- Бабинька, здравствуйте! - воскликнул он, завидев выпрямившуюся и глядевшую на него старуху, близ которой стояла Леня. И он несколько раз поцеловал сперва руку, затем щеку Людмилы Марковны.
Та взяла его за острый подбородок и несколько секунд всматривалась в лицо и глаза; Степан Владимирович прищурился окончательно, и бритые щеки его как бы распухли от улыбки.
- Ты - Степа? Однако… - раздельно проговорила Пентаурова и опустила руку.
- А что, бабинька, что? - обеспокоился тот и даже потрогал свои щеки. - Выгляжу я плохо, а? Пыль это… от дороги, должно быть…
- И плешь дорогой натер?
- Ах, вы вот про что, бабинька? - Степан Владимирович усмехнулся и совсем отцовским движением словно помыл руки. - Волос, бабинька, ума не любит: чуть где ум есть, сейчас же вон и с луковицей! - Он захохотал. - Я для своих лет сохранился недурно!
- А сколько их тебе?
- Много, бабинька, целых двадцать семь! А это кто? Неужто Ленька?!
- Леня… - строго поправила старуха.
- Вот выросла! - продолжал Степан Владимирович и, вытащив из-за борта пальто лорнет, стал разглядывать смутившуюся девушку. - Но она прехорошенькая!…
- Ты бы об отце лучше спросил? - прервала его Пентаурова.
- А, об отце, да! Но ведь он уже похоронен?
- Разумеется. Не тебя же ждать в эдакую жару было!
- Ну и что же, как… все ничего?
- Что такое как да ничего?
- Ну, умер он, не болел? Вы писали - сразу, от разрыва сердца? Завещания он не оставил? - Степан Владимирович вдруг явно обеспокоился и даже уставился в лорнет на бабушку.
- Не знаю… Кабинет его запечатан в Рязани. А вот вольную ее ты найдешь в конторке - там она.
- Вот что? Отец отпустил ее на волю? - Степан Владимирович опять через лорнет воззрился на Леню.
- Да. В тот же день, как откроешь кабинет, бумагу эту пришли мне с надежным человеком.
- Хорошо… непременно… Надеюсь, завещания нет, ведь я же один наследник?
Людмила Марковна молчала.
- А сколько Баграмово дохода дает?
- Это ты у приказчика спроси… - ответила она.
- Да, да… - подхватил Степан Владимирович. - Вообще я здесь, как следует, займусь!
- Чем?
- Хозяйством, всем. Поставлю все на надлежащую ногу и опять уеду.
- Служишь, что ль?
Степан Владимирович сморщился, словно отведав чего-то кислого.
- Нет, бабинька, фи!… В гражданской разве можно служить у нас? Но у меня в Петербурге знакомства, связи… - Он вытянул при этих словах ноги и положил их одна на другую. - Все это надо поддерживать…
- Зачем?
- Как зачем? Мы будущие государственные люди, бабинька! Маленького места я не возьму, я Пентауров, ну а когда мне предложат что-нибудь крупное - тогда другое дело. И это время недалеко… Будьте покойны - в свое время ваш внук будет министром! Однако, бабинька, я пойду помоюсь и потом опять вернусь к вам беседовать! - Он встал со стула и ушел, сопровождаемый лакеем, в дом.
Людмила Марковна взглянула на Леню.
- Совсем дурак! - молвила она вполголоса.
На следующее утро будущий министр укатил в Рязань: очень уж было велико у него нетерпение поскорее попасть в заповедный кабинет и осмотреть все шкафы, столы и ящики.
Жизнь в Петербурге и ожидание министерского поста в разных модных ресторациях в обществе золотой молодежи стоила больших денег, и Пентауров, в котором честолюбия было еще больше, чем скупости, запутался в долгах. Это не мешало ему верить самому и с многозначительным видом уверять своих друзей, что он действует по плану: "Я сею сотни рублей, - говорил он, - а из них у меня вырастут тысячи!"
Глава XXIV
В Рязани Степан Владимирович немедленно послал за полицией, кабинет распечатали, и Пентауров, запершись в нем, принялся за тщательный осмотр.
