На выстрел первым выскочил в коридор через зал Илья, за ним Стратилат с Агафоном; все трое бросились к лежавшему.
- Это вы что же, живых людей стрелять вздумали? - угрожающе произнес Илья, став на колени около своего барина и проворно расстегивая залитую кровью венгерку; Светицкий лежал без чувств со сквозной раной в середине плеча.
- Он сумасшедший! Он убить меня хотел! - воскликнул, потрясая еще дымящимся пистолетом, Пентауров.
- И следовало бы! - отозвался Стратилат. - Барин еще называется, тьфу! - Он плюнул чуть не в самого Пентаурова.
- К черту из моего дома убирайтесь! - заорал Пентауров. - Тащите офицера, а этих в шею вытолкать! - обратился он к возвратившимся своим дворовым.
Агафон ухватил валявшуюся на полу саблю Светицкого.
- Я ну-ка, попробуйте?! - прогрохотал он, выпрямившись во весь рост и подняв саблю над головой.
Толпа опять ухнула назад.
Илья со Стратилатом бережно подняли раненого и охраняемые Агафоном, вынесли его на двор и посадили в коляску; по бокам, поддерживая его, поместились Стратилат и Илья, Агафон взобрался на козлы, и четверик во весь дух помчал их в Рыбное, где Илья рассчитывал найти немедленную помощь своему барину.
Нечего и говорить, как приняли их в доме Степниных.
Раненого поместили в бывшей комнате Ани, перевязали, как могли, и тотчас же, на свежих лошадях, отправили Агафона и Стратилата в город за доктором; Илья остался при своем барине.
- Вот, брат, как мы нынче - на четвериках стали ездить! - сказал Стратилат, не без удовольствия развалясь в покойной коляске. - Оно, пожалуй, лучше, чем на своих на двоих отплясывать?
В Рязани, захватив доктора, коляска уехала обратно, а Стратилат побежал в гусарский монастырь.
Новость и неизвестные до тех пор никому подробности о деле Лени, переданные Стратилатом, ошеломили его обитателей. Костиц в ту же минуту приказал запрягать лошадей, и спустя полчаса пара троек понесла четырех офицеров в Рыбное.
Там был уже доктор, только что успевший осмотреть и перевязать как следует Светицкого. Рана, по его словам, была бы из опасных; пуля, по счастью, прошла ниже костей и не раздробила ни одной из них.
Светицкий, совершенно ослабевший от большой потери крови, был в сознании, когда в комнату, где он лежал, осторожно, на носках вошли в сопровождении Шемякина его товарищи. Их встретил неподвижный взгляд Светицкого. Лицо его было строго и бледно, как у мертвеца.
Из двери выглянули расстроенные лица Сони и Плетнева.
- Что, сыне? - пошутил Костиц. - Откупорили тебя, как бутылочку? Как себя чувствуешь?
- Ничего… - проговорил раненый и закрыл глаза.
Гусары постояли около постели и отошли к окну.
- Так это оставить нельзя! - волнуясь, шепотом заговорил Курденко. - Я сейчас поеду вызову его. Через платок с ним стреляться буду!
- С убийцами не стреляются, их нагайками лупят… - сквозь зубы процедил Радугин.
- Взять эскадрон и разметать по бревну все поганое гнездо! - предложил Возницын. - Что же это такое: ведь это же разбой был?!
- Дело! - закрутив ус, согласился Костиц. - Надо проучить подлеца как следует!
- Нет… - проговорил сзади них слабый, но твердый голос. Все повернулись. Светицкий глядел на них упорным взглядом: - Не вы… Я, только я… - Он замолчал. - Я сам убью его… - продолжал он, собравшись с силами. - Вызовите его сейчас же… сегодня… я встану скоро… через два дня… я здоров… Сам хочу!… - Голова его вдруг поникла, глаза потухли, и он потерял сознание.
- Господа, мы его волнуем, уйдемте отсюда… - сказал Шемякин.
Все гуськом по-прежнему выбрались из комнаты в гостиную, где и продолжали совещание.
