вдруг и в толк не возьмешь, а как подумаешь хорошенько, так это то же слово, да по новому правописанию; примером, по-нашему был Кишот, а теперь пишут - Кихот: гораздо нежнее; в наши времена Невтоном называли одного астронома, а теперь - Ньютоном, так-то и прочие все слова: примером, вот я вчера начитал: Пафос, что бы это значило? Думал, думал, наконец, догадался, что это тот же Бахус.
- Да что ж нового-то в журналах?
- Как что?
- Намедни развертываю, дай, думаю, прочту что-нибудь новенькое. Ай да новость: Колумб открыл Америку!
- Не знаю, верно вам какой-нибудь старый журнал попался.
- Нет, не старый!
- Постой, Лукьян Анисимович! Ну, что ты споришь; знаешь ли ты хоть кого-нибудь из сочинителей?
- Где ж их знать, Памфил Федосеевич: сроду не видывал; да и где ж их видеть? Они в люди не показываются. Слава богу, кот уж двадцать лет в Москве живу, а нигде, просто нигде в маза не видал сочинителя.
- Ну, а я тебе покажу всех до единого! Хочешь?
- Не знаю; а любопытно было бы посмотреть.
- А, знаю, - сказал Григорий Иванович, - у Памфила Федосеевича, верно, ихная книга с портретами.
- Нет, брат, живьем покажу!
- Да где же?
- Отгадай!
- А! говорят, что выдумали какие-то особенные вечера, где их собирают сочинять стихи.
- Литературные?
- Та-та-та, именно!
- Не знаю, - сказал Григорий Иванович, - а я не так слышал; я слышал, что на литературные вечера для того собирают сочинителей, чтоб издавать журналы.
- Уж в этом извините, Григорий Иванович: журналы издают не сочинители, а редакторы.
- Да! ну, об этом не спорю: ономедни, был я по делу у Степана Васильевича, вдруг приезжает к нему какой-то молодой человек, щеголь, платье сидит, точно как на нем самом утюжено. Степан Васильевич и спрашивает: "Ну, как вы провели время на литературном вечере?" - "Очень скучно, по обыкновению", - говорит. "Что ж делали там?" - "По обыкновению, ничего". Степан Васильевич захохотал; а потом стали говорить по-французски.
- Что-нибудь да не так, Григорий Иванович, - сказал Памфил Федосеевич, - а главное, хотите быть на литературном вечере?
- Если куда-нибудь ехать, так не знаю…
- Шагу не сделаешь с места, братец! - сказал торжественно Памфил Федосеевич, - всех без исключения здесь, у меня, увидишь!
- Не знаю, - сказал Лукьян Анисимович.
- Да, всех увидишь; назвались к сыну; ты знаешь ли, что и Миша сочинитель? Да какие люди-то будут!.. генералы! Ввечеру, вот здесь.
- Любопытно! вот что любопытно, так любопытно!
- А? каков у меня сынишко? с какими людьми ведет знакомство! Давно ли перестал учиться? Думал, вот надо хлопотать об определении на службу, просить добрых людей, кланяться… ан он сам себе добыл место; да еще какое! по особенным поручениям! и как пошел-то!.. Кажется, я говорил вам, что он на днях сделан действительным членом общества любителей садоводства?
- Как же, Памфил Федосеевич, знаю: я уж просил его, чтоб он для моего садика снабдил меня разными семенами.
- Э-гэ! вишь ты какой! Даст, братец, не бойся; я сам ему напомню.
- Уж как одолжите-то!
- На всех литературных вечерах бывает; не из последних: недаром все сочинители назвались к нему на вечер,
- Когда ж это?
- Сегодня.
- Ей-богу? Это… я вам скажу!
- А? Как ты думаешь, Григорий Иванович?
- Да, любопытно взглянуть на сочинителей; я хоть и много читал, почти все сочинения; но читать все не то. Я читал вот и Полевого, Булгарина читал, читал вот Кота бурмосеку, как бишь его? Сейчас припомню… а вот не знаю, кто переводит Поль-де-Кока… Это штука! Возьмешь книгу - не оставишь.
- Так если, господа, хотите видеть сочинителей - милости прошу, мы их вам покажем. Миша поехал уж покупать библиотеку.
- Библиотеку для чтения?
