Корабль, идущий в Эльдорадо - Валерий Роньшин 2 стр.


- Вы что, не любите, когда демонстративно едят мороженое? - с легкой издевкой спросила она.

- Почему же, - ответил я. - Люблю.

Девушка медленно курила. Ей это очень шло.

- Так хочется отсюда уехать, - доверительно призналась она, - Вот кончу школу, сразу же смотаюсь к чертовой матери.

- Не нравится город?

- Ха! Город… Что здесь может нравиться? Пустынные улицы, по которым надо каждое утро таскаться на работу. И видеть там одни и те же рожи. Кош-ш-мар.

- Привыкнете. Человек ко всему привыкает.

- А я не хочу привыкать, - капризно сказала она.

- Постойте, - спохватился я. - Вы же говорили, то учитесь в школе.

- Это я наврала. Люблю, знаете ли, врать. - Девушка выпустила в мою сторону струйку дыма. - А вы чем занимаетесь?

- Рассказики пишу, - ответил я.

- Юмористические?

- Разные.

- И о чем, если не секрет?

- Да ни о чем, - усмехнулся я. - О жизни вообще. О том, что при всей ее трагичности каждый наш день - это праздник.

- А-а, - понимающе протянула девушка. - Я тоже когда-то сочинила несколько стихотворений. Про снег. И даже послала их в журнал, написав в письме: "Посылаю вам стихи про снег. Мало кто обращает внимание на то, как падает снег…" А они мне ответили: "Вот вы прислали стихи про снег и пишете, что мало кто обращает внимание на то, как он падает. Это неверно, люди многих профессий обращают. Например, дворники. Им же потом его убирать".

Девушка рассмеялась. Смех ее звучал приятно.

- Вы, наверное, зиму любите? - предположил я.

- А вот и не угадали. Я люблю лето. Лето и сладости.

Я полез в сумку, где у меня лежал шоколад, купленный еще в Москве.

- Хотите шоколадку?

- Кто бы отказался.

Длинным ноготком она надорвала обертку, отогнула в сторону фольгу и, отломив дольку шоколада, положила в рот. Я ощутил в груди холодок возбуждения. Мне вдруг остро захотелось коснуться пальцами ее чувственных губ.

- Сколько вам лет? - чтобы хоть как-то сбить шальное желание, спросил я.

- Шестнадцать, - запивая шоколад шампанским, ответила девушка.

Выглядела она старше.

- Опять врете?

- Ну, девятнадцать. Какая вам, в сущности, разница? - Она поставила пустой бокал на стол. - Знаете, чего я больше всего на свете хочу?

- Наверное, сто плиток шоколада.

Девушка снова звонко рассмеялась.

- Этого я тоже хочу, - отсмеявшись, сказала она. - Но больше всего мне хочется сидеть на берегу океана в шезлонге, чтобы чернокожий маленький бой подавал на подносе ананасовый сок и, низко кланяясь, говорил: "Ананасовый сок, мэм". Здорово, правда?

- Здорово, - согласился я. Девушка нравилась мне все больше и больше. И не только в сексуальном плане.

- Ну ладно, мне пора. - Она встала. - Было очень приятно поболтать.

- Давайте я вас провожу, - предложил я. - Все-таки уже почти вечер.

- А я ничего не боюсь, - лихо тряхнула девушка каштановыми волосами. - У меня есть ангел-хранитель. Видите? - показала она рукой себе за спину. - У него пушистое белое оперенье и голубые глаза.

За спиной у девушки, конечно же, никого не было.

- Вижу, - сказал я. - Только глаза у него не голубые, а зеленые. Как у вас.

- Пока, - улыбнулась она. - Спасибо за шоколадку.

- Может, мы с вами еще как-нибудь встретимся? Или вы уже замужем?

- Уже замужем. Но, думаю, мы с вами все равно как-нибудь встретимся. В нашем городке невозможно не встретиться.

И, улыбнувшись еще раз, девушка вышла.

5

Идти к матери было рано. Она, скорее всего, работает у себя в мастерской. А трепаться с ее новым мужем я особого желания не испытывал. Тащиться же в мастерскую на другой конец города мне тоже не хотелось.

