– Тебе же сказано, что жив. – А Трофим вдруг смутился, Виктору даже показалось, что и покраснел под бородой. – Ну, пойдем уже. Чего стоишь? – И ручищи свои разжал, отпуская.
Она пошла за ним покорно, как привязанная, больше не плакала и не причитала, только всхлипывала едва слышно.
Анастасия сидела там же, где они ее оставили, баюкала спящего младенца, напевала ему что-то тихо.
– Венечка, – пошептала женщина и бросилась вперед. – Сыночек.
Младенца из рук Анастасии она не забрала, а почти вырвала, прижала к пышной груди и замерла, словно не веря своему счастью.
– Мы вернулись, Анастасия Алексеевна. – Виктор сел рядом, поправил сползшую шинель. – Видите, все хорошо.
– Вижу. – Она улыбнулась, нашарила его руку, сжала. – Спасибо вам, Виктор Андреевич. Трофим мне все рассказал. Вы меня снова спасли.
Можно было сказать что-нибудь красивое и благородное, но он просто поцеловал ее чуть пахнущую собачьей шерстью ладонь. И она не отдернула руку, только тонкие пальцы едва заметно дрогнули.
А Трофим тем временем подошел к женщине с младенцем, сказал не слишком ласково:
– Ну, успокоилась?
Она закивала головой, на Трофима не смотрела, не сводила взгляда с ребенка.
– Тогда давай рассказывай все по порядку. Как звать? Чья будешь? Куда едешь с дитем? Да говори, не бойся. Никто тебя тут не обидит.
– Ксения я. Ксения Стрижова. – Она говорила быстрой скороговоркой, ни на миг не переставая баюкать ребенка. – Работаю горничной у графини Потоцкой, у Марьи Кузьминичны. – Ксения вдруг замолчала, посмотрела в сторону пылающих вагонов.
– Она уже была мертва, когда я вас нашел, – сказал Виктор. – Ей ничем нельзя было помочь.
– Земля ей пухом, – Ксения торопливо перекрестилась. – Хорошая она была, хоть и с причудами. Псинку вон на старости лет завела, говорила – для компании. Она же совсем одинокая была, из всей родни только внучатый племянник в Перми. Вот мы к нему и ехали… – Ксения снова всхлипнула, сказала тихо: – А теперь я не знаю, куда нам с Венечкой ехать, если Марии Кузьминичны больше нет… Осиротели мы…
Виктор боялся новой истерики, но обошлось. Наверное, Ксения еще не осознала полностью масштабов случившейся беды. А вот сам он вдруг увидел в произошедшем и светлую сторону, многозначительно посмотрел на Трофима, и тот понимающе кивнул.
– А скажи-ка мне, хорошая из тебя работница? – спросил Виктор неожиданно ласково.
– Марья Кузьминична, царствие ей небесное, не жаловалась. – Ксения глянула на него искоса. – Да и стала бы она меня при себе с дитем держать, если бы я с работой своей не справлялась? Я все могу: и сготовить, и прибраться, и с иголкой управляюсь, и с гребнем. – Женщина перевела взгляд на молчащую Анастасию, и в глазах ее зажегся огонек надежды: – Барыня, а вам, никак, горничная нужна? – заговорила снова скороговоркой. – Так вы меня возьмите. Обещаю, не пожалеете. А Венечка у меня приученный к порядку, тихий и спокойный, он вам не помешает. Христом Богом клянусь! – И она опять перекрестилась, а младенец Венечка что-то тихо агукнул во сне.
– Ну, Анастасия Алексеевна, – спросил Виктор, – что скажете? Мне кажется, она определенно не Глашка, а горничная вам нужна, особенно сейчас, когда мы попали в это затруднительное положение.
– Со мной будет тяжело. – Она повернула лицо к затаившей дыхание Ксении. – Я слепа.
– Ой, божечки! Да для меня это совсем даже не затруднение! Марья Кузьминична, царствие ей небесное, под старость тоже почти ничего не видела, и ничего – как-то управлялись. А я знаете что, я грамоте обучена. Я вам книжки могу читать или, как Марье Кузьминичне, газеты. Вы только возьмите меня, нас с Венечкой возьмите! Я вам за заботу верой и правдой стану служить, вернее самой верной собаки. – Она схватила руку Анастасии, попыталась поцеловать.
– Да что вы! – Девушка в смущении выдернула руку. – Не надо так. Я беру вас.
– Вот и порешили! – Трофим выглядел хоть и хмурым, но довольным. – А теперь мне подумать надобно, как нам всем дальше быть. Мы же теперь вроде как погорельцы.
– Вместе решим, – сказал Виктор и посмотрел на Трофима твердо, чтобы тот даже не подумал отказываться от его помощи. – Женщины, младенец, собака… – добавил многозначительно.
