- Славно, ей-богу, славно; а правду сказать, прежние мундиры как-то гораздо почтительнее.
- Чу! Кто-то, кажется, приехал!
- Кто-то приехал!
- Где ж Миша? Что он нейдет сюда? Иван, позови, братец, Мишу!
- Сейчас-с, фрак изволят надевать.
- Степанида Ильинишна! Кто-то уж приехал!
- Неужели? Встречай же! Да где же Миша? Скажите-ему! Степанида Ильинишна села в гостиной, а Памфил Федосеевич вышел в сопровождении Лукьяна Анисимовича в залу.
В передней раздалось вдруг несколько юношеских голосов:
- Дома Лычков? - А! и ты приехал? Куда ж к нему? - Сюда, наверх? - А! здравствуй. Не рано ли? Я прямо из канцелярии: дело, братец, черт бы драл, думал до полночи задержит!
- Что ж это? Кто это? где ж Миша? - повторял Памфил Федосеевич, слыша, что восклицания вперебой все глуше и глуше, и только крикливые голоса и топанье стали раздаваться над потолком.
- Да что ж это за дурак Миша? Увел их к себе вверх, - продолжал Памфил Федосеевич, воротясь в гостиную. - Вверх ушли, матушка!
- Ах, батюшка, да придут!
- Чу! Кто-то еще приехал!
Снова в передней шум, говор, и снова все ушло вверх.
Еще кто-то приехал, и еще, и еще; над залой и гостиной такая топотня, что ужас.
Степанида Ильинишна не усидела, выбежала в залу, где Памфил Федосеевич и Лукьян Анисимович стояли в недоумении.
- Это бог знает что! - вскричала было Степанида Ильинишна, - там черти возятся!
Вдруг кто-то подъехал, Степанида Ильинишна бросилась в гостиную, дверь отворилась.
- А! Григорий Иванович!..
Вслед за Григорьем Ивановичем вошла, в огромных белокурых локонах, полная томная луна, водруженная на гибкий, зыблющийся стан, в раздутом шелковом платье, на крепко накрахмаленной шумящей юбке.
- Домна Яковлевна, - сказал Григорий Иванович, - известная по своим сочинениям…
- Ах!.. За счастье поставляем, что вы сделали честь пожаловать; покорнейше прошу… Степанида Ильинишна!. Вот… Григорий Иванович сделал нам удовольствие…
- Я желала познакомиться с вами… Я так много слышала… - произнесла дева-поэт, приседая перед Степанидой Ильинишной.
- Очень приятно, очень нам приятно… Покорнейше прошу… Вы проводите также время в стихотворениях?
- Да-с, это любимое мое занятие.
- Это очень приятное занятие…
- Да-с, имея способность, нельзя жертвовать ею для каких-нибудь пошлостей…
Домна Яковлевна не успела кончить речи, как вошел Иван и дал знак барыне, что, дескать, кое-что нужно сказать.
- Извините, - сказала Степанида Ильинишна, выходя. - Что тебе?
- Михайло Памфилович приказал подавать чай.
- Это что! Чай? Кому?
- Да там много гостей у Михаила Памфиловича. - Что ж это он туда их завел? А?
- Не могу знать-с; только там их очень много; такие все бойкие господа.
- Скажи Мише, что здесь…
- Кто-то приехал! - сказал Иван, побежав в переднюю. Приехали Гуровы, знакомые, а потом еще знакомые, а вслед
за этими знакомыми Саломея Петровна.
- У вас вечер литературный, Степанида Ильинишна? У вас будет известный поэт, - сказала Саломея.
- Да-с, литературный.
- Неужели? Ах, боже мой, мы и не знали!
- Ах, Памфил Федосеевич! Что это значит, что вы в таком параде?
- Да как же, нельзя иначе.
- Так прикажете подать чай, сударыня? - повторил вопрос слуга.
- Подождать! Здесь подадут.
- Да барин три раза уже присылал.
- Где же Михайло Памфилович? - спросила Саломея Петровна.
- Позови Мишу!