И я решил сходить в кино.

У стеклянного окошечка кассы никого не было. Скучающая кассирша покрывала ногти перламутровым лаком.

- Хороший фильм, не знаете? - спросил я у нее.

- Боевик, - с гримасой отвращения ответила она. - Пойдете?

Я кивнул.

- Тогда берите сразу пять билетов.

- Это еще почему? - слегка опешил я.

- Потому что для одного зрителя мы фильм показывать не будем.

- А может, еще кто-нибудь подойдет?

- Держите карман шире. - Кассирша зевнула. - Ну так берете или как?

Делать было нечего. Не болтаться же под дождем.

- Ладно, - протянул я в окошко деньги, - давайте ваши пять билетов.

Кассирша оказалась права. Никто больше не пришел. Я сидел в пустом зале в гордом одиночестве. Свет погас. На экране замелькали автомобильные погони и перестрелки. В поезде я не выспался и поэтому преспокойно уснул под непрекращающиеся автоматные очереди.

Проснулся я где-то уже к концу фильма. От мощного взрыва. Белокурая красавица, зажимая на животе рану, медленно падала с десятиметровой вышки в роскошный бассейн. За кадром звучала душещипательная мелодия.

Пошли титры. Фильм кончился.

Семь лет назад в этом кинотеатре работал мой приятель Сергей Дерябин. Он был старше меня года на два. И я никогда толком не мог понять, что он за человек. Все ему было "по барабану". Учился он в школе хорошо и мог бы без особого напряга поступить в любой институт. Но Дерябин не стал этого делать. А пошел работать киномехаником. Помню вытянутые физиономии его папаши-архитектора и мамаши-искусствоведа, когда Серега сообщил им о своем решении.

Интересно, где он сейчас?

Только я успел об этом подумать, как дверь кинобудки отворилась и оттуда вышел Дерябин.

- Серый?! - не поверил я своим глазам.

- Руднев?! Ты откуда?

- От верблюда. - Я пожал ему руку.

- Слушай, по этому поводу надо выпить. Ты как насчет этого?

- Положительно.

В кинобудке стояли два громоздких кинопроектора, а в углу примостился небольшой столик. Сергей выставил на него бутылку "Распутина", стаканы; быстро сделал бутерброды с копченой колбасой и сыром.

- За встречу, - сказал он, разливая водку.

Мы выпили.

- А теперь давай, хвастайся своими успехами. - Дерябин закурил.

Чем хвастаться, я не знал. С одной стороны, я, конечно, жил в Москве, работал в газете, у меня была любовница-актриса. Но, с другой стороны, жилье - коммунальное, газетка - задрипанная, а любовница играет в детском театре кикимору.

В общем, я рассказал Сереге все то, что было с "одной стороны", умолчав про другую. Он слушал меня, рассеянно поглядывая на экран маленького телевизора, стоявшего тут же, на столе. По телеку гоняли музыкальные клипы.

- А ты все девять лет здесь и торчишь? - спросил я, когда мы выпили еще по стаканчику.

- Девять лет - это не так уж и много, - философски заметил Сергей.

- Ну, не знаю, - покачал я головой. - По-моему, ты просто плывешь по течению. А в жизни надо пробиваться. Плыть против течения.

- Когда плывешь в канализации, все равно, как плыть - по течению или против. - Он меланхолично жевал бутерброд. - Хотя придется отсюда сваливать. В кинотеатр никто не ходит, скоро тут будет дансинг-клуб. Но я себе уже подыскал тепленькое местечко.

- Что за местечко?

- В Парке культуры, тиром заведовать. - Дерябин налил себе и мне. - Вздрогнули.

Мы "вздрогнули". Я чувствовал, что начинаю пьянеть.

- Не пойму я, Серый, почему у тебя нет желания найти что-нибудь поприличнее?

- "Кто оставляет желания, отказывается от страстей, притупляет стремления, освобождает мысли от путаницы, - тот мудр". Знаешь, кто это сказал?

- Нет. А кто?

- Хрен в малиновом пальто! - Серега громко расхохотался. Он тоже уже порядком окосел.