Светицкий так определенно и настойчиво заявил о своей воле, что идти наперекор ей было неудобно.
- Что ж, подождем… - сказал несколько раздосадованный Курденко. - Пусть стреляется первым! А я вторым, если понадобится, буду!
- Я третьим! - подхватил Возницын.
- Стой! - воскликнул, подняв руку, как на эскадронном ученье, Костиц. - Типун вам на язык! Что вы неудачу накликаете? Понадобится очередь - дело за нами не станет!
Решено было, что старшие - Костиц и Возницын - немедленно же отправятся в Баграмово и от имени всего полка потребуют объяснения происшедшего, в случае малейшей вины Пентаурова, вызовут эскадрон и разнесут весь дом, а его самого на веревке отведут в Рязань, как простого убийцу.
Если же дело с выстрелом обстояло иначе, а не так, как рассказывали Стратилат и Илья, - ограничатся вызовом его от всех офицеров эскадрона.
Захватив с собой Илью, которому, на случай посылки его в Рязань за гусарами, Шемякин приказал дать верховую лошадь, Костиц с Возницыным на своей тройке поскакали в Баграмово.
Пентауров, несколько поуспокоившись после событий того дня, сначала героем разгуливал по всему дому, но затем стал тревожиться и даже мало-помалу обуреваться страхом.
"Будь этот дурак штатский, - размышлял он, поглядывая то в то, то в другое окно - не едет ли к нему еще кто-нибудь, - плевать бы я на него хотел! Не я, а он ко мне прилез! А у этого товарищи есть, гусары, народ отчаянный… Черт их знает, что ждать надо!"
На всякий случай он обыскал весь дом, нашел пару заржавленных пистолетов и столько же сабель и вооружил ими дворовых. Свой пистолет, привезенный им из Петербурга и снова заряженный им, он положил на столе у двери в гостиную и прикрыл его сверху парой книг, попавшихся ему под руку.
Вдруг ухо его уловило звон приближавшегося колокольчика. Он подбежал к окну и увидал, что во двор верхом на буланом коне внесся гусар, за ним показались серая тройка и экипаж с двумя незнакомыми в голубых ментиках.
Пентауров бросился в девичью, где по его приказу сидели вооруженные саблями и пистолетами дворовые, вызвал их в коридор и стал позади них около двери в гостиную.
В зале послышалось мерное бряцание шпор; тяжелые шаги остановились посреди нее.
В коридор влетел перепуганный лакей.
- Барин, приехали! - просипел он, словно только что смертельно простудившись в зале.
- Зачем? - так же сипло спросил Пентауров, не выходя из засады.
- Не знаю… Вас видеть хотят!
- Спроси: зачем?
Лакей исчез, и через секунду раздался львиный рык Возницына:
- Видеть его желаем… черт!
Лакей, как овца от волка, шарахнулся назад.
- А ви-ви-ви… - только и мог доложить он Пентаурову.
- Идите все… иди!… - пробормотал Пентауров, толкая вперед свою охрану.
В дверях залы она остановилась, и гусары увидели четверых вооруженных детин, за которыми светилась багровая плешь, достававшая им только до плеч.
- Что вам угодно? - спросила плешь; плечи дворовых раздвинулись, и между ними показалось лицо хозяина.
- Вы господин Пентауров? - спросил Костиц.
- Я! -
Костиц закрутил ус и с пренебрежением поглядел на него.
- Не угодно ли вам выйти поближе: вас никто не тронет!
- Я, знаете ли, не виноват, что я вас так встречаю! - заговорил Пентауров; отсутствие в руках прибывших оружия и обещание "не трогать" придали ему храбрости, и он выбрался из-за спин телохранителей. - С кем имею удовольствие говорить?
- С представителями Белоцерковского гусарского полка, - сухо ответил Костиц. - Мы прибыли сюда требовать от вас объяснения по поводу происшествия с нашим товарищем.
- Господа, мне ужасно неприятно, я страшно огорчен тем, что случилось! - воскликнул, захлебываясь от волнения, Пентауров. - Но ведь я же не виноват: он явился…
- Не он, а господин Светицкий!… - ледяным тоном поправил его Возницын.