– Зачем нам собака? – Трофим удивленно приподнял брови. – Тут кинем. Обуза только… Ладно бы что-то серьезное, а то недоразумение какое-то.
При этих словах Ксения сжалась, посмотрела на Виктора жалобно.
– Он хороший, – сказала шепотом. – Умный щеночек. И дорогой. Его Марья Кузьминична из-за границы, из Гамбурга выписала, родители у него какие-то чемпионы.
– Никого мы бросать не станем, – объявила Анастасия твердо и погладила заграничного щенка по голове. – Как его зовут? – обернулась к Ксении.
– Теодор. Это ежели торжественно, а по-домашнему – Тео.
Услышав собственное имя, щенок вскинулся, замотал хвостом.
– Вот видите, барыня, какой умненький.
– Вижу. – Анастасия улыбнулась.
– В деревню пойду, – сказал Трофим, которому от разговоров о всяких глупостях хотелось перейти к вещам сугубо практическим. – Здесь деревня есть поблизости. Я видел, когда курить выходил. Недалеко, пару верст всего.
– Зачем тебе в деревню, Трофим? – всполошилась Анастасия.
– Телегу найду. На телеге-то в город сподручнее будет добираться. У нас же теперь дите и Теодор. – Он сплюнул себе под ноги, а Ксения съежилась.
– До какого города? – спросила Анастасия и успокаивающе сжала руку Ксении.
– Да хоть до какого. – Трофим пожал плечами. – Вам после всего этого отдохнуть надо. Одежи опять же у вас нету. Вот до города доберемся, а там решим, как быть. Ну что, Виктор Андреевич, – впервые он обратился к Виктору по имени-отчеству, – присмотришь тут, пока я в деревню схожу?
В этот момент он понял, что добился не только Трофимова признания, но и уважения, коль уж он доверил ему заботу о своей хозяйке.
– Присмотрю, иди.
– Трофим, а если ты лошадь не найдешь? – спросила Анастасия.
– Я найду, не тревожьтесь, – заверил Трофим и исчез в темноте.
Он вернулся на рассвете. К тому времени охваченные пламенем вагоны уже выгорели дотла и огонь перекинулся на соседние. Тушить пожар было нечем, поблизости не нашлось ни реки, ни ручья, и к светлеющему небу поднимались черные столбы дыма, на которые обессиленные и измученные люди взирали почти равнодушно. К составу больше никто не подходил, не нашлось такого смельчака, да и затея эта являлась бессмысленной. Всех, кого можно было спасти, спасли, а о пропавшем багаже если и горевали, то молча. Трофим пришел не один. К железной дороге двигалась целая процессия из телег.
– Вот, привел. – Трофим переглянулся с невысоким, бойкого вида мужичком, правившим крупным вороным, спрыгнул на землю, велел: – Садитесь! Я с Митричем, – он кивнул на мужичка, – договорился. Он нам баньку истопит, покормит перед дорогой. Передохнем маленько и дальше в путь.
Митрич кивал в ответ на каждое его слово, и по хитрому прищуру было видно, свою выгоду он от постояльцев непременно поимеет, если уже не поимел. Да и разве можно его в этом винить?
Телегу уступили женщинам и детям. Кроме Анастасии и Ксении, в ней поместились еще пять человек. Мужчины шли пешком. Немецкий дог Теодор тоже предпочел пешую прогулку и теперь вертелся у ног Виктора, преданно заглядывая в глаза, махал хвостом. А солнце поднималось все выше и выше, обещая погожий денек.
* * *
Тайбек ушел, не дожидаясь, когда Август проснется, исчез в наползающем с озера тумане, словно его и не было. Август во сне вздрагивал, бормотал что-то жалобное, неразборчивое. Будить его было жалко, но пришлось. Им еще предстояло поговорить о том, что случилось на утесе. Пусть не обо всем, но о том, что Шрам мертв, Август должен знать. Вот только о том, кто его убил, Игнат рассказывать не стал. Не его это была тайна. И про встречу с Айви промолчал. Не мог он об этом говорить. Даже с Августом. Очень уж больно…
– И ты не видел, кто тот нож метнул? – Озябший со сна Август приседал и размахивал руками, чтобы согреться.
– Не видел.
– А если бы нож в тебя попал?
– В кого целились, в того нож и попал.
– Значит, кто-то из своих на тот свет отправил, из тех, кто ночевал на острове. Но зачем им было тебя спасать? Эти бы тебя вслед за Шрамом отправили. Странно…
В этом деле все странно. И страшно. Албасты, женщина-демон… Его любимая жена… И не верить Тайбеку Игнат не мог, потому что чувствовал, не врет старый лис. Может, в чем другом и врет, но не в этом. И знает он об острове больше, чем рассказывал, хоть и говорит, что не бывал на Стражевом Камне раньше. Расспросить бы. Если придется – выбить правду силой. Но не выйдет. Тайбек не тот человек, от которого можно добиться правды силой. Если не хочет, то и не расскажет.