Музыкальные клипы закончились, и на экране возник слащавый тип в кепочке.

- Здравствуйте, дорогие телезрители, - сказал он в микрофон, - мы с вами находимся в Каннах…

- "Мы с вами", - передразнил его Дерябин. - Вот придурок!

- …Сейчас здесь проходит очередной кинофестиваль. Наше отечественное кино представлено замечательным фильмом Евгения Баварина "Корабль, идущий в Эльдорадо". Это драматическая история о том, как…

Сергей протянул руку и выключил телек.

- Кстати, о Баварине, - сказал я. - Хочешь верь - хочешь не верь, но я приехал сюда вместе с ним. В одном купе. Мы даже немного побазарили.

- Чего он здесь потерял?

- Понятия не имею. Говорит, на малую родину потянуло.

Дерябин разлил по стаканам остатки "Распутина".

- Вот за малую родину и выпьем.

Мы опять выпили. Я закурил.

- А как ты жил все это время? Рассказывай.

- Никак, - повертел Серега в руках пустой стакан. - Ел, пил, спал.

- И все?

- Еще женился.

Это была новость!

- Ты женился?! Не может быть!

- Сам удивляюсь. Иду как-то по улице, смотрю - девушка стоит с печальным лицом. А меня, если ты помнишь, возбуждают печальные лица. Вот я на ней и женился.

- Серж, - высокопарно произнес я, - позволь мне высказать одну гениальную мысль. О женщинах.

- Валяй, Руднев, - позволил Серега.

- Женщина требует тебя целиком. Как музыка. Она берет тебя и в тебе же растворяется. Без остатка. Пере-перенасыщает. Понимаешь?

Я сам толком не понял, что сказал. Дерябин тоже не врубился.

- Не понимаю, - пьяно мотнул он головой, - и понимать не хочу. Чего мы все о бабах да о бабах. Давай поговорим о мужиках.

- Ноу, - сказал я, вставая. - Мне надо топать на свидание к одной не слишком молодой красавице.

- К матери, что ли? - догадался Серега. - Как она поживает? Замуж опять не собирается?

- Она уже замужем. - Я нетвердой походкой направился к двери. - Пока, Серый. Спасибо за чай.

- Чао-какао, - помахал он мне вслед рукой. - Бога не забывай.

- Не забуду, - пообещал я.

Электронные часы в темном фойе показывали полночь.

6

На холодном ночном ветру в голове у меня несколько прояснилось. И к дому матери я подходил уже более-менее трезвый.

Звонить пришлось долго.

- Кто там? - раздался наконец голос матери.

- Я.

- Кто "я"?

- Блудный сын, маменька.

Мать открыла дверь. На ее лице не отразилось ни удивления, ни радости. Она никогда не позволяла себе внешних эмоциональных проявлений.

- Заходи, блудный сын. - Коснувшись губами моей щеки, она тотчас учуяла запах. - Ты что, выпил?

- Есть немного, - признался я. - Встретил Серегу Дерябина. Помнишь? Вот и дерябнули…

Мы прошли в гостиную. Как я и ожидал, везде, начиная с прихожей, стояла новая мебель. Мать взяла привычку, меняя очередного супруга, менять заодно и всю обстановку в квартире.

Последний раз мы виделись с ней два года назад, когда она привозила в Москву свои картины на выставку. С тех пор мать нисколько не изменилась. Я сказал ей об этом.

- А я открыла секрет эликсира молодости, - ответила она, поставив на журнальный столик вазочку с печеньем и конфетами.

- И что за секрет?

- Надо почаще замуж выходить. Чтобы кровь обновлялась.

- А где твой новый муж? - Я шутливо заглянул под столик. - Николай Николаевич, ау! Вы где?

- Напрасно стараешься. Он, как говорят в Японии, поменял миры.

- Как?! - невольно воскликнул я. - И этот?!

Дело в том, что, несмотря на несхожесть возрастов, темпераментов и профессий материных мужей, всех их объединяло одно: они очень быстро умирали. Но надо отдать им должное - никто из них перед смертью долго не болел. Такого свинства по отношению к любимой женщине мужья себе не позволяли. День, от силы два дня - и все кончено.

