- Раскладай чемодан, Агаша! - скомандовал Стратилат, развязывая узелок и вынимая из него свою единственную запасную пару белья. - Фраки наши еще, того гляди, помнутся: у генерал-губернатора в Москве кофей пить не в чем будет!
- А теперь айда ко мне: Мавра с обедом, поди, давно уж ждет! - сказал Шилин. - Только с нынешнего дня, други мои, - ау - не в горнице, а на кухне обедать будем!
- Еще бы нам в горнице? - воскликнул Стратилат, выходя вслед за Шилиным из своего помещения. - Разве мы Леониде Николаевне компания?!
Около полудня того же дня в гусарский "монастырь" заехало несколько знакомых, и между Возницыным и Заводчиковым затеялся спор. Николай Николаевич, только что вернувшийся из Москвы, куда ездил на несколько дней, с пафосом повествовал о Белокаменной.
Захлебываясь от удовольствия, рассказал он между прочим о только что прибывшем туда из Гамбурга знаменитом паноптикуме, посмотреть который съезжалась вся Москва. Помимо восковых фигур, изображавших разных королей и других известных персон, в нем показывалось множество древних и необычайных по своей редкости предметов. Были в их числе огромный зуб допотопного слона, разные вещи и кирпичи с надписями Вавилона, Ассирии и тому подобное.
Возницын слушал с пренебрежительным видом.
- Все это обман и жульничество! - заявил он, когда Заводчиков окончил свое повествование.
- Жульничество? - воскликнул тот. - Приехал из Гамбурга, всесветная знаменитость, имеет отовсюду медали, и вы говорите: обман?
- А вы видели медали? - спросил Возницын.
- О них напечатано в афишах, значит, они есть! - начиная кипятиться, сказал Николай Николаевич.
- Э! - Возницын махнул рукой. - Знаю я паноптикумы, видал тоже! Такую чушь и покажут и напечатают, что глаза на лоб вылезут!
- Не может этого быть! Всеми знатоками паноптикум одобрен! Я понимаю мало, но тоже скажу: прекрасное собрание! На глаз, знаете ли, видно. Чего там нет? Не то, что не соберешь, а и не выдумаешь ничего подобного!
- Сколько хотите - и соберу, и выдумаю! - отозвался Возницын.
- Выдумаете?
- Я выдумаю.
- А ну-ка, попробуйте!
- Пари, господа, держите пари! - подхватило несколько голосов.
- Извольте! - ответил Возницын и посчитал глазами присутствовавших. - Нас здесь ровно десять человек; по три бутылки на брата - это выйдет три дюжины.
- Тридцать бутылок… - поправил Заводчиков.
- Хорош! - строго возразил Возницын. - Шампанское, оно ведь летучее - газу из него одного сколько выйдет? Три дюжины шампанского угодно? И через полчаса я покажу всей госпоже публикум паноптикум не хуже московского!
- Идет! - в восторге воскликнул Заводчиков, заранее предвкушая даровую выпивку. - Ровно через полчаса - не больше, не меньше! Но, позвольте, кто же будет решать - лучше он или хуже московского?
- Господа! - обратился Возницын ко всем. - Вы все слышали описание паноптикума Николая Николаевича?
- Слышали… - отозвался хор.
- Теперь увидите мой! Вы и решите, кому платить за шампанское!
Под общий смех и одобрительные возгласы Возницын поднялся и зашагал из залы на своих ходулях.
- Придется отцу благочинному карман растрясти! - сказал Курденко.
- Кому растрястись - все единственно, сыне, - проговорил Костиц. - Абы уничтожен был зеленый змий в самом зародыше!
Он позвонил и приказал явившемуся вестовому принести три дюжины шампанского и, не раскупоривая, поставить на столе, а сам вынул часы и стал следить за движением стрелки.
Ровно через двадцать минут в дверях залы показалось шествие: впереди, важно закинув голову назад, журавлиным шагом выступал Возницын; за ним следовал его вестовой с корзинкой, наполненной разными предметами, последним был Гаврило Васильевич, несший в левой руке мешок с каким-то ворочавшимся в нем живым существом; на правом плече у него висела часть давно сгнившей лестницы, валявшейся на дворе.
