Через некоторое время Марья Ивановна проснулась и прислушалась - дышит ли Людмила Марковна. Слышно ничего не было.
Приживалка поднялась, осторожно добралась до кровати, потом ощупала ее и убедилась, что Людмилы Марковны нет.
- Так внутри меня все оборвалось! - повествовала она потом о событии. - Что, думаю, такое? Куда она могла исчезнуть? Сплю ведь я, милые мои, таракан на стене усами пошевелит - и то слышу, а тут вдруг человека не услыхала?! Выскочила я в колидор - так меня и обдало дымом и гарью! Бросилась я в людскую, кричу: "Пожар, пожар!", да назад! За мной лакеи, девки! У самого кабинета споткнулись мы на что-то. Трясусь вся, ощупываю руками - батюшки, барыня это лежит и уже холодная, закоченелая. Отворили дверь, а оттуда как полыхнет огнем, чуть не задохлись все! Прочь побежали, волочим покойницу, как пришлось, а сзади огонь языками, по пятам, по стенам! Страсть, истинно страсть Господня! Барин Степан Владимирович выскочил в одном белье, да прямо в кабинет, а там пекло. Он назад. "Стол мой, - кричит, - стол? Вольную тому, кто его вытащит!" А куда там - и близко подступиться нельзя было! Барин волосы на себе рвет, ногами топает, самого едва оттащили и вывели из дому. Покойница, царство ей небесное, все наделала! - со вздохом добавляла рассказчица. - Надо ж греху быть - ходила ночью в кабинет, свечку оставила там, да и померла, вот и приключилась беда!
Марья Ивановна скромно умалчивала только об одном обстоятельстве: именно, что она, несмотря на испуг и суматоху, успела слазить к мертвой в карман и переложить в свой собственный пачку сторублевок.
Выпроводив Стратилата, превратившегося у него в задней каморке в Пентаурова, Шилин, не зажигая огня, уселся у отворенного на улицу окошка и не без тревоги вслушивался в ночную тишину. Рязань спала; изредка слышалось бесцельное повякиванье собак.
Прошло с час, и через дорогу по направлению к дому Шилина мелькнула чья-то тень. Он встал и столкнулся в дверях с запыхавшимся Стратилатом.
- Достал? - шепотом спросил Шилин.
- Держи… - так же ответил прибежавший, суя ему в руку бумагу.
Оба поспешно пошли в заднюю горенку; хозяин зажег свечу, и Стратилат принялся мазать себе маслом лицо и сдирать парик и наклеенные брови. Шилин развернул бумагу, убедился, что это была действительно Ленина вольная, и бережно спрятал ее к себе в карман.
- Чуть не влопался! - повествовал Стратилат. - Только это я отыскал бумагу - вдруг шасть кто-то в кабинет: гляжу, старуха, Людмила Марковна! Увидала меня, да назад, за дверь - и бряк там с ног! А я в окно и давай Бог ноги!
- Упала, говоришь?
- То есть, вот как: от всей души! Уж не померла ли?
- Никто больше не видал вас?
- Ни, ни…
- И впрямь могла с перепугу помереть старуха… - раздумчиво проговорил Шилин. - Тогда ведь за Леонидой Николаевной сейчас гнать надо!
- Истинно! - согласился Стратилат. - Без бабки он завтра же что хочет, то с ней и сделает!
- Надо узнать, что у них творится?… - сказал Шилин.
- Как узнать? Назад ведь не полезешь?
- И не нужно. Иди ты к себе, спать ложись, а я на Большой улице постерегу, не будет ли тревоги…
Стратилат исчез. Смарагд Захарович надел поддевку, вышел на крыльцо и, заперев за собой дверь, направился к дому Пентаурова.
Темные улицы были пустынны. На Большой кое-где, на далеком расстоянии друг от друга, словно желтые светляки, мерцали масляные фонари. Темны и безмолвны были и пентауровский двор, и огромная махина дома.
Шилин прошел вдоль него, затем вернулся и присел на лавочку у ворот так, что со стороны видно его совершенно не было.
Все спало по-прежнему. Минуло порядочно времени, и Шилин, встав, чтобы поразмять ноги, обратил внимание на то, что листва деревьев парка за домом ярко освещена: в комнатах с той стороны, стало быть, почему-то зажгли огни.