- Да, печально, - из вежливости вздохнул я.

- Конечно, печально. К счастью, Коля не долго мучился.

- К счастью для кого?

- Не паясничай, Александр. Тебе это не идет.

Мать встала и плотнее задернула шторы на окне.

- В последнее время луна действует на меня раздражающе. Вот что значит остаться одной.

- Разве у тебя сейчас никого нет?

- Да есть один, - с легким пренебрежением сказала она. - Директор нашего театра. Но он так: ни рыба, ни мясо. А как твои отношения с Надей?

- Вспомнила! - Я взял из вазочки конфету. - Ее давно и след простыл. У меня теперь Галя.

- Ну и как твои отношения с Галей?

- Никак. Слишком уж она умная. Начнешь ей что-нибудь рассказывать - перебивает, исправляет… Я решил ее бросить.

- Тебе пора жениться, Саша, - назидательно произнесла мать. - А то гляди - пробросаешься. Не такой уж ты и красавец.

- Спасибо за комплимент.

- Нет, правда. Тебе ведь уже двадцать пять.

- Двадцать четыре, - уточнил я.

- А мне сорок два, - вздохнула она.

- Сорок шесть, - снова уточнил я. - Так что это тебе пора замуж. Ты же, в отличие от меня, красавица.

Я вовсе не иронизировал. Мать и в самом деле была очень красивой женщиной. В светлых облегающих брюках и в пушистом пуловере цвета слоновой кости она выглядела лет на тридцать пять, не больше.

- Скажешь тоже. - Мать польщенно улыбнулась.

- А что? Найди себе преуспевающего бизнесмена.

- Да знаю я этих бизнесменов, - скривила она губы. - Все они ограниченные, недалекие люди. Только и умеют, что деньги делать. А мне нужен настоящий мужчина.

- Все еще нужен?

- Представь себе, - серьезно ответила она. - Для женщины возраст в любви не имеет никакого значения. Влюбленная женщина в любом возрасте ведет себя так, словно ей семнадцать.

Мы немного помолчали. Я съел еще одну конфетку.

- И что твой Дерябин? - спросил мать. - Я его почему-то хорошо помню. Вы еще приходили ко мне в мастерскую смотреть картины. И он ушел, не сказав ни слова. Такой равнодушный ко всему мальчик.

- А теперь он равнодушный ко всему мужчина… Кстати, а как твои картины?

Мать вяло махнула рукой.

- Я поняла, что великий художник из меня не получится. Женщине трудно быть художником, для нее слишком большое значение имеет личная жизнь. Это раньше я везде успевала. А сейчас пока встанешь, пока приведешь себя в порядок, пока до мастерской доползешь… Рука только-только к обеду расходится. Да и вообще, я стала писать плохие картины. Наверное, просто кончилась как художник. Во всяком случае, полоса удач для меня точно прошла…

"Знакомые песни", - подумал я. Сколько себя помню, мать вечно жаловалась на жизнь.

- А в прошлом году с моей персональной выставки картину украли. Самую лучшую.

- Так это ж радоваться надо. Раз украли, значит, кому-то понравилась.

- В последнее время я редко чувствую себя счастливой, - не слушая меня, говорила мать. - Женщине для счастья нужен всего один мужчина. А у меня их было хоть пруд пруди. И все какие-то слабые, бездарные… Тряпки, одним словом.

- Зато каждый из них имел кучу денег, - напомнил я ей.

- Подумаешь, куча денег. Деньги меня не интересуют.

- Это потому, что они у тебя всегда были.

Она закурила сигарету и, выдохнув дым, продолжила:

- Эх, слишком поздно я родилась. Мне следовало бы появиться в девятнадцатом веке. Тогда умели ценить умных и красивых женщин. Я бы блистала, блистала…

По опыту прошлых лет я знал, что мать могла говорить на эту тему бесконечно. Поэтому, демонстративно поглядев на часы, я сказал:

- Ого, сколько уже натикало!

- Ой, Сашка, - тут же спохватилась она, - ты же с дороги.