Вздернутый нос любопытного Ваньки, разумеется, тотчас же приклеился к щелке в двери со стороны коридора.
Прежде всего внимание нового барина привлек белевший на письменном столе листок бумаги: неподписанная вольная актерам. Степан Владимирович прочел ее, сжал губы в трубочку и положил бумагу на край стола.
В письменном столе нашлось на несколько сот рублей серебра и золота, и Пентауров с заблестевшими от удовольствия глазами несколько раз погрузил руки в монеты и даже пересыпал их, наслаждаясь их звоном.
В том же ящике лежало несколько ломбардных билетов; он пересчитал их, и цифра денег, положенных по ним, несколько разочаровала его: денег было всего сто тысяч.
Конторка оказалась запертой, но ключа к ней не имелось; Пентауров, недолго думая, подсунул под крышку небольшой медный кинжал, служивший отцу его для разрезывания бумаги, дернул, и крышка отскочила вместе с верхней планкой замка.
Но напрасно перерыл он углы конторки и всякие другие закоулки: билетов нигде больше не оказалось и, судя по собственноручным записям аккуратного Владимира Дмитриевича, более их и не было.
Цифра долгов будущего министра доходила почти до этой же суммы.
- Однако это свинство! - проговорил Пентауров, обшарив весь кабинет и остановившись около письменного стола. - Совершенно не умел вести дела покойник!
Вольная актеров опять попалась ему на глаза; он взял ее, скомкал и бросил в корзину под стол; потом снова открыл конторку, вынул документ Лени, постоял несколько минут в раздумье, сложил его вчетверо и, оглядевшись, сунул его в одну из книг, стоявших на небольшой этажерке у стены.
Духовного завещания нигде не было, и это несколько подняло дух нового владельца. Он спрятал деньги в стол, отпер дверь и позвонил в колокольчик.
- Приказчика ко мне! - приказал он Ваньке, успевшему вовремя скрыться и вновь принестись на зов.
В дверях появилась намасленная голова Маремьяна, давно ожидавшего в лакейской зова барина; пытливые глазки его глянули в кабинет, затем он вошел и низко поклонился…
- С приездом, батюшка барин! - проговорил он.
- Здравствуй… Маремьян, кажется?
- Маремьян-с…
- Сколько Баграмово дает дохода?
Маремьян слегка шевельнул руками.
- Как ведь когда-с? - ответил он. - Год на год не приходится!
- Ну, все-таки сколько же?
- Тысяч пятнадцать даст.
- На серебро?
- Нет-с, на ассигнации-с.
- Но ведь это же ужасно мало! - воскликнул разочарованный Пентауров. - Отец, я вижу, совершенно не умел хозяйничать; денежные дела я нашел прямо в невозможном виде!
Маремьян молчал.
- Надо что-нибудь предпринять, чтобы увеличить доход. А? Как ты думаешь?
- Как вашей милости будет угодно.
- Мне угодно иметь тридцать тысяч самое меньшее! Что ты на это скажешь?
- Оченно распрекрасно-с…
- Так это надо и сделать. Что вы тут сеете - рожь, конечно?
- Рожь-с.
- Ну вот! А надо сеять пшеницу - она дает вдвое больше дохода. Наши в Тамбовской губернии все ее сеют!
- Точно: в Тамбовской сеют, а у нас нельзя-с.
- Почему?
- Несходна она здешним местам…
- Вздор: какая же разница между нашей губернией и Тамбовской? Все одно и то же: только губернаторы в них разные! - Он усмехнулся своей остроте. - Затем сыр? Делаете вы сыр?
- Никак нет-с! - опешив, ответил Маремьян.
- Ну вот! А между тем он предорогой: в Петербурге к нему приступу нет! Пармезан, например? Нужно пармезан варить. Ведь коровы у нас есть?
- Есть-с… за сотню штук будет.
- Ну вот! Это же страх сколько сыра можно будет сделать. А что за театр у отца был?
- Для удовольствия своего устроили барин.
- И актеры и актрисы есть?
- Имеются-с: из наших же, из дворовых.