Против середины большого общего стола поставили маленький, и Возницын встал за ним.
- Каспада публикум! - возгласил он, подражая выговору и жестам немцев - содержателей разных заведений. - Имей честь представить вам мой знаменитый, единственный во всем мире и в средней Америк паноптикум. Имею за него медали от короля Патагонского, королевы иерихонской и Дон Кихота Ламанчского. Одобрен учеными, особливо покойными и всеми коновалами. Один ученый застрелился из-за него от зависти, два отравились и семь с ума сошло…
Смех обежал зрителей: Возницын сразу сумел заинтересовать всех.
- Начинаю показывать! - Он нагнулся и стал рыться в корзине, стоявшей у его ног.
- Кирпич из Вавилонской башни! - выкрикнул он, подымая кусок кирпича, только что вывороченный им из фундамента дома. - С самой верхушки: был на третьем небе!
- Часть древа познания добра и зла! - Он поднял над головой под общий смех березовое полено. - Пятна на нем от слюнок Евы, которые текли, когда змий соблазнял ее!
- Вода всемирного потопа! - продолжал он, выливая на пол воду из стакана. - Плескалась об Арарат, когда к нему подъезжал Ной!
- Фиговый листок Евы до грехопадения! - Зрители увидали свежий березовый листок. - Он же после грехопадения! - Над головой Возницына показался огромный лопух.
Хохот и топанье ног прервали на несколько мгновений слова Возницына. Он ждал с планшеткой из дамского платья в руке, отысканной в куче мусора около дома.
- Ус кита, проглотившего Иону! - все так же невозмутимо серьезно произнес он, как только все угомонились. - Сам кит сдох, усы завещал нашему паноптикуму. Документы о том хранятся у римского папы!
- Плешь Ноя в натуральную величину! - Он неожиданно ухватил стоявшего сбоку и ухмылявшегося Гаврилу Васильевича, подтащил к себе и нагнул ему голову так, что лысина его предстала перед публикой во всей красе.
- Часть лестницы, которую Иаков видел во сне! Остальная сгрызена паломниками для избавления от зубной боли! - Возницын водрузил на столике обломок с двумя ступеньками. - На нижней ступеньке стоял ангел, на верхней два архангела. Трубы лежали на третьей, но Илья-пророк захватил ее с собой на небо: дерево в пустыне дорого.
- Частицы жены Лота! - он широкой струйкой пустил белую соль из сжатого кулака, затем поднял над головой огромный, потемневший коренной зуб лошади.
- Зуб Ксантиппы, который она имела против Сократа!
Публика уже не хохотала, а ревела, катаясь на стульях; Возницын кричал в свою очередь.
Из корзины появилось наполовину откушенное антоновское яблоко.
- Яблоко Париса, недоеденное Венерой!
- Камни преткновения, упоминаемые в Священном Писании! - Он показал пару здоровенных булыжин. - Об один споткнулся Наполеон под Москвой, об другой Пугачев на Яике!
Возницын с помощью Гаврилы Васильевича вытащил из мешка за шиворот эскадронного любимца - черного кота.
- Черная кошка, пробежавшая между Жозефиной и Наполеоном!
Он разжал руку, и кот стремглав кинулся удирать из залы.
- Внимание: особо редкая реликвия, каспада! - торжественно заявил Возницын, показывая медную песочницу и вытряхивая из нее содержимое. - Песок из Мафусаила в последние годы его жизни!… Паноптикум закрывается до следующий раз!
Возницын раскланялся, как балетная танцовщица, и послал аплодировавшей, топавшей и кричавшей "фора" публике воздушный поцелуй.
- Но, позвольте, это же балаган?! - вопил в истошный голос Заводчиков.
- Плати, плати! - кричали с разных сторон голоса. - Фора Возницын! Дрянь гамбургский паноптикум против его!
Костиц встал и замахал рукой.
- Отцы и братия, кому платить? - спросил он, крутя ус, когда шум несколько стих.
- Заводчикову! Заводчикову! - дружно ответили все.
