- Вы что, не любите, когда демонстративно едят мороженое? - с легкой издевкой спросила она.
- Почему же, - ответил я. - Люблю.
Девушка медленно курила. Ей это очень шло.
- Так хочется отсюда уехать, - доверительно призналась она, - Вот кончу школу, сразу же смотаюсь к чертовой матери.
- Не нравится город?
- Ха! Город… Что здесь может нравиться? Пустынные улицы, по которым надо каждое утро таскаться на работу. И видеть там одни и те же рожи. Кош-ш-мар.
- Привыкнете. Человек ко всему привыкает.
- А я не хочу привыкать, - капризно сказала она.
- Постойте, - спохватился я. - Вы же говорили, то учитесь в школе.
- Это я наврала. Люблю, знаете ли, врать. - Девушка выпустила в мою сторону струйку дыма. - А вы чем занимаетесь?
- Рассказики пишу, - ответил я.
- Юмористические?
- Разные.
- И о чем, если не секрет?
- Да ни о чем, - усмехнулся я. - О жизни вообще. О том, что при всей ее трагичности каждый наш день - это праздник.
- А-а, - понимающе протянула девушка. - Я тоже когда-то сочинила несколько стихотворений. Про снег. И даже послала их в журнал, написав в письме: "Посылаю вам стихи про снег. Мало кто обращает внимание на то, как падает снег…" А они мне ответили: "Вот вы прислали стихи про снег и пишете, что мало кто обращает внимание на то, как он падает. Это неверно, люди многих профессий обращают. Например, дворники. Им же потом его убирать".
Девушка рассмеялась. Смех ее звучал приятно.
- Вы, наверное, зиму любите? - предположил я.
- А вот и не угадали. Я люблю лето. Лето и сладости.
Я полез в сумку, где у меня лежал шоколад, купленный еще в Москве.
- Хотите шоколадку?
- Кто бы отказался.
Длинным ноготком она надорвала обертку, отогнула в сторону фольгу и, отломив дольку шоколада, положила в рот. Я ощутил в груди холодок возбуждения. Мне вдруг остро захотелось коснуться пальцами ее чувственных губ.
- Сколько вам лет? - чтобы хоть как-то сбить шальное желание, спросил я.
- Шестнадцать, - запивая шоколад шампанским, ответила девушка.
Выглядела она старше.
- Опять врете?
- Ну, девятнадцать. Какая вам, в сущности, разница? - Она поставила пустой бокал на стол. - Знаете, чего я больше всего на свете хочу?
- Наверное, сто плиток шоколада.
Девушка снова звонко рассмеялась.
- Этого я тоже хочу, - отсмеявшись, сказала она. - Но больше всего мне хочется сидеть на берегу океана в шезлонге, чтобы чернокожий маленький бой подавал на подносе ананасовый сок и, низко кланяясь, говорил: "Ананасовый сок, мэм". Здорово, правда?
- Здорово, - согласился я. Девушка нравилась мне все больше и больше. И не только в сексуальном плане.
- Ну ладно, мне пора. - Она встала. - Было очень приятно поболтать.
- Давайте я вас провожу, - предложил я. - Все-таки уже почти вечер.
- А я ничего не боюсь, - лихо тряхнула девушка каштановыми волосами. - У меня есть ангел-хранитель. Видите? - показала она рукой себе за спину. - У него пушистое белое оперенье и голубые глаза.
За спиной у девушки, конечно же, никого не было.
- Вижу, - сказал я. - Только глаза у него не голубые, а зеленые. Как у вас.
- Пока, - улыбнулась она. - Спасибо за шоколадку.
- Может, мы с вами еще как-нибудь встретимся? Или вы уже замужем?
- Уже замужем. Но, думаю, мы с вами все равно как-нибудь встретимся. В нашем городке невозможно не встретиться.
И, улыбнувшись еще раз, девушка вышла.
5
Идти к матери было рано. Она, скорее всего, работает у себя в мастерской. А трепаться с ее новым мужем я особого желания не испытывал. Тащиться же в мастерскую на другой конец города мне тоже не хотелось.