- Э, нет, брат, нет, Григорий Иванович: ты возьмешь книгу, другой возьмет, третий - шкаф и пуст. А сыну нельзя без книг. А вот что я тебе скажу, уж извини; как соберутся, я тебя вперед и выставлю; ты заводи с ними разговор о книгах: ты в этом деле знаток, так и мне ловчее будет слово приставить.
- Нет, Памфил Федосеевич, как-то конфузно заводить разговор.
- Нет, сделай одолжение!
- Нет, право, конфузно; пожалуйста, не заставляйте!
- Нет, уж как хочешь!
- Не знаю, отставной ли мундир надеть, или просто в партикулярном фраке?
- Генералы, братец; я думаю, пристойнее в мундире; я сам надену мундир; с коронации не надевал, да нечего делать.
- Так прощайте покуда, Памфил Федосеевич: мне надо купить еще темляк, да и шляпенка очень стара…
- Ах ты, господи! - вскричал Памфил Федосеевич, - совсем из головы вышло!
- Что такое?
- Степанида Ильинишна уехала; а я и позабыл сказать ей, чтоб купила английской-то соломки!
- Для чего вам английская солома?
- К чаю, братец!
- Как, к чаю?
- Как, к чаю! ну, просто к чаю, вместо хлеба и сухарей.
Лукьян Анисимович пожал плечами и посмотрел на Григория Ивановича с выражением: не сошел ли Памфил Федосеевич с ума?
Григорий Иванович понял и покачал головою.
- Уж лучше с мякиной, чем с соломой, Памфил Федосеевич, - сказал Лукьян Анисимович, ставя трубку на окно и взявшись за шапку.
- И этого-то ты не понимаешь! Едал пирожное кудри?
- Это знаю.
- Ну, так царские кудри похожи на кудри; а это на солому.
- А! стало быть, это пирожное?
- Не пирожное, а просто из теста или из муки сделана солома, а ее едят с чаем.
- Что не выдумают; а все англичане. Я и чай с маслом чухонским однажды попробовал - очень недурно. Так прощайте, Памфил Федосеевич.
- Прощайте, Григорий Иванович.
- До свидания.
- До свидания, Лукьян Анисимович.
Между тем как Памфил Федосеевич занялся рассматриванием своего мундира, сынок его приехал в книжный магазин и потребовал сочинения всех русских литераторов.
- Вам, верно, составлять библиотеку? - спросил книгопродавец, человек с книжным смыслом, который понимал достоинства литературных произведений и, вероятно, знал, что и книги, как людей, по платью встречают, а по уму провожают; что рост и дородность есть достоинства более всего замечательные; что самая занимательная и ходкая книга есть или шут, или забавник, или враль, или любезник, который говорит очень мило пошлости; или рассказчик-сплетник, который выносит сор из избы и взводит на всё и на всех небывальщину; или выглядывающий колдуном, падшим ангелом, на которого находит стих, смущающий душу; или, наконец, какой-нибудь модник, который весь не свой.
- Вам, верно, составлять библиотеку?
- Именно.
- Так вот Ломоносова сочинения, Державина, Сумарокова.
- Э, нет, мне этих не нужно.
- Так какие же сочинения всех литераторов? Может быть, "Сто литераторов"? Вышел только один том.
- Дайте мне сочинения всех московских литераторов: Загоскина, Погодина, Полевого.
- Полные сочинения?
- Полные.
- Налицо всех нет теперь, в палатке; да вам, чай, нужны в переплете; так дня через два будут готовы.
- Нет, мне сегодня нужно.
- Так не угодно ли взять, что есть налицо. Да ведь московского нынче нет ничего нового. Вот не угодно ли новый роман К…?
- Нет, К…а мне не нужно.
- Прекрасный роман, в четырех частях. Он теперь здесь, в Москве.
- В Москве? неужели? Ах, мне надо с ним видеться; где он стоит?
- В гостинице "Европа".
- Так положите и роман К-…а; да поскорее, мне некогда.
- Сию минуту; да уж позвольте иные в бумажке положить: это все равно-с лучше переплести, когда поизорвутся.
- Хорошо; или нет… Впрочем, пожалуй.
Книгопродавец понял, с кем имел дело. Он навязал огромную кипу московского литературного хламу, подкрасил несколькими романами и повестями известных писателей, составил счет на двести пятьдесят рублей; взял деньги, низко поклонился доверчивому покупщику и сам вынес книги в коляску.
Михайло Памфилович заехал еще во французский магазин, купил несколько изданий illustr?s с политипажами, и потом помчался в "Европу".