Костиц подозвал вестовых и указал на бутылки. Захлопали в потолок пробки и, несмотря на протесты и возмущение Николая Николаевича, Гавриле Васильевичу было приказано счет за шампанское подать ему.
- Извольте, что же, я подчиняюсь, я заплачу! - чуть не плача, говорил скупой Заводчиков. - Но ведь это же неправильно?… Что он такое показывал? Зуб лошади, а говорит, что Ксантиппы?…
- Сыне! - прервал его Костиц. - Древом быть можешь, но расписываться в том не следует!
В зал вошел радостный, что весеннее утро, Светицкий.
Его сейчас же посвятили во все происходившее и вручили стакан шампанского.
- Что вы какой-то странный? - спросил, приглядываясь к нему, Курденко.
- Женюсь… - шепнул ему на ухо Светицкий.
- Да ну?! На ком?
- На Леониде Николаевне…
- Это вы вправду?
- В самую настоящую!
- Сыны, шептаться за столом нельзя: несть тайн в монастыре! - во всеуслышание заявил Костиц.
- Можно сказать? - спросил Курденко.
- Можно!
- Господа… Позвольте предложить тост! - произнес, поднявшись, Курденко. - За здоровье жениха и невесты - Дмитрия Назаровича и Леониды Николаевны… Ура!
Отзыва не было; весь стол словно оцепенел на одно мгновенье, затем все вскочили и окружили Светицкого.
- Правда? Шутка или нет? - послышались вопросы.
- Правда… - ответил всем сразу Светицкий; ему было неприятно, что товарищи так странно встретили весть о его женитьбе и не поздравляли, а будто бы в глубине души удивлялись ей.
Первым почувствовал неловкость положения и спохватился Радугин.
- Кому ваша женитьба радость, а нам нет! - сказал он. - Мы теряем товарища. Вечная память отцу-звонарю! - Он поднял стакан с грустным видом.
- И да здравствует новый Светицкий! - подхватил Возницын.
Дружное "ура" загремело в зале; руки со стаканами потянулись чокаться к Светицкому.
- Изменник ты, но дай тебе Божечка счастья! - проговорил Костиц, расправив усы и целуясь с молодым женихом. Его примеру последовали и остальные.
- За Леониду Николаевну! - крикнул Курденко, и этот тост был подхвачен с еще большим восторгом.
Благодарный Светицкий так чокнулся с приятелем, что стакан чуть не разлетелся на куски в его руках, и от души опять расцеловался с ним.
Костиц послал за трубачами, и вплоть до ночи гремел на всю Рязань мальчишник в гусарском "монастыре".
Глава XXIX
На третий день после похорон Людмилы Марковны в Баграмове в домик Шилина явился давно поджидавшийся им гость - квартальный надзиратель.
Леониды Николаевны дома не было.
Толстомордый, с подушками вместо щек, квартальный с важным видом вошел в горницу и стал рыться в своем портфеле.
- Нехорошо, Смарагд Захарыч!… - проронил он, вытаскивая какую-то бумагу.
- Что именно? - спокойно осведомился Шилин. - Кажется, за мною худого не важивалось?
- Не важивалось, да и завелось. Вот! - Он щелкнул пальцем по бумаге. - Доношение на тебя!
- От кого?
- От господина Степана Владимировича Пентаурова!
- Вот те и раз! Что же он доносит?
- Обвиняешься ты им в укрывательстве беглой его девки дворовой Леонидки. Проживает такая у тебя?
- Живет, открыто даже живет!
- Ага! Это в каких же ты смыслах ее укрываешь?
- А для чего мне ее укрывать? Она человек вольный, где хочет, там и живет.
- Как это вольный? Крепостная она…
- Никак нет… Да вот полюбопытствуйте сами! - Шилин подошел к божнице в переднем углу и вытащил из-за образов вольную Лени. - Почитайте… - Он подал документ квартальному.
Тот взял его, просмотрел, потянул себя за точно обрубленный, короткий нос и, издав "Н-да", поднял глаза на Шилина.
- Что же это такое подобное значит?
Шилин равнодушно пожал плечами.
- Да умом повредился он от пожару, не иначе! Деньги, слыхать, у него какие-то сгорели?