- Да, конечно, господин Светицкий приехал ко мне в возбужденном состоянии, гонялся за мной с саблей в руке, вот спросите всех их!
- Если говорят с дворянином, холуев не спрашивают… - по-прежнему произнес Возницын.
- Ну да; господин Светицкий приехал требовать у меня мою бывшую девку…
- Не девку, Леониду Николаевну, свою невесту!
Пентауров, точно от удара по лбу, раскрыл рот и заморгал глазами.
- Вот что?! - протянул он, ошеломленный такою вестью. - Да я-то же при чем здесь? Я ее не видал и ничего не знаю! Отец отпустил ее на волю, она куда-то исчезла, мне-то какое дело до всего этого?!
- Можете дать в этом слово? - спросил Костиц.
- Разумеется! - выкрикнул ГІентауров. - Два, три слова даю, что ее нет у меня! И никуда я не увозил ее и не видал ее! Обыщите весь дом, все строения, пожалуйста, я к вашим услугам!
Гусары взглянули друг на друга.
- Значит, даете слово, что вы Леониды Николаевны не похищали? - сказал Костиц.
- Честное слово, не похищал!
- Потрудитесь тогда изложить обстоятельства, при каких вы ранили нашего товарища.
- Он, то есть господин Светицкий, приехал ко мне, я встретил его, как гостя, а он сразу, как на лакея, закричал на меня, стал требовать от меня Леониду Николаевну… Но где же я ее возьму? Ее нет у меня! Он выхватил саблю и на меня; я безоружный был, бросился бежать; конечно, он за мной, по всем комнатам. Я схватил пистолет и выстрелил, господин Светицкий упал. Вот и все! Не мог же я действовать иначе, когда его сабля уже два раза свистнула над моей головой, и я едва успел увернуться?… Ведь он хотел убить меня, это нападение было, я защищался!…
Гусары опять обменялись взглядами.
- Точность рассказа тоже подтверждаете дворянским словом? - спросил Костиц.
- Разумеется!
- Должен предупредить вас, что если в ваши слова вкралась хоть малейшая неточность, которую не подтвердит по выздоровлении наш товарищ, разговор у нас с вами будет короткий! - произнес Костиц. - А пока, в ожидании этого выздоровления, не откажите не покидать губернии: мы уполномочены передать вам вызов всех господ офицеров второго эскадрона!
- Но позвольте, за что же? Зачем? - пролепетал, изменившись в лице, Пентауров. - Я же не обижал, не оскорблял никого?!
- Мы присланы не рассуждать, а исполнять поручение! - ответил Костиц. - Еще раз, во избежание излишних неприятностей, предлагаем вам здесь дождаться выздоровления господина Светицкого: он первый будет стреляться с вами!
Гусары брякнули шпорами, сделали вид, что кланяются, и пошли к выходу.
Пентауров остался с раскрытым ртом и беспомощно повисшими руками.
- Понимаешь ты тут что-нибудь? - спросил по дороге в Рыбное Костиц.
- А ни чертусеньки! - ответил, мотнув головой, Возницын. - Сдается, не погорячился ли наш молодец?
- Похоже… - проронил Костиц.
- С вызовом-то, пожалуй, лучше бы было пообождать?
- Ни в коем случае! - ответил Возницын, кладя длинные ноги на переднее сиденье. - Слишком большой убыток его величеству будет, если всякий у себя в доме из нас тир начнет устраивать!
В Рыбном их ждали с нетерпением.
Раненый был в забытьи; все собрались на балконе, где Костиц и Возницын передали все слова и уверения ГІентаурова.
- Он дал честное слово, что он ни при чем? - переспросил Шемякин.
- Несколько раз даже…
- Знаете, господа, я прямо отказываюсь верить всей этой истории! - воскликнул Шемякин, обращаясь ко всем гусарам. - Все это совершенно не укладывается в моем мозгу! Ну зачем ему было бы нужно это похищение, какой смысл в нем?!
- А тот смысл, что Леонида Николаевна понравилась ему, и он двинул марш - маршем! - ответил Курденко.