В гостиной происходило уже тара-бара. Дева-поэт смотрела на всю толпу молча, презрительно и, видя, что тут дело идет не о поэзии, подозвала Григория Ивановича и спросила его: "Это-то литераторы?"
- Нет-с, они все наверху.
- Что ж мы туда нейдем?
- Как можно-с!
- Да что ж, они придут?
- Я полагаю-с.
Появился Михайло Памфилович, всем раскланялся в гостиной.
- Помилуй, что это ты загнал всех наверх? - спросила его шепотом мать.
- Прикажите, маменька, подавать чай ко мне, - сказал он,
не отвечая на ее вопрос.
- Где ж, братец, литераторы-то? - спросил шепотом Памфил Федосеевич.
- Ах, папенька, что это вы в мундире? - отвечал Михаил Памфилович, взглянув на отца.
- Да как же, братец! Что ж это…
- Михайло Памфилович, где ж ваш поэт? - спросила Саломея Петровна.
- Наверху, - отвечал он.
- Приведите его сейчас сюда и познакомьте меня с ним, слышите ли?
- Непременно-с, позвольте только, - отвечал торопливо озабоченный Михаил Памфилович.
- Вызовите, Михайло Памфилович, сочинителей сюда, - говорила одна пожилая знакомая. - Ну, что они там попрятались от людей; нам хочется хоть взглянуть на них.
- Я предложу… но нельзя же… - отвечал Михайло Памфилович, не зная, как вырваться из гостиной наверх, где действительно происходил литературный вечер: один поэт читал свои стихи, в которых описывал портрет дьявола.
- Браво, браво! Живой дьявол! Вот дьявол! - восклицали канцеляристы, не обращая внимания на Дмитрицкого, который сидел в углу на диване, курил сигару и в свою очередь дивился.
"Аи да литераторы!" - думал он.
Один из восторженных слушателей сидел подле окна, где на столике горела лампа. Окно было отворено, дым валил в него, как из трубы.
- Браво! Вот дьявол! - вскричал он и в восторге так ловко размахнулся рукой, чтоб аплодировать поэту, что стоявшая лампа, как ракета, полетела в окно и бух на перилы заднего крыльца. А на крыльцо в это время вышла Степанида Ильинишна, вызванная девкой послушать, что происходит вверху; осколки стекол, брызги масла обдали ее.
- Господи! Что это такое? - вскрикнула она, опомнившись от ужасу. - Миша! Миша! Убили меня… Господи! Это собрались какие-то разбойники!
- Ах!.. Извините, сударыня, ей-богу, не нарочно, - отвечал голос из окна антресолей, и вслед за этим раздался хохот как будто нечистой силы.
Михаила Памфиловича тут уже не было; он предложил мнимому поэту сойти вниз, соблазнив его прекрасной дамой.
- Не хотите ли познакомиться с одной из замечательных московских красавиц? Вам, верно, она понравится, - сказал он ему.
- Кто она такая?
- Саломея Петровна Яликова.
- Большого круга?
- Большого.
- Богата?
- Очень богата; как поет! Я попрошу ее спеть что-нибудь.
- Пойдемте знакомиться с дамами: мне ваши литераторы не понравились, - сказал Дмитрицкий.
И сошел вниз вслед за Михаилом, Памфиловичем, который мимо отца (маменька в это время была на крыльце) подвел его к Саломее Петровне.
Побрившись, пригладившись, в венгерке, Дмитрицкий был хоть куда мужчина; статен, смел в движениях, с метким взглядом, за словом в карман не полезет, прикинется чем угодно, словом, человек с надежной внутренней опорой.
С первого взгляда он поразил Саломею Петровну так, что у ней заколотило сердце.
Войдя в комнату и обратив на себя общее внимание, он устремил на нее какой-то непреклонный взор, и ей казалось, что он уже обнял ее и она не в сипах ему противиться. - Я очень счастлив, - сказал Дмитрицкий подходя, - что первое мое знакомство в Москве так лестно для моего самолюбия.
- Без сомнения, это взаимно, - отвечала Саломея, вспыхнув, - такой у нас гость должен быть всеми встречен с радушием.