И я решил сходить в кино.
У стеклянного окошечка кассы никого не было. Скучающая кассирша покрывала ногти перламутровым лаком.
- Хороший фильм, не знаете? - спросил я у нее.
- Боевик, - с гримасой отвращения ответила она. - Пойдете?
Я кивнул.
- Тогда берите сразу пять билетов.
- Это еще почему? - слегка опешил я.
- Потому что для одного зрителя мы фильм показывать не будем.
- А может, еще кто-нибудь подойдет?
- Держите карман шире. - Кассирша зевнула. - Ну так берете или как?
Делать было нечего. Не болтаться же под дождем.
- Ладно, - протянул я в окошко деньги, - давайте ваши пять билетов.
Кассирша оказалась права. Никто больше не пришел. Я сидел в пустом зале в гордом одиночестве. Свет погас. На экране замелькали автомобильные погони и перестрелки. В поезде я не выспался и поэтому преспокойно уснул под непрекращающиеся автоматные очереди.
Проснулся я где-то уже к концу фильма. От мощного взрыва. Белокурая красавица, зажимая на животе рану, медленно падала с десятиметровой вышки в роскошный бассейн. За кадром звучала душещипательная мелодия.
Пошли титры. Фильм кончился.
Семь лет назад в этом кинотеатре работал мой приятель Сергей Дерябин. Он был старше меня года на два. И я никогда толком не мог понять, что он за человек. Все ему было "по барабану". Учился он в школе хорошо и мог бы без особого напряга поступить в любой институт. Но Дерябин не стал этого делать. А пошел работать киномехаником. Помню вытянутые физиономии его папаши-архитектора и мамаши-искусствоведа, когда Серега сообщил им о своем решении.
Интересно, где он сейчас?
Только я успел об этом подумать, как дверь кинобудки отворилась и оттуда вышел Дерябин.
- Серый?! - не поверил я своим глазам.
- Руднев?! Ты откуда?
- От верблюда. - Я пожал ему руку.
- Слушай, по этому поводу надо выпить. Ты как насчет этого?
- Положительно.
В кинобудке стояли два громоздких кинопроектора, а в углу примостился небольшой столик. Сергей выставил на него бутылку "Распутина", стаканы; быстро сделал бутерброды с копченой колбасой и сыром.
- За встречу, - сказал он, разливая водку.
Мы выпили.
- А теперь давай, хвастайся своими успехами. - Дерябин закурил.
Чем хвастаться, я не знал. С одной стороны, я, конечно, жил в Москве, работал в газете, у меня была любовница-актриса. Но, с другой стороны, жилье - коммунальное, газетка - задрипанная, а любовница играет в детском театре кикимору.
В общем, я рассказал Сереге все то, что было с "одной стороны", умолчав про другую. Он слушал меня, рассеянно поглядывая на экран маленького телевизора, стоявшего тут же, на столе. По телеку гоняли музыкальные клипы.
- А ты все девять лет здесь и торчишь? - спросил я, когда мы выпили еще по стаканчику.
- Девять лет - это не так уж и много, - философски заметил Сергей.
- Ну, не знаю, - покачал я головой. - По-моему, ты просто плывешь по течению. А в жизни надо пробиваться. Плыть против течения.
- Когда плывешь в канализации, все равно, как плыть - по течению или против. - Он меланхолично жевал бутерброд. - Хотя придется отсюда сваливать. В кинотеатр никто не ходит, скоро тут будет дансинг-клуб. Но я себе уже подыскал тепленькое местечко.
- Что за местечко?
- В Парке культуры, тиром заведовать. - Дерябин налил себе и мне. - Вздрогнули.
Мы "вздрогнули". Я чувствовал, что начинаю пьянеть.
- Не пойму я, Серый, почему у тебя нет желания найти что-нибудь поприличнее?
- "Кто оставляет желания, отказывается от страстей, притупляет стремления, освобождает мысли от путаницы, - тот мудр". Знаешь, кто это сказал?
- Нет. А кто?
- Хрен в малиновом пальто! - Серега громко расхохотался. Он тоже уже порядком окосел.