- А может, и впрямь не знал, что папаша вольную ей выдал?
- Все может быть. Не угодно ли водочки выпить? Время теперь соответственное!
- Можно. Водочку пить - всегда время! - Квартальный захохотал, довольный своим остроумием.
Мавра подала штоф и закуску; гость и хозяин расположились у стола.
Шилин поведал, как Пентауров "вышибал" Белявку из театра, и поведал так, что квартальный надрывал животик и, того и гляди, рисковал подавиться то груздем, то куском пирога.
- А ну тебя! - проговорил он наконец, вставая. - Уморил ты было меня!
- Это вам за беспокойство… - сказал Шилин, ловко всовывая в руку его трехрублевку. - Уж вы, пожалуйста, если господин Пентауров еще что затеет, предупредите: девушку обидеть долго ли? Сумасшедший человек, сами видели!…
- Упрежу, упрежу! - отозвался ублаготворенный по всем статьям квартальный. - Кто со мной хорош, с тем и я хорош! А ты человек с мозгами!
- Где уж мне против вас выстоять? - соскромничал Шилин.
- А? Думаешь? - опять захохотав, сказал квартальный. - Однако прощайте, дела ждут! - Он протянул хозяину руку с короткими, как и нос, пальцами. - Спасибо за угощенье! Копийку засвидетельствованную с вольной на всякий случай заготовь, а самой вольной, коли потребуют, не представляй! - добавил он, обернувшись в дверях. - Девка- то ведь хорошенькая, утратиться документик может! - Он подмигнул, хохотнул, нагнулся и вышел в дверь.
Шилин проводил его на крыльцо, затем вернулся и спрятал в другое место вольную. "Так-то с вами, чертями, понадежнее!" - думал он при этом.
Весь город заговорил о готовящемся новом событии - близкой свадьбе Лени и Светицкого.
Возмущению маменек не было пределов. Оскорбились даже такие мирные особы, как сестры Зяблицыны; вслух, впрочем, высказывались об этом только две старшие.
- Это совершенно непозволительно! - говорили они, имея в виду Глашеньку. - За кого же наши невесты будут выходить, если люди нашего круга будут жениться на хамках?
Глашенька при этом скромно поджимала губки и потупляла глаза.
- Уж мы-то за хамов не пойдем ни в коем случае! - величественно заявляла Марья Михайловна, причем неизвестно почему употребляла слово "мы" и даже подчеркивала его.
Единственной дамой в городе, обрадовавшейся вести об этой свадьбе, была опять отложившая свой отъезд Елизавета Петровна.
- Очень рада! Так им, свиньям, и надо! - ответила она Клавдии Алексеевне, подразумевая под лестным званием всех рязанских дам.
- Но до чего здесь жизнь кипит? - воскликнула Клавдия Алексеевна, сообщив свежую новость. - Так и бьет ключом, каждый день что-нибудь новое! А вы в деревню собирались ехать? Там вы умерли бы от тоски!
Под влиянием Клавдии Алексеевны, в гусарский монастырь для собрания точных данных о готовящемся интересном событии был командирован Андрей Михайлович, физиономия которого, если не считать некоторой странной легкой зелени под глазами, приняла прежний вид.
Андрей Михайлович заставил себя упрашивать.
- Ах, мне совсем не хочется туда ехать! - ответил он, сделав кислую гримасу, но с заметно заблестевшими глазами. - Что я там с этими господами буду делать?
- Как что?! - воскликнула Клавдия Алексеевна. - Узнаете все подробности… Вы видите, что вашей жене это интересно!… Для нее должны!
- Но ведь там все такие пьяницы… Непременно будут заставлять пить, а я этого терпеть не могу…
- Ну, рюмочку-другую можешь, ничего! - разрешила Елизавета Петровна.
- Ах, мамочка, как мне неприятно! Только для тебя я это и делаю! - говорил он чревовещательным голосом из спальни, торопясь переоблачиться из халата в пальто. - Помни, еду исключительно только для того, чтобы доставить тебе удовольствие!