- Всеми? Избави бог, одному всех не нужно! - возразил Дмитрицкий по сердцу Саломее.
- Мне приятно, что и мои мысли согласны с вашими.
Дмитрицкий сел подле Саломеи, и они, не обращая ни на кого внимания, продолжали разговор, между тем как все прочие отдалились от них, как от жениха с невестой; говорили шепотом, посматривая на счастливую чету; только дева-поэт почувствовала в себе столько смелости, чтобы сесть подле Саломеи и принять участие в разговоре с поэтом.
Эта соседка очень не понравилась Саломее; окинув ее проницательным взглядом, она сказала Дмитрицкому:
- Пересядемте, пожалуйста: здесь так неловко, на этих креслах.
И с этими словами она пересела на маленький двухместный диванчик в углу гостиной и предложила Дмитрицкому сесть подле себя. Это была позиция, к которой ни с какой стороны нельзя было уже подойти неприятелю.
- Москва, может быть, вам понравится, - продолжала Саломея, - но люди - не знаю; до сих пор я не встречала этого… этого… великодушия, которое так свойственно человеку.
- Великодушие? О, это пища души! - перервал Дмитрицкий, поняв, что это слово должно играть важную роль в словаре Саломеи. - Великодушие! Я не знаю ничего лучше этого!.. Как бы его определить?
- О, великодушие есть рафинированное чувство!
"Именно, рафинад, душа моя!" - сказал Дмитрицкий про себя. - Именно… О, я понимаю вас! Вы должны сочувствовать всему, сострадать людям!
- Да, я очень чувствительна
- И не говорите, это видно; я уверен, что все недостатки их вы бы готовы были пополнить собою.
- Ах, как вы проницательны; я в первый раз встречаю такого человека.
- О, не говорите; знаете ли, я рад, что люди не совершенны; если б все женщины были хороши, я бы не встретил лучшей.
Эта фраза проникнула глубоко в сердце Саломеи, и оно заговорило: вот человек, которого я так долго и безнадежно искала. После этого, разумеется, невольно высказалась жалоба на судьбу, что судьба бросает человека в зависимость, не соответствующую ни его уму, ни его сердцу.
Все это Дмитрицкий очень хорошо понял и, разумеется, стал доказывать, что если судьба есть такое существо, которое бросает человека не туда, куда ему хочется, то и человек есть такое существо, которое может подниматься на нош и выходить из трущобы…
В заключение разговора Саломея, чтоб совершенно очаровать Дмитрицкого, присела за фортепьяно, взяла несколько аккордов, но почувствовала, что фортепьяно недостойно прикосновения ее руки.
- Ах, спойте, - сказал Дмитрицкий.
- Не могу, - отвечала Саломея, - это какие-то древние клавикорды! Я спою вам, когда вы будете у меня.
И разговор кончился тем, что Саломея Петровна предложила Дмитрицкому на другой же день быть у нее. Рассказав ей историю ломки экипажа, и что он здесь в ожидании своих людей без всего, Дмитрицкий извинился, что в подобном наряде он не решится делать визиты.
- Вы будете приняты без церемоний, как свой, и я вас непременно ожидаю.
- Вы так снисходительны; но муж ваш может принять это за невежество.
- О нет, за него я могу поручиться. До свиданья.
Саломея Петровна уехала, Дмитрицкий остался посреди гостиной без компаса. Он вспомнил, что тут есть хозяева дома, а между тем затруднялся узнать их. Из стариков мужчин Памфил Федосеевич более всех походил на гостя; из почтенных дам, хоть Степанида Ильинишна явно суетилась и часто выбегала ив гостиной по хозяйству, но одна старуха более ее походила на настоящую хозяйку, хлопоча об висте и предлагая всем сесть по маленькой. Однако ж Степанида Ильинишна сама вывела его из затруднения. Несмотря на озлобление свое против всех московских сочинителей, которые забрались к сыну и бушуют у него, и на досаду за невежество приезжего поэта, который, не рекомендовавшись еще хозяйке, любезничает в гостиной, Степанида Ильинишна подошла к Дмитрицкому.