– Или, может, еще кто-то по острову бродит? – Август поскреб редкую щетину.
– Может, и бродит.
– А со мной вот тоже странное приключилось, – сказал Август задумчиво и добавил: – Во сне. Приснилась мне пещера, да не та, что мы уже видели, а другая – с подземным озером. Знаешь, круглое такое озеро, и вода в нем ледяная. Или это я просто замерз во сне, вот мне и показалась, что ледяная? Одно знаю, эту пещеру с озером нужно найти.
– На карте показать сможете, мастер Берг?
– Смогу, наверное. – Август достал из-за пазухи карту, с которой в последнее время не расставался, разложил на камне и, почти не раздумывая, ткнул пальцем: – Вот она! И озеро есть, видишь?
– Вижу. – Мало того, Игнат даже знал, где эту пещеру искать. Это была их с Айви пещера, та самая, в которой они встречались в Нижнем мире.
– Как думаешь, есть она на самом деле?
– Есть, мастер Берг. А теперь вы скажите, зачем она нам?
– Не знаю. – Август выглядел растерянным. – Знаю только, что это как-то связано с маяком.
– На этом острове все с чем-то связано.
Игнат запрокинул лицо к утреннему небу – хмурому, грозящему разразиться ледяным дождем. День накануне полнолуния так же опасен, как и ночь. Вот и вода в озере беспокоится, закручивается водоворотами, а подземная дрожь усиливается. Прав Тайбек, не стоит Августу оставаться на острове будущей ночью, но вот день нужно как-то продержаться.
– Пойдемте в лодку, мастер Берг. Пора.
В лодке Август сидел, обеими руками вцепившись в борта и зажмурившись. Лодку качало, а качку он не переносил. Ничего, им бы только остров обогнуть, не расшибиться о прибрежные камни.
Кое-как доплыли, вытащили лодку на берег, и Август тут же бросился в кусты. Вернулся минут через десять, бледный до зелени, но вполне живой.
– Мерзость какая, – сказал раздраженно и отхлебнул из фляги.
Игнат знал, во фляге – травяной чай, заваренный Евдокией. Как знал он и то, что Август не отказался бы сейчас, чтобы вместо чая там оказался коньяк.
Когда подходили к замку, начал накрапывать мелкий дождь, и Берг совсем сник. Из сторожки навстречу им вышел один из надсмотрщиков, рыжий, косматый. Свои называли его Гришкой. Судя по его изрядно помятой роже, ночью он, вместо того чтобы стеречь хозяйское добро, беспробудно пил.
– Шрама видели? – спросил он, не здороваясь и зевая во всю пасть.
– Не сподобились, – проворчал Август и сунул руки глубоко в карманы пиджака.
– Ушел куда-то. – Гришка повертел рыжей башкой. – Ночью в сторожке был, а потом ушел. И до сих пор не вернулся.
– Так ведь предупреждали вас, – сказал Август мстительно, – на острове опасно такими ночами. Небось Страж вашего Шрама позвал.
– Куда позвал? – Гришка перестал зевать, подозрительно сощурился.
– К себе, в озеро. У нас тут что ни полнолуние, то смерть. Вот и у вас теперь тоже.
– Вернется. – Гришка сдернул с плеча ружье, хорошо, хоть целиться в них с Августом не стал. – И нечего мне тут байки рассказывать!
– Ну, вернется так вернется. – Архитектор пожал плечами. – Это не моя забота, у меня своих дел полно. Мы же теперь по-новому работаем, быстро! – сказал зло и пошагал к дому.
– Если Шрам не вернется, я с тебя шкуру спущу! – послышалось им вслед.
– А потом Сиротка спустит шкуру с тебя, – бросил Август, не оборачиваясь, и Игнат снова подивился его смелости.