Он нагнулся и на ухо передал Шемякину все подробности. Тот слушал, склонив голову и закусив губу.
- Но ведь он же дворянин, он дал слово? - возразил он.
- А я ему не верю…
- Нет, это невозможно! Наш милейший Дмитрий Назарович немножко кипяток - вот и причина всего! Украл Леониду Николаевну кто-нибудь другой!
Шемякин говорил с полным убеждением.
- И я теперь того же мнения… - проговорил Возницын. - Постреляться с Пентауровым для порядку следует, но в пропаже Леониды Николаевны виноват не он!
- Главное - Священное Писание не забывать! - проронил Радугин. - Око за око, зуб за зуб!
- Кто прав, кто виноват - это увидим потом! - сказал Костиц. - Пока мы сделали все, что должны были сделать. А теперь, господа, я думаю, мы так надоели нашим милым хозяевам, что не пора ли отправляться восвояси?
Гусары начали было прощаться, но их не пустили, а так как из-за суматохи никто не обедал, то около пяти часов дня подали второй обед.
Перед сладким блюдом нежданно для гусаров на огромном подносе один из лакеев внес длинные бокалы и стал расставлять их перед приборами.
Сонечка, помещавшаяся между Курденко и Плетневым, поглядела на них, затем на бабушку и вдруг начала пунцоветь.
Степнина сидела и улыбалась.
Лакеи подали и начали откупоривать бутылки с шампанским.
Степнина подняла свой бокал, желтым бриллиантом заискрившийся от пронизавшего его луча солнца.
- Господа! - сказала она, обращаясь к гусарам. - Не все печальное и дурное на свете, есть хорошее! Вы попали к нам на семейную радость и должны выпить с нами за жениха и невесту.
Она указала бокалом на Соню и Плетнева.
Начались поздравления.
- Так бы крикнул "ура" в вашу честь, что все листья облетели бы в саду! - сказал, чокаясь с Соней, Возницын. - Да нельзя! - Он кивнул головою на дом, где находился Светицкий.
- Бабушка, а нельзя сказать "горько"? - с видом воплощенной наивности спросил Шемякин.
- Ну тебя, молчи, беспутный! - ответила Степнина. - Это только после венца целуются!
- Бабушка, а я видел, как они и до венца сегодня утром на балконе целовались! - тем же тоном продолжал Шемякин. - Горько!
- Горько, горько! - при общем смехе подхватили гусары.
Соня покраснела до самых волос, вскочила и убежала из-за стола. За ней, смущенно улыбаясь, поспешил Плетнев.
- Видишь, озорник, что сделал - смутил бедную девочку?…
- Ничего, бабушка, я их сейчас приведу!
Шемякин встал и отправился в дом. Через минуту он вернулся, ведя, обняв одной рукой за талию, Соню, другой - жениха.
- Господа, прошу больше не приставать к ним! - сделав строгое лицо, возгласил он. - Они там уже поцеловались - и будет с вас!
- Неправда, неправда! - воскликнула Соня.
- Не обращай на него внимания! - вступилась за сестру Аня. - Он известный врунишка!
Обед кончился весело, и после него гусары уехали в Рязань.
О перевозе туда же Светицкого Степнина не хотела и слушать, и он остался вместе с Ильей на попечении хозяек в Рыбном.
Глава XXXII
Пока Стратилат бегал в "монастырь" и оповещал гусаров, Агафон сидел у Шилина и рассказывал ему о случившемся.
Шилин хлопнул себя руками по бокам.
- Вот несчастие! - проговорил он. - Жив будет ли?
Агафон молча пожал плечами.
- А следа Леониды Николаевны в Баграмове нет?
- Нет! И в дом ночью лазали - нет.
Шилин в раздумье заходил по горнице.
- Вот ведь, не иголка человек - а пропал! - проронил он вслух.
- Театр оглядеть бы… - молвил вдруг Агафон, сидевший у окна и смотревший на пустынную улицу и парк Пентаурова. - Нас из него выселили, а ломать его не ломают!
Шилин остановился.