"Что-нибудь да случилось?" - размышлял он, глядя на свет на деревьях, и вдруг заслышал хлопанье дверей и начавшуюся беготню во дворе.
- Воды, скорей воды! - прокричал с подъезда чей-то голос. - Пожар! Барыня померла!
Шилин бросился домой, разбудил Мавру и, велев ей ждать себя и гостью, сам запряг лошадей и покатил в Баграмово.
"Что за пожар? - думал он по пути, подхлестывая коньков и то и дело оглядываясь назад. - С чего?"
Не успел он отъехать и трех верст, на небе за его спиной, что провал в преисподнюю, мутно заалело зарево.
Глава XXVII
Утром Степан Владимирович, ночевавший в театре, стоял на сцене и отдавал распоряжения Маремьяну насчет похорон и поисков на пожарище на месте кабинета серебра, и уже собрался идти садиться в коляску, чтобы ехать в Баграмово, когда к нему подошел с шапкой в руке Белявка.
- До вашей милости! - проговорил он, отвешивая низкий поклон.
- Что тебе? - сердито спросил Пентауров.
- Так шо теперь дилать нам нечего…
- Ну?
- Явите милость: прикажите мени расчет дать!
- Какой расчет? Ясно, кажется, было сказано тебе, чтобы все убирались к черту!
- Я ж за гроши, а не за черта служив! - дерзко возразил Белявка. - Мне до Москвы треба. Прикажите дать расчет!…
Взбешенный Пентауров ухватил его за ворот и, встряхивая, попер перед собой к выходу:
- Вот тебе расчет! Вот тебе расчет! - повторял он, сопровождая эти слова пинками коленом в непринятое к упоминанию в печати место.
Кучер и форейторы, ожидавшие выхода барина у подъезда театра, увидали неожиданное зрелище: Белявка распахнул лбом выходную дверь, а затем, махая руками, что птица крыльями, вылетел из театра и плюхнулся на то место, где лежал когда-то пьяный Бонапарте.
- Вон, скотина! - прокричал показавшийся барин. - Выпороть велю!
Но пороть было бы некого: Белявка уже несся во всю прыть по улице под смех и улюлюканье кучки мальчишек, зевавших на лошадей.
Полет Белявки несколько поутихомирил раздражение и злость Пентаурова, клокотавшие в его груди, и, мерно покачиваясь в коляске по дороге за городом, он уже думал, что пожар дома совсем не принес ему таких страшных убытков, как это ему показалось сначала. Жить в нем он не собирался, и, стало быть, дом ему, да еще такой старый, был не особенно нужен; сгоревшие ломбардные билеты были все именные, и деньги всегда можно было получить и без них; испорчено, правда, серебро и золото, но его немного, и оно найдется, и цена его остается почти прежнею.
Сгорела пачка сторублевок, по соображениям его, тысяч на пять рублей, выпавшая во время суматохи из кармана старухи, но зато он избавился от последней и наконец сделался полным собственником всего и в том числе Леньки.
Вспомнив о ней, он крепко помылил руки и улыбнулся: месть была так близка и так заманчива!
Первые слова его на крыльце баграмовского дома к высыпавшим встретить его дворне и приживалкам были:
- Леньку ко мне! Все вещички ее к девкам в девичью оттащить!
В ответ все переглянулись.
- Барин, они в Рязань уехали… - растерянно проговорила Даша.
- Как? Когда?! - вскинулся Пентауров. - Зачем?!
- Ночью еще… Человек приезжал за ними…
- Не за ними, а за ней, черт вас всех побери! - закричал Пентауров. - Как смели отпустить?! С кем?!
Заикаясь от страха и поощренная парой пощечин, Даша вперебивку с лакеем рассказали, как произошло дело и что Леониду Николаевну увезли к покойнице.
- К покойнице? - изумился Пентауров. - Так вы уже знаете, что барыня умерла?
- Знаем-с! - ответил многолюдный хор. - Ночью еще от этого человека узнали!