- И хорошенькие? Пришли их сейчас ко мне, актрис, конечно, одних, взгляну. А с остальными делами после: я еще обдумаю кое-что и решу.
Маремьян удалился, и, немного погодя, в кабинет гуськом вошли Елизаветина и несколько второстепенных актрис.
Пентауров разглядывал их в лорнет.
- Здрасте, здрасте… - говорил он в ответ на "придворные" приседанья каждой. Елизаветину он ущипнул за щеку. - Ничего… недурны… недурны… - произнес он. - Играете? Хорошо играете? Посмотрю… Ты, как тебя?
- Елизаветина-с…
- Зайди ко мне вечером: я кое-что объясню тебе… роль пройдем одну.
Он опять ущипнул ее за щеку и милостивым движением отпустил актрис.
"А Ленька куда лучше их!" - думал он, провожая их взглядом.
Напрасно в тот день поджидали в Баграмове гонца с бумагой от Пентаурова: вместо него к следующему полдню прикатил из Рязани сам Степан Владимирович.
Людмила Марковна была в своей комнате.
- Бабинька, я весь дом перевернул из-за вас! - громко заговорил он, входя к ней. - И нигде, ни в конторке, ни в столе никакой Лениной вольной не оказалось!
- Не оказалось? Как так? - проговорила Пентаурова.
- Не знаю: решительно все перевернул и ничего не нашел!
Людмила Марковна вперила свой тяжелый взгляд в лицо внука, но он так прямо глядел в глаза ей и так искренно говорил, что присущее ей чутье обмануло ее.
Людмила Марковна позвонила и приказала позвать Леню.
- Куда покойный положил твою вольную? - встретила она ее вопросом.
- В конторку.
- При тебе?
- И ключ тебе отдал?
- Да! - Леня вынула ключ из кармана и показала его. - Вот он!
Пентаурова перевела глаза на внука.
- Как же ты в конторку попал?
Степан Владимирович немного смутился:
- Я сломал ее… я же не знал, что это ее вещь… мне ничего не сказали!
- Надо отыскать! - произнесла, нахмурясь, старуха. - Никто, кроме тебя, в конторку залезть не мог, бумаге деваться некуда!
- Ей-богу, бабинька, не было! Пусть Леня сама поедет и поищет, если вы мне не верите! Я даже прошу, чтобы вы послали ее для этого! - Пентауров принял оскорбленный вид.
- Поезжай! - обратилась Людмила Марковна к Лене. - Сейчас же!
- И прекрасно! - воскликнул Пентауров. - Очень рад, и я с ней поеду!
- Не держу! - сухо отозвалась старуха. - Сегодня назад! - добавила она Лене.
- Да.
Степан Владимирович вышел, и из соседней комнаты доносилось его посвистыванье.
Леня поцеловала руку старухи и поспешила за ушедшим; спустя четверть часа, оба они уехали в его коляске по дороге в Рязань.
- А ведь пренесносная старушенция моя бабинька?… - говорил, развалясь, Степан Владимирович. - Что бы это было, если бы не я был хозяином, а она? А? Что ж ты молчишь?
- Людмила Марковна - очень хороший человек… - отозвалась Леня.
Спутник ее захохотал.
- Не знаю… не знаю! А эти моськи ее? Пожалуйста, постарайся, чтобы они передохли!
Леня глядела в сторону на проносившиеся мимо них сжатые, серые поля.
Пентауров взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.
- Что ж ты отвернулась, а? Ты, Ленька, мне нравишься! Если даже вольная пропала, я тебе новую напишу! - Он подвалился к ней боком: - Мы ведь с тобой поладим, да?
- Конечно… - ответила Леня; она не поняла затаенного смысла его слов, но сосед был так неприятен ей, что она отодвинулась.
Пентауров опять захохотал.
- Чудесно! - воскликнул он. - Превосходно! Ты преумная канашка ! Что же ты будешь делать со своей вольной?
- Не знаю… На сцену, может быть, поступлю!
- Превосходно! - повторил с замаслившимися глазами Пентауров. - Знаешь, что я тебя с собой в Петербург увезу? Мы из тебя сделаем знаменитость, звезду, а? Через неделю, хочешь?