- Здесь стоит господин К…?
- Извольте посмотреть, на доске записано.
- А! в третьем нумере; где третий нумер?
- Извольте идти наверх: там покажут.
Михайло Памфилович, входя на лестницу, снял шляпу, поправил гребеночкой волоса, отыскал сам третий номер, потому что в коридоре никого не случилось. Дверь ее заперта; вошел в переднюю - никого нет; но в комнате кто-то распевает.
Михайло Памфилович приотворил легонько двери и вздрогнул, когда раздалось:
- Кто там?
Раскинувшись с ногами на диване, лежал довольно еще молодой человек, с истощенным уже лицом, с впалыми глазами, но в которых блистал огонь. Венгерка нараспашку, руки по карманам широких шаровар.
- Извините, - проговорил Михайло Памфилович, сделав современный реверанс головой вперед и поправляя очки, - в передней никого нет… и я не мог предупредить карточкой… Узнав, что вы посетили Москву, я, как почитатель вашего таланта…
- Покорнейше прошу! - сказал Дмитрицкий, окинув быстрым взглядом Михаила Памфиловича. - С кем имею честь говорить?
- Я так люблю русскую литературу, - отвечал Михайло Памфилович, подавая карточку, - я наслаждался чтением ваших сочинений и не мог отказать себе в желании видеть известнейшего нашего литератора.
"О-го! я сочинитель! прекрасно! Я думал поискать со свечой такого знакомца, а он сам явился: Михайло Памфилович Лычков", - подумал Дмитрицкий, прочитав визитную карточку.
- Очень рад познакомиться, сказал он вслух, - вы мне делаете много чести.
- Помилуйте, я так уважаю гениальность.
- Вероятно, и сами сочиняете? Кажется, я что-то читал…
- Ах, нет, я еще совсем неизвестен на этом поприще…
- Вы постоянный московский житель?
- Постоянный.
"Ну, о чем же мне еще с ним говорить?" - подумал Дмитрицкий, смотря на Михаила Памфиловича, который почтительно устремил на него свои очки и ожидал нового вопроса.
- Москва - бесподобный город!
- Вам понравилась? Но как вы ее находите в сравнении с Петербургом?
- О, я нахожу, что Москва гораздо обширнее… Вы имеете здесь собственный дом?
- Как же-с, мой батюшка имеет свой собственный.
- Чем же вас потчевать?… Эй, кто тут? Что-нибудь закусить да бутылку шампанского!.. да сыру! Ведь я сказал, чтоб кто-нибудь здесь дежурил! Представьте себе, я здесь один-одинехонек, даже человека нет со мной.
- Вероятно, приехали в дилижансе? Человек - совершенно лишнее.
- О, как можно, я не привык ездить без своего человека. Нo y меня, верст за пятьдесят отсюда, сломался экипаж, два колеса вдребезги, а ось пополам; я оставил коляску, людей, чтоб как-нибудь починили, а сам поскакал на почтовых, приезжаю в дом к одному знакомому, а он уехал из Москвы. Что делать? принужден был остановиться в гостинице.
- Это, точно, неприятно.
- Очень, очень неприятно! Вы трубку курите или сигары? Эй! подай сигар, да лучших!.. Не угодно ли отведать сыру… Откупорь! Это не кислые щи?
- Как можно-с; самое лучшее шампанское. Дмитрицкий налил стакан, хлебнул.
- Изрядное!.. Покорно прошу!
Михайло Памфилович знал приличие, что от шампанского не отказываются, и потому взял стакан и прихлебнул.
- Это что такое? нет, извините, мы чокнемся! Как бишь ее… Кастальскую воду пьют залпом, чтоб не выдохлась.
В восторге от приему и дружеской простоты обращения Михайло Памфилович не умел отказаться от второго стакана.
- А я хотел просить вас, - сказал он, - сделать мне честь.
- Все, что прикажете.
- У меня сегодня литературный вечер, соберутся несколько московских известных литераторов… Надеюсь, что и вы не откажете быть у меня. Все так рады будут с вами познакомиться.
- На литературный вечер? - сказал Дмитрицкий, рассуждая сам с собой: "За кого этот мусье принимает меня? за какого-то известного литератора, которого никто еще в глаза не видал? Да это прекрасно! Отчего ж не сыграть роль известного литератора?… Он же меня ни по имени, ни по фамилии не величает, и я не скажу, кто я; из этого выйдет при развязке славное кипроко!"