- А и впрямь! Когда Леонида Николаевна пропала: до вашего ухода из театра или после?
- После…
- Надо осмотреть!…
Агафон встал и взялся за шапку.
- Ты куда? - спросил Шилин.
- А в театр.
- А ключ? Он ведь заперт?
- А через парк: сзади оконце есть низкое - выну раму и конец!
- Смотри поаккуратнее! - напутствовал его Шилин, затем сел у окошка и стал следить за действиями Агафона.
Тот, сойдя с крыльца, пересек улицу и пошел вдоль забора, ограждавшего парк. Шагов через сорок он оглянулся, затем быстро нагнулся, шире отодрал одну из отставших от столба досок и пролез в образовавшееся отверстие.
В тенистом парке было тихо и пусто.
Агафон, озираясь, добрался до театра, убедился, что он заперт, и, достав из-за голенища сапога короткий и широкий нож, подошел к окну. Рама держалась на одних гвоздях; Агафон отогнул их, всунул в щель нож и легко вынул ее из гнезда.
На случай чьего-либо прохода мимо, чтобы не бросилась в глаза стоящая у стены рама, он всунул ее в окно, поставил внутри здания и затем сам последовал за нею.
Мертвая тишина охватила его в театре. Чтобы не так трещал пол, Агафон снял сапоги и, держа в одной руке их, а в другой нож, прошел по коридору к уборным; двери их были распахнуты настежь и кроме белевших среди сумерек табуретов и столиков, ничего в них не было. Помимо уборных, в театре имелись комнаты, где хранились разные вещи и костюмы; на двери одной из них рука Агафона нащупала висевший замок.
С сильно забившимся сердцем Агафон постучал в дверь, затем выждал и постучал сильнее. Ответа не было. Тишина за ней стояла такая же, что и во всем здании.
Агафон поспешил на сцену, отыскал палку, при помощи ее выдернул пробой из двери и вошел в костюмерную. Там вдоль стен висели парики и разноцветные камзолы, колеты и платья дам, рыцарей и вельмож; на столе грудой лежали мечи и шпаги; сверху них тускло посвечивала корона, так недавно украшавшая головы Вольтерова и Македонского.
Двери в другие комнаты были не заперты: в них теснилась всякая мебель… Леониды Николаевны не было…
Агафон обошел весь театр, заглянул в каждый угол и остановился в раздумье у рампы близ черного провала в зрительный зал. Потом он повернулся лицом ко входу и на более светлой полосе прохода от двери увидал на полу у самой кулисы какой-то серый комочек.
Агафон направился туда и поднял его. Комочек оказался батистовым носовым платком. Не было сомнения, что никому из актеров или актрис он принадлежать не мог. Чей же он? Как попал на сцену?
Агафон спрятал странную находку за пазуху и, размышляя о ней, тщательно осмотрел весь проход, а затем и сам подъезд, но более ничего не отыскалось.
Тем же путем он выбрался в коридор и уже хотел вылезать из окна, как вдруг увидал Антуанетину. Она шла прямо к театру.
В мановение ока Агафон присел на корточки и, подавшись вбок, стал следить за девушкой.
В руках она несла что-то завернутое в клетчатый платок: походило будто в нем была чашка либо миска. Немного позади Антуанетиной неторопливо выступал приказчик.
Не дойдя до театра, они свернули влево и скрылись в аллее; Агафон, перебежавший на другую сторону окна, заметил, что Маремьян раза два оглянулся, словно опасаясь, как бы за ними не подглядели.
Агафон торопливо натянул сапоги и, благодаря себя в душе за предусмотрительность с рамой, выбрался наружу. Прячась за вековыми деревьями, он побежал за прошедшими.
Аллея, на которую они свернули, упиралась в густые кусты и как будто кончалась там; подобравшись еще ближе, Агафон увидал, что это только так казалось: парк тянулся дальше кустов, а в них затаилась какая-то беседка с чудною крышей.
Агафону слышно было, как звякнули ключи; двери ему видно не было, она находилась где-то сбоку, но он ясно слышал, как она заскрипела на петлях, когда ее отворили.