- Пока жива Людмила Марковна, я никуда не тронусь…
- Верность до гроба, да? - Он снова засмеялся. - Но ты препотешная, ей-богу!
Остальную часть пути Пентауров напевал козелком модные романсы, причем в особо нежных местах подваливался к Лене, хватался за сердце и закатывал глаза, чередуя пение со смехом и вскриками:
- Трогательно, а? - или: - Хорошо ведь? Могу я петь на сцене?
По приезде в город Степан Владимирович прошел с Леней в кабинет.
- Ну-с? - проговорил он, впустив Леню и плотно притворяя дверь. - Ищите, ищите…
Девушка подняла крышку конторки и принялась бережно и внимательно пересматривать каждую бумажку.
Пентауров гулял позади, мылил руки и окидывал разгоревшимися глазами ее стройную фигуру, склонившуюся над конторкой.
- Нету?! - с удивлением и испугом проговорила наконец Леня, кончив разборку.
- Я ж говорил, а? - подхватил Пентауров, подходя к ней. - Видно, мне придется выдать тебе ее, а? Хочешь?
Он обнял девушку и, несмотря на сопротивление, принялся целовать ее и тащить к дивану.
- Вы с ума сошли? Пустите, что вы делаете? - едва проговорила, отбиваясь, Леня.
- Это плата: за вольную плата!… А ты думала даром?
Девушка вырвалась из его рук и, бледная, с упавшими на спину волосами, отскочила за конторку и схватила медный кинжал, валявшийся на столе. Пентауров, бросившийся было за ней, заметил это и остановился.
- Дура! - крикнул он. - На деревню тебя сошлю, гусей пасти! Дрянь! - Он шагнул вперед, но Леня подняла кинжал.
- Только коснитесь: убью! - таким шепотом и с такой грозной решимостью в глазах и голосе сказала она, что Пентауров попятился. Она прошла мимо него к двери и повернулась: - Негодяй! - словно пощечина, прозвучало в кабинете, и Леня скрылась в коридоре.
Пентауров бросился было за ней, но вспомнил, что на шум прибегут люди и сделаются свидетелями дальнейшей сцены, и остановился.
- Хамское отродье! - крикнул он ей вдогонку, потрясая кулаком. - Я тебе задам театр! На конюшне выпорю!
Леня быстро спустилась во двор и через несколько минут неслась на свежих лошадях обратно в Баграмово.
А Пентауров, нагнув плешивую голову и держа себя за подбородок, гулял по кабинету и обдумывал план мщения.
Глава XXV
Невыразимые минуты пережила Леня на этом обратном пути. Впервые во весь рост свой встал перед ней ужас ее положения. Не сегодня-завтра Людмила Марковна могла очутиться на столе, и что ожидает ее тогда с таким "барином"? Она даже всплеснула руками при этом, пришедшем ей в голову слове, затем закрыла себе лицо и долго просидела в таком положении, силясь собраться с мыслями и решить, что делать.
Рассказать все Светицкому? Но он непременно вызовет на дуэль ее оскорбителя… Вдруг будет убит из-за нее? Такого исхода сердце Лени не допускало.
Передать все Людмиле Марковне было тоже нельзя: Леня чувствовала, что Пентаурова доживала последние дни, и страшно ей было при мысли, что она может отравить последние минуты любимого человека; да оно было и бесцельно: защитить Леню та все равно не могла.
Бежать? Но куда и с чем? Ни документов, ни денег, чтоб существовать, у нее не было; ее бы вернули по этапу из первого же города. Только один выход увидала перед собой Леня: смерть. И когда под лай собак коляска ее въезжала на просторный, зеленый баграмовский двор, она уже решила покончить с собой в тот же день, когда не станет ее благотворительницы.
На подъезде голубела венгерка Светицкого.
- Мы вас заждались! - воскликнул он, сбегая вниз, когда экипаж остановился. - Все благополучно? Нашли бумагу? Привезли? - озабоченно спросил он, всходя вместе с Леней на крыльцо подъезда и заглядывая ей в глаза.
- Нет… - со спокойным лицом ответила Леня.