Музыкальные клипы закончились, и на экране возник слащавый тип в кепочке.
- Здравствуйте, дорогие телезрители, - сказал он в микрофон, - мы с вами находимся в Каннах…
- "Мы с вами", - передразнил его Дерябин. - Вот придурок!
- …Сейчас здесь проходит очередной кинофестиваль. Наше отечественное кино представлено замечательным фильмом Евгения Баварина "Корабль, идущий в Эльдорадо". Это драматическая история о том, как…
Сергей протянул руку и выключил телек.
- Кстати, о Баварине, - сказал я. - Хочешь верь - хочешь не верь, но я приехал сюда вместе с ним. В одном купе. Мы даже немного побазарили.
- Чего он здесь потерял?
- Понятия не имею. Говорит, на малую родину потянуло.
Дерябин разлил по стаканам остатки "Распутина".
- Вот за малую родину и выпьем.
Мы опять выпили. Я закурил.
- А как ты жил все это время? Рассказывай.
- Никак, - повертел Серега в руках пустой стакан. - Ел, пил, спал.
- И все?
- Еще женился.
Это была новость!
- Ты женился?! Не может быть!
- Сам удивляюсь. Иду как-то по улице, смотрю - девушка стоит с печальным лицом. А меня, если ты помнишь, возбуждают печальные лица. Вот я на ней и женился.
- Серж, - высокопарно произнес я, - позволь мне высказать одну гениальную мысль. О женщинах.
- Валяй, Руднев, - позволил Серега.
- Женщина требует тебя целиком. Как музыка. Она берет тебя и в тебе же растворяется. Без остатка. Пере-перенасыщает. Понимаешь?
Я сам толком не понял, что сказал. Дерябин тоже не врубился.
- Не понимаю, - пьяно мотнул он головой, - и понимать не хочу. Чего мы все о бабах да о бабах. Давай поговорим о мужиках.
- Ноу, - сказал я, вставая. - Мне надо топать на свидание к одной не слишком молодой красавице.
- К матери, что ли? - догадался Серега. - Как она поживает? Замуж опять не собирается?
- Она уже замужем. - Я нетвердой походкой направился к двери. - Пока, Серый. Спасибо за чай.
- Чао-какао, - помахал он мне вслед рукой. - Бога не забывай.
- Не забуду, - пообещал я.
Электронные часы в темном фойе показывали полночь.
6
На холодном ночном ветру в голове у меня несколько прояснилось. И к дому матери я подходил уже более-менее трезвый.
Звонить пришлось долго.
- Кто там? - раздался наконец голос матери.
- Я.
- Кто "я"?
- Блудный сын, маменька.
Мать открыла дверь. На ее лице не отразилось ни удивления, ни радости. Она никогда не позволяла себе внешних эмоциональных проявлений.
- Заходи, блудный сын. - Коснувшись губами моей щеки, она тотчас учуяла запах. - Ты что, выпил?
- Есть немного, - признался я. - Встретил Серегу Дерябина. Помнишь? Вот и дерябнули…
Мы прошли в гостиную. Как я и ожидал, везде, начиная с прихожей, стояла новая мебель. Мать взяла привычку, меняя очередного супруга, менять заодно и всю обстановку в квартире.
Последний раз мы виделись с ней два года назад, когда она привозила в Москву свои картины на выставку. С тех пор мать нисколько не изменилась. Я сказал ей об этом.
- А я открыла секрет эликсира молодости, - ответила она, поставив на журнальный столик вазочку с печеньем и конфетами.
- И что за секрет?
- Надо почаще замуж выходить. Чтобы кровь обновлялась.
- А где твой новый муж? - Я шутливо заглянул под столик. - Николай Николаевич, ау! Вы где?
- Напрасно стараешься. Он, как говорят в Японии, поменял миры.
- Как?! - невольно воскликнул я. - И этот?!
Дело в том, что, несмотря на несхожесть возрастов, темпераментов и профессий материных мужей, всех их объединяло одно: они очень быстро умирали. Но надо отдать им должное - никто из них перед смертью долго не болел. Такого свинства по отношению к любимой женщине мужья себе не позволяли. День, от силы два дня - и все кончено.