- Очень благодарна, что вы почтили вашим расположением моего Мишу, - сказала она ему.
- Но я могу показаться вам невежливым, - прервал Дмитрицкий, - приехал в дом и по сию пору не. представлен вам и супругу вашему; я по крайней мере просил вашего сына познакомить меня…
- Ах, какой он! Извините его рассеянность… Памфил Федосеевич, вот наш гость желает познакомиться с тобою.
Дмитрицкий повторил свое извинение и перед хозяином, который в свою очередь стал извиняться, что это следовало бы исполнить ему, но что Миша не предупредил, и тому подобное.
Дмитрицкий в несколько минут очаровал всех и даже старуху, которой хотелось не терять времени и сыграть партию в вист.
Чтоб хоть взглянуть на карты, он сам вызвался вистовать, если только найдется партия. Партия составилась из пожилой старушки, Дмитрицкого, Лукьяна Анисимовича и самой хозяйки. Хотели уже разносить карты, но, к несчастию, литературная дева, долго выжидая случая побеседовать с известным литератором, решилась, наконец, обратить на себя его внимание чтением последнего своего произведения наизусть. Она без церемонии привязалась к Лукьяну Анисимовичу, увлекла его в литературный разговор, и, только что он сказал, что ужасно любит ее стихи, особенно с рифмами, она тотчас же предложила ему прочесть стихи, откашлянулась и начала декламировать о том, что чувства чувствуют, что душа жаждет, а сердце просит.
- Ах, как прекрасно! - сказала хозяйка, из должного приличия.
- Это ничего, - произнесла смиренно литературная дева, - если вам угодно, - продолжала она, обращаясь ко всем, - я прочту вам маленькую поэму, которая будет занимательнее.
Пожилая старушка закашлялась от досады; Дмитрицкий сказал что-то про себя и хотел было проходиться по комнате, но литературная дева обратилась к нему с предисловием.
- При вас, - сказала она, - мне совестно читать; я надеюсь, вы будете снисходительны к маленькому моему таланту.
- О, помилуйте, - отвечал было просто Дмитрицкий, но подумал, что, верно, эта дева должна быть какая-нибудь литературная известность, и потому почел за долг прибавить: - Все ваши известные произведения так прекрасны, что мне остается заранее восхищаться и новым вашим произведением.
- Вы, вероятно, в рукописях читали мои стихотворения: я еще не решалась ничего печатать, - отвечала дева, - я не знаю, что такое печать, это пустяки; что прекрасно, то отпечатывается в памяти каждого.
- О, конечно! - отвечал Дмитрицкий нетерпеливо, - непременно! Так позвольте прослушать.
- Я вас должна предуведомить, что поэма, сочиненная мною, взята из истинного случая, из жизни одной моей знакомой… Судьба ее была удивительна, вы увидите сами.
Литературная дева откашлянулась, сделала движение вроде польки, и произнесла:
В одной из деревень губернии Тамбовской…
- Я должна предуведомить, - сказала она остановись, - что происшествие случилось в Московской губернии; но я отнесла его к Тамбовской; это было необходимо, потому что все лица поэмы моей еще живы… сверх того, я переменила имена…
В одной из деревень губернии Тамбовской…
Жил некто, коего мы имя умолчим,
А назовем примерно: Полозовской…
- Полозовской? Верно, Денис Иванович, - сказала почтенная старушка. - Любопытно послушать про него. Вы, стало-быть, знакомы с ним?
Литературная дева смутилась.
- Я никак не думала, - сказала она, - что выдуманная мною фамилия существует, я ее заменю…
Итак, рассказ свой продолжим.
Он был женат; его супруга
Была подобие и ангела и друга…
- Ну, в этом прошу извинить, я их коротко знаю: всегда жили как кошка с собакой.
- Ах, боже мой, я не о том Полозовском пишу, который вам известен; это не Полозовский, а положим, хоть Зимовский.
- Такой и фамилии нет во всей Тамбовской губернии; все помещики до одного мне известны; может быть Сановский, да он холостяк.