- Нет?! - чуть не вскрикнул Светицкий. - Что же это значит?
- Значит, где-нибудь она в другом месте!
- Ничего не привезла, Людмила Марковна! - сказал гусар, выйдя на балкон.
- Сама осмотрела все? - спросила та, поднявшись в своем кресле.
- Да. Вероятно, у Владимира Дмитриевича другой ключ был, и он переложил ее куда-нибудь. Не беда, найдется!
Темные глаза Людмилы Марковны испытующе глядели на нее.
- Степан что говорил?
- То же, что я сказала: думает, что найдется!
- Когда сюда приедет?
- Не знаю, не упоминал об этом.
- Завтра не явится - сама в Рязань отправлюсь: новую вольную заставлю написать!
Складки, собравшиеся на лбу Светицкого разгладились; он оживился, и Леня перевела разговор на другую тему. Старуха ни словом не принимала в нем участия.
У Шилина под вечер сошлась та же компания, но, несмотря на штоф водки, стоявший на с голе и обилие произведений искусства Мавры, настроение всех было иное: виной тому оказался Белявка, явившийся позже всех прямо от Пентаурова и принесший дурные вести.
- Ну, братики, усему нашему дилу крышка! - сказал Белявка, войдя. - А вас у шею даже велено гнать!
- Как это в шею? За что? - задорно спросил Стратилат.
- А вместо грошей, что я просив для вас; разлютовался - беда! Кулаком по столу, ногами затопотал, плешь, шо самовар, засветилась! Весь театр, каже, к чертям разгоню: денег вин много стоит! Жадюга!
- Тэ-экс… - проронил Стратилат. - Что ж, мы с тобой теперь, Агаша, люди свободные! Дай Бог здоровья старухе с барышней - хоть завтра же в Москву двинем!
- Понятное дело! - подхватил Тихон. - Наплевать и размазать!
- О нас не речь, мы себе хлеба кавалок найдем… - продолжал Белявка. - А вот у Леонидовой дило худо… Оно, конечно, актерка она плохая, но по товариству жалко.
Все насторожились, и Белявка, всегда имевший точные сведения обо всем происходившем в доме от прикармливаемого им Ваньки, поведал о взломе молодым Пентауровым конторки, скрытии им вольной Лени и обо всем дальнейшем.
- Да это ведь что же такое? - воскликнул Стратилат, ударив кулаком по столу. - Убить его за это мало!
- ІІодлюга! - Всколыхнула воздух октава Агафона, и он тоже сжал огромный кулак свой.
- Пособить бы ей, братцы, как-нибудь? - горячо продолжал Стратилат.
- Пособить мы языком тилько можем! - проговорил Белявка. - Оно ж собственно и не наше дило! Разве для того, шоб барину хрю-хрю пидпустить?
- Следует помочь! - вступился Зайцев. - Тонет ведь перед нами человек!
Шилин перебирал свою бородку-клинышек.
- Дело мудреное… - проговорил он. - Кража налицо, а доказать ничего нельзя!
- Бежать ей куда-нибудь и шабаш! - воскликнул, ударив себя по коленке, Тихон.
- А паспорт? - спросил Белявка. - Ось и заковыка!
- Да… ей фальшивый не подойдет… - раздумчиво проронил Шилин. - Спрятал, говоришь, он ее бумагу, не порвал?
- В книжку засунул.
- Украсть - одно ей остается!
Белявка покачал головой.
- Мудрено! Кабинет вин на запоре всегда держить и ключ с собой в кишени носить. Без себя ни-ни: ни одной души не пускаеть!
- Другой подобрать можно! - сказал Стратилат.
- Це-це-це! - протянул Белявка. - Кто ж за это возьмется? За се спину вспишуть и в Сибирь прогуляться можно!
- Сибирь - чхать! - сказал Стратилат. - И там люди живут!
- Верно!… - подхватил Тихон. - Наплевать и размазать! В ухо бы его хорошенько - р-раз!
- Вот ты и поди… размажь! - посоветовал Белявка.
- Я? Я по купечеству, я не могу! А вот Ваньку наладить - это так! Красную жертвую ему.