Раздраженный и недоумевающий Степан Владимирович вошел в дом и направился прямо в комнату Людмилы Марковны. Первое, что там привлекло его внимание, была шкатулка, но она оказалась замкнутой. Ключа не было, и Пентауров потребовал топор; прогнав принесшего его лакея, он взломал шкатулку и высыпал все содержимое ее на туалет.
К пущему недоумению и раздражению его, этого содержимого оказалось немного: две тысячи рублей деньгами, несколько золотых браслетов и золотой брегет отца. Ни бриллиантов, ни кучи ожидавшихся им денег не было.
"Но ведь бриллианты были? Я их сам видел в детстве? Куда же они девались?" - размышлял Пенгауров, обшаривая туалетные ящики. Память подсказывала ему правду, но ни он и никто другой не знали тайны Людмилы Марковны: в последнюю свою поездку в Москву она продала свои драгоценности и деньги положила в пакет на имя Лени.
"Бриллианты ей незачем! - думала при этом практичная старуха. - Деньги нужней будут!"
Плохо бы пришлось в этот день дворовым от обманутого в самых радужных своих ожиданиях нового барина, если бы не вой моськи, вдруг огласивший весь дом. Степан Владимирович, находившийся в зале, выскочил на балкон и увидал сидевшего около опустевшего кресла Людмилы Марковны старого мопса; седая морда его со слезившимися большими глазами лежала на сиденье.
- Убрать! Сейчас же повесить! - заорал Пентауров неистовым голосом. - Всех перевешать!
Приказание было исполнено немедленно, тут же в саду перед балконом.
Степан Владимирович, стоя на верхней ступеньке, наблюдал за казнью и затем с удовлетворенным видом принялся разгуливать по балкону.
- Ах, паршивая старушенция! - промычал он надгробное слово своей бабушке.
Ранним утром того же дня в кухонное окошко домика Шилина осторожно постучала чья-то рука. Мавра выглянула и увидала стоявших во дворе Стратилата и Агафона.
- Спят? - шепотом спросил первый.
- Кто? Смарагд Захарович встамши…
- Барышня приехала?
- Приехала… Спит еще.
Стратилат кивнул головой с удовлетворенным видом, и оба друга хотели уже уходить, но на крыльце показался сам хозяин.
- А я к вам собрался идти! - произнес он, сходя к гостям. - Барышне про вас я ничего не сказал… - понизив голос, продолжал он. - Думаю, так дело обернулось, что помалкивать лучше! Пожар-то ведь, сами понимаете, не покойница сделала?
- И я так же мерекаю… - шепотом молвил Стратилат. - Свечку-то я впопыхах на книжки опрокинул… У ней и в руках не было ничего.
- Ну вот - от греха, стало быть, надо дальше. Это раз. А второе - и покойницу сделали мы же, стало, и этим хвастать нечего. Оно конечно, время уж ей помирать было, да она ей заместо матери, сказывают, была!
- Верно! Правильно! - согласились оба пришедшие.
- Я и надумал так: сказал, что вольную мне сам Владимир Дмитриевич поручил передать, а я и запамятовал, недосуг было съездить к ним. Тут и подковырнуться не подо что будет: вы оба свидетелями мне будете, что я еще в день смерти старого барина показывал вам эту вольную!
- Ум! - в полном восторге произнес Стратилат. - То есть истинный ты Смарагд многоцветный! Нос кверху держи! - обратился он к Агафону. - Мы не мы, и лошадь не наша! А то мы было с ним, признаться, как дом-то занялся, притрухнули…
- Пустое! - сказал Шилин. - Барышне я все же про вас сказал, что от вас узнал про пентауровское охальство, а то и ехать со мной не хотела!
- И расчудесно!
- В дом вас не зову: Леониду Николаевну не разбудить бы!
- Зачем? В дом невозможно! - Стратилат даже махнул рукой. - Ведь он как рыкнет, они со сна из окошка выбросятся!
Разговаривая, они подошли к калитке и, выйдя на улицу, увидали излет Белявки из театра.
- За что это он его так? - проговорил удивленный Стратилат, глядя вслед пронесшемуся во все лопатки актеру.
- Видно, расчет получил… - ответил Шилин. - Шебаршил он тут вчера, стребую, дескать, с него за свои пот и труды все до копеечки полностью, так, должно быть, и выдали!