- Да, печально, - из вежливости вздохнул я.
- Конечно, печально. К счастью, Коля не долго мучился.
- К счастью для кого?
- Не паясничай, Александр. Тебе это не идет.
Мать встала и плотнее задернула шторы на окне.
- В последнее время луна действует на меня раздражающе. Вот что значит остаться одной.
- Разве у тебя сейчас никого нет?
- Да есть один, - с легким пренебрежением сказала она. - Директор нашего театра. Но он так: ни рыба, ни мясо. А как твои отношения с Надей?
- Вспомнила! - Я взял из вазочки конфету. - Ее давно и след простыл. У меня теперь Галя.
- Ну и как твои отношения с Галей?
- Никак. Слишком уж она умная. Начнешь ей что-нибудь рассказывать - перебивает, исправляет… Я решил ее бросить.
- Тебе пора жениться, Саша, - назидательно произнесла мать. - А то гляди - пробросаешься. Не такой уж ты и красавец.
- Спасибо за комплимент.
- Нет, правда. Тебе ведь уже двадцать пять.
- Двадцать четыре, - уточнил я.
- А мне сорок два, - вздохнула она.
- Сорок шесть, - снова уточнил я. - Так что это тебе пора замуж. Ты же, в отличие от меня, красавица.
Я вовсе не иронизировал. Мать и в самом деле была очень красивой женщиной. В светлых облегающих брюках и в пушистом пуловере цвета слоновой кости она выглядела лет на тридцать пять, не больше.
- Скажешь тоже. - Мать польщенно улыбнулась.
- А что? Найди себе преуспевающего бизнесмена.
- Да знаю я этих бизнесменов, - скривила она губы. - Все они ограниченные, недалекие люди. Только и умеют, что деньги делать. А мне нужен настоящий мужчина.
- Все еще нужен?
- Представь себе, - серьезно ответила она. - Для женщины возраст в любви не имеет никакого значения. Влюбленная женщина в любом возрасте ведет себя так, словно ей семнадцать.
Мы немного помолчали. Я съел еще одну конфетку.
- И что твой Дерябин? - спросил мать. - Я его почему-то хорошо помню. Вы еще приходили ко мне в мастерскую смотреть картины. И он ушел, не сказав ни слова. Такой равнодушный ко всему мальчик.
- А теперь он равнодушный ко всему мужчина… Кстати, а как твои картины?
Мать вяло махнула рукой.
- Я поняла, что великий художник из меня не получится. Женщине трудно быть художником, для нее слишком большое значение имеет личная жизнь. Это раньше я везде успевала. А сейчас пока встанешь, пока приведешь себя в порядок, пока до мастерской доползешь… Рука только-только к обеду расходится. Да и вообще, я стала писать плохие картины. Наверное, просто кончилась как художник. Во всяком случае, полоса удач для меня точно прошла…
"Знакомые песни", - подумал я. Сколько себя помню, мать вечно жаловалась на жизнь.
- А в прошлом году с моей персональной выставки картину украли. Самую лучшую.
- Так это ж радоваться надо. Раз украли, значит, кому-то понравилась.
- В последнее время я редко чувствую себя счастливой, - не слушая меня, говорила мать. - Женщине для счастья нужен всего один мужчина. А у меня их было хоть пруд пруди. И все какие-то слабые, бездарные… Тряпки, одним словом.
- Зато каждый из них имел кучу денег, - напомнил я ей.
- Подумаешь, куча денег. Деньги меня не интересуют.
- Это потому, что они у тебя всегда были.
Она закурила сигарету и, выдохнув дым, продолжила:
- Эх, слишком поздно я родилась. Мне следовало бы появиться в девятнадцатом веке. Тогда умели ценить умных и красивых женщин. Я бы блистала, блистала…
По опыту прошлых лет я знал, что мать могла говорить на эту тему бесконечно. Поэтому, демонстративно поглядев на часы, я сказал:
- Ого, сколько уже натикало!