- Очень бы рад, да не знаю, как это дело устроить; я теперь совершенно в затруднительном положении.
- Да не угодно ли вам переехать ко мне? - сказал Михайло Памфилович.
- К вам?… "хм!.. - подумал Дмитрицкий, - и это прекрасно!.." Но представьте себе, я здесь без платья и без денег, со мной только ключи от шкатулки… у меня недостанет даже денег здесь расплатиться. А скоро ли приедет Сенька с коляской! Остановясь в доме у приятеля, я не нуждался бы в деньгах; но вот, что хочешь делай!
Дмитрицкий вынул кошелек и вытряхнул из него ключик и червонец.
- Сколько вам нужно, я могу служить, - вызвался Михайло Памфилович. Самолюбию его льстила возможность служить известному литератору; притом же ему очень хотелось уже сказать всем и каждому: "У меня остановился К…"
- Со мной есть около двухсот рублей, - сказал он, вынимая бумажник.
- О, это еще с лишком, я думаю столько и не нужно будет, - сказал Дмитрицкий, взяв деньги. - Эй!.. счет!.. да! призови сюда ямщика!
- Дорога, я думаю, прескверная.
- Прескверная; а хуже всего было то, что нечего было есть.
- А гостиницы по дороге?
- Помилуйте, это ужас!.. Ну, сколько?
- Тридцать два рубля-с.
- Вот вам пятьдесят, да с тем, чтобы всех обсчитывали так же, как меня… А тебе, мужик-сипа, кажется, следует шестьдесят рублей? да червонец на водку, не так ли?
- Если милость ваша будет.
- Ну, вот тебе от моей милости семьдесят пять рублей, кланяйся!
- Много благодарны.
- То-то же, я не богат, да тароват. Ступай! кажется, со всем распорядился… Не угодно ли получить семьдесят пять обратно? За мной сто двадцать пять.
- Так точно. Мы можем ехать?
- У вас есть чем побриться?
- Все, что вам угодно.
- У меня и бритв с собой нет; дурак Сенька положил чемодан в телегу, чтоб мне мягче было сидеть; а ключи оставил у себя,
- Чтоб перевезти чемодан, можно приказать нанять извозчика, а мы сядем в коляску.
- Конечно. Эй! найми извозчика и перевези мой чемодан к ним, по адресу.
- Недалеко отсюда.
Михайло Памфилович сказал адрес. Все устроено. Дмитрицкий сел с ним в коляску, и отправились.
- Я уж у вас буду без церемоний, в чем есть.
- К чему же церемонии!
- Я их и не люблю. Приедете ко мне, воздам вам сторицею; за хорошую игру в простых сдам вам игру в сюрах. А что, кстати, говорят, что в Москве ведут огромную игру?
- В английском клубе.
- В банк?
- Нет, банк запрещен; здесь играют преимущественно в палки.
- Что ж, палками можно также отдуть.
- Как вам нравится Москва в сравнении с Петербургом? - повторил опять старый вопрос Михайло Памфилович, которого постоянно улыбающаяся физиономия от двух стаканов шампанского и чести ехать вместе с известным свету человеком приняла вид важный, ожидающий со всех сторон предупредительных поклонов.
- Как нравится Москва? в каком отношении? - спросил Дмитрицкий.
- В отношении общего вида, в отношении наружности?
- О, мне все равно, в каком сосуде ни заключаются люди, лишь бы они были такие, какие мне нужны. А что, здесь много хорошеньких?
- О, вам непременно надо быть в благородном собрании или в театре; вы увидите бомонд московский и всех красавиц; если хотите, мы поедем вместе.
- Мне кажется, напротив, где много красавиц, там не увидишь ни одной. Приятнее знакомство: в доме хорошенькая хозяйка, миленькие дочки, и тому подобное; но чтоб особенно дочки не были опасны для сердца.
- Это каким же образом? Хорошенькие всегда опасны.
- Совсем не всегда: что за опасность, например, влюбиться в девушку, которая может принести тысяч сорок доходу? Это все равно, что влюбиться в тысячу душ и взять их за себя, или влюбиться в значительный капитал и перевести билет на свое имя.
Эта философия поразила Михаила Памфиловича: он уважал любовь всем сердцем.
- Вы поэт, а судите так прозаически, - сказал он.