Скоро проснулась и встала Леня.
Узнав об отъезде в Баграмово Пентаурова, она захотела непременно повидать Людмилу Марковну. Вместе с Леней пошел и Шилин в уцелевший после пожарища флигель, где в небольшой каморке лежало покрытое простыней тело Пентауровой.
Строгое лицо умершей было спокойно; Леня поцеловала ее руку и долго и горячо молилась около нее на коленях.
Простившись с покойницей, Леня повернулась, чтобы уйти и увидала стоявшего позади нее приказчика.
- Здравствуйте, Леонида Николаевна! - вполголоса произнес Маремьян. - А нам и не в примету было, как вы приехали! Да… Как сынок, скоропостижно скончались барыня… С нами, с телом поедете?
- Нет, я совсем от вас уехала!… - ответила Леня, утирая глаза платком.
- Как совсем?
- Так. Я не вернусь больше в Баграмово; сама по себе буду жить!
- Тэ-э-экс… - протянул озадаченный Маремьян.
Леня кивнула ему головой и вместе со своим спутником тихо удалилась из последнего земного пристанища Людмилы Марковны.
- Что за оказия? - проговорил себе под нос Маремьян. Про историю с Лениной вольной среди дворни ходили какие-то смутные толки, но верного он ничего не знал: Ванька, пойманный им однажды при подслушивании секретной беседы Маремьяна с каким-то купцом, был так отдубашен им, что возненавидел и боялся его ото всей души и от него сведений Маремьян никаких не получал.
Вернувшись домой, Леня написала записочку и попросила передать ее Светицкому: был четверг, и Леня боялась, что не подозревавший о происшествиях той ночи гусар отправится в Баграмово.
Глава XXVIII
Шилин послал работника, и не больше как через полчаса Светицкий прискакал верхом в сопровождении Ильи.
С озабоченным лицом вбежал он в горенку, где, бывало, весело проводила время шилинская компания, и увидал шедшую к нему навстречу Леню. Светицкий осыпал ее руки поцелуями.
- Как все это неожиданно, ужасно!… - взволнованно заговорил он. - И смерть, и пожар! А ваша бумага?
- У меня.
Гусар перекрестился.
- Слава богу! - произнес он от глубины души. - Нашлась?
- Да… - нерешительно ответила Леня; ей опять приходилось умалчивать о многом.
- И сегодня же назад уедете, на похороны?
- Нет, я на похоронах не буду, я уже совсем уехала из Баграмова!
Светицкий с беспокойством заглянул ей в глаза.
- Случилось что-нибудь? Дерзость какую-нибудь он позволил себе вам сказать? - В глазах гусара засветились угрожающие огоньки.
- Мы поссорились, и я больше не хочу его видеть…
- Что же произошло?
- То, что уже исчезло… - с улыбкой сказала Леня. - Не надо волноваться, и будем говорить о другом!…
- Видите, что значит быть одной? - произнес Светицкий. - Всякая дрянь осмеливается обидеть вас!
- Все это прошло и кончено, теперь начинается новая жизнь!
Светицкий отвернулся, насупился и забарабанил пальцами по столу.
- Чем же вы начнете новую жизнь? - спросил он.
- Уеду в Москву, на сцену… там буду равная с равными…
Гусар не отвечал и продолжал барабанить, но стук все ослабевал и делался нервнее.
- Что же вы молчите, Дмитрий Назарович?
- Я обещал молчать… - пожав плечами, проговорил Светицкий.
- Иного выхода нет… - тихо сказала Леня.
- Нет?! - Светицкий отодвинул стол так, что все загремело на нем, и встал со стула. - А я? - Он протянул обе руки к Лене. - Леня, ведь я же без вас жить не могу!
- Боюсь, раскаиваться потом станете, Дмитрий… - Она не успела договорить. Светицкий схватил ее в объятия и принялся целовать.
- Не пущу! Никому не отдам! Моя! - в исступлении вскрикивал он в то же время. - Да? Правда?
Ответа не было, но он почувствовал, что Леня прильнула к его груди.
Восторг Светицкого не имел предела.