Мать постелила мне в моей комнате и накрыла тем самым одеялом с розовыми слонами, на котором мы с Ириной занимались любовью.

- Спи, сыночек, - поцеловала она меня. - Спокойной ночи.

- Спокойной ночи.

Погасив свет, она вышла.

"Да уж, - подумал я, засыпая, - моя мамочка - штучка еще та. И холодная как лед, и горячая как огонь. Причем одновременно. Недаром по ней мужики с ума сходят".

И, сделав это тонкое психологическое наблюдение, я уснул.

7

И неожиданно проснулся.

В окно светила желтая луна. Было тихо, если, конечно, не считать завывания ветра на улице. Повернув часы так, чтобы на них падал лунный свет, я посмотрел, сколько времени. Половина пятого.

Закинув руки за голову, я задумался.

Раньше моя жизнь представлялась мне сплошной цепью горьких обид, унижений и разочарований. Учился я плохо. От неуверенности в себе никогда не мог правильно и внятно отвечать на вопросы учителей. Всегда краснел, сбивался, начинал городить чепуху. Одноклассники просто покатывались со смеху. Они уже заранее ждали представления, когда меня вызывали к доске. И даже если я отвечал правильно, в классе все равно стоял гомерический хохот.

Как-то так получилось, что я стал последним человеком в школе. Мне давали обидные прозвища, совали в волосы комки жеваной резинки, оставляли на спине меловые отпечатки рук… Особой активностью отличался один парень из параллельного класса по прозвищу "Скальпель". Это был мерзкий тип с прыщавой физиономией, пломбированными передними зубами и руками, похожими на паучьи лапки.

Не помню, с чего все началось, может даже, и ни с чего. Просто в один прекрасный день Скальпель начал меня бить. Делал он это безо всяких мотивировок и обычно во время перемен, когда классы переходили из кабинета в кабинет. Я всегда старался как можно быстрее проскочить опасное пространство коридора. Но мне это редко удавалось. Меня всегда замечали, если не сам Скальпель, то кто-нибудь из его "шестерок" - Паля или Роня.

- Скальпель, Скальпель, - орали они на весь коридор. - Твой идет!

Я никогда не пытался убежать. В эти минуты меня охватывала тупая покорность. Обычно Скальпель бил меня один раз в день, но иногда, руководствуясь какими-то своими особыми соображениями, два раза. Тогда в моей груди слабо поднималось что-то, отдаленно напоминающее протест: почему два раза, а не как обычно - один?!

Дома тоже было не лучше. Мать, кроме своего творчества и личной жизни, больше ничем не интересовалась. А мой третий отчим, следователь по профессии, сильный и грубый человек, видимо, чувствовал во мне труса и молчаливо презирал за это.

А тут еще (я уже перешел в девятый класс) на меня обрушилась новая напасть. Я влюбился. И не в кого-нибудь, а в самую красивую девушку нашей школы. В Ирину.

В школе от нее все были без ума. Учителя восторгались ее отличными знаниями, девчонки ахали, глядя на ее модные наряды, а сексуально озабоченные пацаны откровенно обсуждали ее девичьи прелести.

Я же при своем униженном положении, не то что подойти и заговорить, а даже посмотреть на Иру не смел.

И вот однажды произошел случай, который перевернул всю мою жизнь.

На перемене, выходя из класса, я случайно столкнулся с Ириной в дверях. Дверной проем был узок, и мы оказались плотно прижатыми друг к другу.

Я ощутил ее упругие груди, выпуклый лобок, округлые коленки…

Сердце бешено заколотилось. Я задохнулся от стремительно нарастающего возбуждения. Мне захотелось поцеловать ее губы, коснуться волос… Ничего не соображая, я, млея, с улыбкой смотрел на Ирину.

И тут я увидел ее глаза.

Презрительный взгляд больших зеленых глаз.

- И этот туда же, - скривилась Ирина.

У меня было такое чувство, словно я с размаху налетел на невидимую стену. Ирина ушла. А я продолжал стоять в дверях, пока кто-то грубо не вытолкнул меня в коридор.

Назад Дальше