- Ой, Сашка, - тут же спохватилась она, - ты же с дороги.
Мать постелила мне в моей комнате и накрыла тем самым одеялом с розовыми слонами, на котором мы с Ириной занимались любовью.
- Спи, сыночек, - поцеловала она меня. - Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Погасив свет, она вышла.
"Да уж, - подумал я, засыпая, - моя мамочка - штучка еще та. И холодная как лед, и горячая как огонь. Причем одновременно. Недаром по ней мужики с ума сходят".
И, сделав это тонкое психологическое наблюдение, я уснул.
7
И неожиданно проснулся.
В окно светила желтая луна. Было тихо, если, конечно, не считать завывания ветра на улице. Повернув часы так, чтобы на них падал лунный свет, я посмотрел, сколько времени. Половина пятого.
Закинув руки за голову, я задумался.
Раньше моя жизнь представлялась мне сплошной цепью горьких обид, унижений и разочарований. Учился я плохо. От неуверенности в себе никогда не мог правильно и внятно отвечать на вопросы учителей. Всегда краснел, сбивался, начинал городить чепуху. Одноклассники просто покатывались со смеху. Они уже заранее ждали представления, когда меня вызывали к доске. И даже если я отвечал правильно, в классе все равно стоял гомерический хохот.
Как-то так получилось, что я стал последним человеком в школе. Мне давали обидные прозвища, совали в волосы комки жеваной резинки, оставляли на спине меловые отпечатки рук… Особой активностью отличался один парень из параллельного класса по прозвищу "Скальпель". Это был мерзкий тип с прыщавой физиономией, пломбированными передними зубами и руками, похожими на паучьи лапки.
Не помню, с чего все началось, может даже, и ни с чего. Просто в один прекрасный день Скальпель начал меня бить. Делал он это безо всяких мотивировок и обычно во время перемен, когда классы переходили из кабинета в кабинет. Я всегда старался как можно быстрее проскочить опасное пространство коридора. Но мне это редко удавалось. Меня всегда замечали, если не сам Скальпель, то кто-нибудь из его "шестерок" - Паля или Роня.
- Скальпель, Скальпель, - орали они на весь коридор. - Твой идет!
Я никогда не пытался убежать. В эти минуты меня охватывала тупая покорность. Обычно Скальпель бил меня один раз в день, но иногда, руководствуясь какими-то своими особыми соображениями, два раза. Тогда в моей груди слабо поднималось что-то, отдаленно напоминающее протест: почему два раза, а не как обычно - один?!
Дома тоже было не лучше. Мать, кроме своего творчества и личной жизни, больше ничем не интересовалась. А мой третий отчим, следователь по профессии, сильный и грубый человек, видимо, чувствовал во мне труса и молчаливо презирал за это.
А тут еще (я уже перешел в девятый класс) на меня обрушилась новая напасть. Я влюбился. И не в кого-нибудь, а в самую красивую девушку нашей школы. В Ирину.
В школе от нее все были без ума. Учителя восторгались ее отличными знаниями, девчонки ахали, глядя на ее модные наряды, а сексуально озабоченные пацаны откровенно обсуждали ее девичьи прелести.
Я же при своем униженном положении, не то что подойти и заговорить, а даже посмотреть на Иру не смел.
И вот однажды произошел случай, который перевернул всю мою жизнь.
На перемене, выходя из класса, я случайно столкнулся с Ириной в дверях. Дверной проем был узок, и мы оказались плотно прижатыми друг к другу.
Я ощутил ее упругие груди, выпуклый лобок, округлые коленки…
Сердце бешено заколотилось. Я задохнулся от стремительно нарастающего возбуждения. Мне захотелось поцеловать ее губы, коснуться волос… Ничего не соображая, я, млея, с улыбкой смотрел на Ирину.
И тут я увидел ее глаза.
Презрительный взгляд больших зеленых глаз.
- И этот туда же, - скривилась Ирина.
У меня было такое чувство, словно я с размаху налетел на невидимую стену. Ирина ушла. А я продолжал стоять в дверях, пока кто-то грубо не вытолкнул меня в коридор.