- Я повторю известный стих: "Но что нам нужды до названья, положим, что звалась Маланья".
- Кто? Жена-то Дениса Ивановича?… Извините!
- Это не мои стихи-с и не относятся к поэме, - отвечала презрительно литературная дева, - это стихи Дмитриева.
- Дмитриева? Так кто ж их не читал?… Прощайте, матушка Степанида Ильинишна!
- Что это? Куда ж вы?
- Пора, nopa!
- Да ведь вы хотели в вистик сыграть?
- Да когда ж, матушка, мы сядем? В полночь? Если играть, так играть; золотое время терять нечего!.. Вы играете?
- С величайшим удовольствием, - отвечал Дмитрицкий.
Между тем вся публика, совокупившись в гостиную слушать поэму, во время возникшего спора чинно разбрелась по комнатам; в гостиной осталась партия виста да озлобленная литературная дева.
Хозяйка из приличия сказала было ей: "Уж извините, до другого разу"; но она, ни слова не отвечая, крикнула:
- Григорий Иванович, поедемте! - присела и вышла из гостиной.
- Что это за халда, матушка, выдает стихи Дмитриева за свои?
- А бог ее знает! Григорий Иванович привез за сочинительницу стихов.
- Сочинительница! Я тотчас вывела ее на чистую воду; вздумала выдавать историю, что случилась с Денисом Ивановичем, за свою! Ведь, как вы думаете, она уверена была, что здесь никто его и не знает; а я как назло тут.
- Какая ж история случилась с этим помещиком?
- И это соврала: Денис Иванович совсем не помещик, а чиновник. Жена его, которую она назвала Маланьей, совсем не Маланья, а Матрена; история вышла пасквильная - разошлись; а причина-то смеху достойная. Поехал Денис Иванович в Москву, пробыл там, кажется, с месяц да повредился там, что ли, бог его знает; только, возвратившись, вдруг ни с того ни с сего, еще и не поздоровавшись, говорит: "Скажи, Матрена Петровна, слава тебе господи, мужик лапотки сплел". - "С чего ты взял, что я буду говорить", - сказала Матрена Петровна. - "Сделай милость, скажи!" - "Вот пристал!" - "Да скажи же, Матрена Петровна, скажи!" - "Не скажу!" - "Эй, говорит, говори, а не то плохо будет" - "Пошел ты к черту!" - прикрикнула с досадой Матрена Петровна. - "Кто, я к черту? Так пошла же ты сама к черту!" И пошел дым коромыслом; слово за слово - ссора! Насилу усовестили. Дело-то все вышло в том, что в Москве Денис Иванович начитался какой-то книги, как узнавать, любит жена мужа или нет.
- Какая ж это книга? - спросил Памфил Федосеевич. - Я не слыхал о такой книге.
- Не знаю, - прибавил Лукьян Анисимович.
Послали наверх за Михаилом Памфиловичем: он водится с литераторами, так должен знать; но и Михайло Памфилович не имел об ней понятия и побежал справиться у гостей своих.
- Так вот видите ли, помириться помирились; да в первый же день опять поссорились. Денис Иванович из Москвы же вывез какое-то новое кушанье: вишь, черепаховый суп из телятины, и велел повару приготовить; ест да похваливает: "Попробуй, - говорит Матрене Петровне, - чудо!" - "Поди ты, пожалуйста, с своим супом!" - "Сделай милость, отведай! Это такая роскошь, прелесть, что на удивление!" - "Ни за что не отведаю; я и подумать не могу о черепахе: это такая скверность, так с души и воротит!" - "Ну, сделай одолжение, попробуй! Для меня! Ведь это из телятины, только называется черепаховым". - "Ни за что!" - "Так ты не хочешь даже и отведать?" - "Не хочу!" - "Так черт же с тобой!" Да как хлоп по тарелке, тарелка вдребезги, а весь суп в лицо Матрене Петровне. Ну, тут уж и средств не было примирить; твердит одно: "Как, для меня даже дряни какой-нибудь не хочет в рот взять; да добро бы есть, а то просто - отведать!"