Клавдия Алексеевна осталась ждать возвращения Андрея Михайловича, и, к удивлению обеих дам, через какие-нибудь полчаса дрожки его опять застучали под окнами.
- Как вы скоро съездили? - встретил его возглас Клавдии Алексеевны.
- Меня ждала жена, Клавдия Алексеевна!… - внушительно ответил он, подходя к Елизавете Петровне. - Понюхай!… - добавил он, наклоняясь и дыша последней прямо в лицо.
- Табачищем несет… - ответила та, исполнив его просьбу и сморщившись. - Фу, ты, Господи, точно из трубки затянулась! Даже голова закружилась!
- А вином пахнет?
Елизавета Петровна отстранилась в сторону и нюхнула еще раз раскрывшийся сомовий зев мужа.
- Нет!
- Ни капельки не выпил! - с торжествующим видом произнес Андрей Михайлович. - Приставали, уговаривали - нет, отбоярился! Прямо едва вырвался!
- Ну а насчет свадьбы что? - замирающим голосом спросила Клавдия Алексеевна.
- А насчет свадьбы ничего: свадьбе не бывать! - равнодушно ответил Андрей Михайлович.
Гостья вскочила, хозяйка откинулась на спинку своего стула.
- Как не бывать? Почему?
- Невеста пропала… Исчезла неизвестно куда!
В гусарском "монастыре" Андрей Михайлович застал всех встревоженными и молчаливыми; о выпивке не было и речи, и только по этой причине Штучкин не задержался долго и вернулся таким добродетельным.
Светицкого он не видал: тот со вчерашнего вечера носился неизвестно где в поисках Лени; Курденко же обронил всего пару слов, что она вышла вчера из дома за покупками и не вернулась: что с ней случилось и где она, никто не знал и не догадывался.
Пропажа Лени произошла следующим образом.
Утром, разбирая узлы со своими вещами, Леня наткнулась на пакет с надписью "Лене после моей смерти".
Она сделала было движение его вскрыть, но задумалась и, держа его в руке, отворила дверь своей горенки и попросила Смарагда Захаровича зайти к ней.
Шилин был так заботлив и внимателен к ней, так от души обрадовался известию о сватовстве Светицкого, что Леня сама стала отвечать ему искренним, хорошим чувством и полным доверием.
- Вот, Смарагд Захарович, - сказала она, протягивая ему пакет, - это отдала мне Людмила Марковна!… - Она подробно передала, как все происходило. - Не знаю, вскрыть или нет?
- Лучше погодить… - ответил Шилин. - Деньги тут… порядочно денег!… - Он взвесил их на руке. - Человечишко господин Пентауров больно пакостный, не выдумал бы чего. А тут печать цела и собственноручная надпись покойницы есть… Коль и завещания нет - дело чистое!
- Спрячьте его у себя!… - попросила Леня. - А квартальный не приходил больше?
Шилин усмехнулся.
- Нет, а коль без меня явится - вот-с вам копийка с вашего документика, я ее снял и засвидетельствовал! - Шилин достал из кармана бумагу и передал ее Лене. - Приберите ее у себя к сторонке, авось не понадобится!
- Спасибо вам! - произнесла Леня. - Сколько хлопот я вам наделала!
- Что за хлопоты, пустяки! - ответил Шилин. - Может, что-нибудь требуется вам? Вы не стесняйтесь!
- Нет, нет, ничего, спасибо! Я в лавку сейчас собираюсь идти. Купить кое-что надо…
- Для венца?
- Да… - слегка смутясь, сказала Леня.
Шилин, улыбаясь, глядел на нее:
- Очень хорошо-с! К обеду ждать будем; Мавра вас чем-то угостить хочет!
- Непременно вернусь: здесь близко!
Леня надела легкую накидку и шляпу и ушла, но ни к обеду, ни после него она не вернулась.
Не знал, что думать, Шилин, знавший, что знакомых у Лени в Рязани не было, прождал часов до четырех и отправился обойти лавки, торговавшие подходящими товарами; ни в одной из них его жилички не видели. Смарагд Захарович вернулся домой и, видя, что уже смеркается, велел заложить лошадь и на беговых дрожках поехал в гусарский монастырь к Светицкому.