К положенному сроку на острове собрались все, кроме Шрама, и под недобрый шепоток напуганных рабочих надсмотрщики хмурились и предпочитали не расставаться с ружьями. А остров дрожал, и дрожь эту чувствовали теперь все. Чувствовали и боялись куда сильнее, чем людей Сиротки, поэтому уже в обед строители засобирались обратно, и им никто не стал мешать. Сироткины псы и сами погрузились в лодку. Лица у них были мрачные, и ружья они положили себе на колени, чтобы, случись что, сподручнее было за них хвататься. Вот только не помогло оружие…
Дождь усилился. Лил он теперь сплошной стеной, такой непроглядной, что плывущей в двух саженях соседней лодки уже не разглядеть. А волнение на озере усиливалось с каждой минутой. Это было необычное волнение. На ровной озерной глади нет-нет да и появлялась единственная высокая волна, похожая на щупальце. Игнату вспомнились гравюры из отцовской книги. На них был нарисован морской монстр Кракен. И вот сейчас, лавируя между волнами-щупальцами, он невольно думал, что художник ошибся: настоящий Кракен живет не в морских пучинах, он притаился на дне Стражевого озера и вот прямо сейчас медленно всплывает на поверхность. Август сидел, вцепившись в борта лодки, с окаменевшим от ужаса лицом, напрочь забыв о морской болезни. Губы его шевелились – наверное, он шептал молитву. Игнат же просто налегал на весла да высматривал за пеленой дождя очередное водяное щупальце.
– Не бойтесь, – прокричал он, стараясь перекричать ветер. – С нами ничего не случится.
Но Август не ответил, лишь еще сильнее втянул голову в плечи.
Они были уже на половине пути, когда услышали выстрелы и отчаянные крики.
– Пригнитесь! – велел Игнат, и Август кулем рухнул на дно лодки.
Выстрелы стихли так же внезапно, как и начались, и в наступившей тишине мужской крик сделался невыносимо пронзительным, но вскоре стих и он. И волнение тоже стихло, улегся ветер, поредела дождевая завеса, позволяя видеть и слышать происходящее вокруг.
На первый беглый взгляд все лодки были на месте, ни одну не разбило о камни, не засосало в воронку водоворота. Это на первый взгляд, пока Игнат не увидел лодку, на которой плыли надсмотрщики. Теперь в ней вместо двоих человек сидел только один. И этого одного они узнали не сразу. Некогда огненно-рыжая шевелюра его побелела, а в восковой неподвижности тела было что-то пугающее.
– Греби к берегу, – попросил Август, вытирая мокрое лицо мокрыми же руками. – Не надо нам туда…
Но Игнат подгреб к лодке. Сейчас, когда буря неожиданно улеглась, сделать это было легко.
Гришка сидел, вцепившись в борта лодки содранными в кровь ногтями. Бесполезное ружье лежало в луже на дне.
– Эй! – Игнат подплыл вплотную, толкнул его в плечо и испугался, что сейчас тот свалится в озеро.
Не свалился, посмотрел пустым взглядом, скривил губы в беспомощной улыбке. Из уголка его рта стекала струйка слюны.
– Она забрала Косого, – сказал треснувшим, едва слышным голосом.
– Кто? – В груди вдруг сделалось так больно, что потемнело в глазах. Тайбек сказал, если Айви не устоит, заберет человеческую жизнь, обратной дороги ей уже не будет. Не устояла?..
– Змея, – сказал Гришка, продолжая улыбаться. – Огромная… прозрачная, как вода.
От сердца отлегло. Не Айви, а Желтоглазый поигрался волной, превратившись в гигантского змея. Ему такое по силам, особенно сейчас, когда серебряное сердце ожило и бьется все сильнее и сильнее.
– Мы стреляли. – Гришка перестал улыбаться и начал икать. – А ей хоть бы что. Я видел, – голос его упал до шепота, – как дыра в ее шкуре заросла. А чешуя такая красивая, точно из серебра. Вот бы шкуру с нее снять! – Он хихикнул и снова икнул. – Она над лодкой поднялась, высокая, что твой чертов маяк. – Заскорузлым пальцем он ткнул в Августа. – И оттуда, с высоты, набросилась. Хап… и нет Косого. Я не понял, не увидел ничего. Куда она делась? Куда Косого утащила?
– На дно, – сказал Берг и болезненно поморщился. – Ты давай слюни подбери, а то сидишь как мальчишка. И Сиротке все расскажи, вот как нам сейчас рассказал.
– Расскажу. – Гришка кивнул, но не утерся, добавил задумчиво: – А чешуя красивая! Ободрать такую, продать, и до конца жизни можно ничего не делать.
– Смотри, как бы он с тебя шкуру не содрал. С живого, – проворчал Август и велел Игнату: – Поплыли уже к берегу, а то продрог я до костей.
Обедали в доме Евдокии, не отпустил Август.
– Оставайся, поешь по-человечески, баньку истопим. Да и поговорить нам нужно. Может, и Кайсы придет.
Кайсы жил своей собственной вольной жизнью, то исчезал на несколько дней, то возвращался, но появлялся, как правило, всегда вовремя. Вот и сейчас пришел как раз к столу, молча сдернул свою любимую волчью шапку, кивнул всем присутствующим и сунул в руки Евдокии холщовую, кое-где пропитанную кровью торбу. Охотничий трофей, не иначе.
– Руки мой, – велела Евдокия, забирая торбу.