- Будет, будет… пустите! - смеясь и плача от счастья, говорила Леня, отбиваясь от него.
- Господи, я с ума, кажется, сойду?! - вымолвил наконец он.
- А родные ваши согласятся ли? - тихо сказала раскрасневшаяся Леня.
- У меня их нет! - ответил Светицкий. - И почему сказала "ваши"?
- Твои… - поправилась она.
- Когда же наша свадьба?
- Не знаю… когда хочешь… - Леня поалела окончательно. - Только пусть она будет самая скромная!
- Одни свои гусары будут. И сейчас же возьму отставку и уедем ко мне, в Орловскую губернию!
- Тебе жаль расставаться с полком будет? Ведь это из-за меня ты из него уйдешь?
Светицкий засмеялся.
- Нет, из-за расстроенного имения! - ответил он. - Будет бездельничать, надо взяться за него как следует! Вместе будем хозяйничать, хорошо?
- Еще бы! - ответила Леня. - Вот и новая сказка началась! - прибавила она со счастливой улыбкой. - А книги у тебя есть? Их много заведем, много!
- Сколько захочешь! - Светицкий нежно обвил рукой ее стан.
Послав за Светицким, Шилин направился в театр к Белявке и застал его в каморке, служившей ему и жилищем, и уборной. Белявка завязывал небольшой узел со своим скарбом.
- Иль уходить собрался? - спросил Шилин, войдя.
- А ясное дило! - сердитым тоном отозвался Белявка. - С подлецами мени тут робить нечего! Это видал? - добавил он, указывая пальцем на огромную, начавшую синеть шишку, украшавшую его лоб.
- Н-да?… - отозвался Шилин. - Желвак на совесть! Нагрубил ты, что ли, ему?
- Де ж я грубив? - воскликнул Белявка. - Гроши тилько свои спросив! Ну, отдай не все, заплати хоть сколько-нибудь, но ведь не мордой же об дверь? Невозможно ж!
- Говорил я тебе - выжди, не докучай зря: нашел тоже время, когда счет спрашивать - после пожара?
- А де ж я его потом искать бы став? В Питер за ним, что ли, ихать было?
Шилин не возражал.
- А ко мне жиличка приехала… - рассеянно сказал он, помолчав.
- Кто такая?
- Леонидова, актриса ваша.
Белявка уставился на гостя.
- И все-то твой Ванька понабрехал тебе! - продолжал Шилин. - Порол невесть что; и конторку-то барин ломал, и вольную в книги прятал, а она давным-давно у нее в кармане лежит!
- Да ну?
- Сам видел.
- Та и хвала Господу! И шо за двор такой подлючий: ни барину, ни холую верить нельзя!
- Когда в путь думаешь? - спросил Шилин.
- А седни же. Повидаюсь тилько с одним чоловиком, с Тихон Михалычем, та и до Москвы.
- Ну, счастливо тебе, когда так! - сказал, встав с табурета, Шилин. Он расцеловался с Белявкою и, выйдя из его каморки, зашел в другую, где помещались Стратилат и Агафон.
Те тоже собирались уходить в Москву; на деревянных нарах, служивших им вместо кроватей, лежали длинные дорожные палки и пара маленьких узелков в красном и синем платках.
- А мы к тебе, Смарагд Захарович, сейчас прощаться идти хотели! - встретили его слова Стратилата. - Григорь Харлампыч нонче уходит, и мы с ним идти порешили!
- Вам бы погодить, молодцы! - вполголоса ответил Шилин.
- А на что?
- Не ровен час, может, и понадобитесь: еще неизвестно, что тот господин надумает - он-то ведь смекнет правду!
Хозяева поняли смысл темных как будто бы слов гостя, знаком показавшего, что он опасается чьих-либо ушей.
- Оно точно… - заметил Стратилат.
- Доказать он ничего не может, я того и не опасаюсь, а на случай разговору - погодите! Вас со двора не гонят отсюда?
- Сказывал Маремьян - харч не велел он давать, а жить пока что можем.
- Чего же лучше? - ответил Шилин. - Столоваться ко мне приходите. С недельку обождите - и с Богом!
- Правда… так лучше! - проговорил Агафон. - С отцом бы мне попрощаться надо…