Даже сейчас, спустя годы, я почувствовал, как лицо пошло красными пятнами. А тогда… тогда мир просто рухнул. Что может быть обиднее в шестнадцать лет, чем оскорбление, нанесенное девушкой, в которую влюблен? Выражение ее лица, интонация голоса, да и сами слова ясно давали понять, что Ира меня презирает.
Я не спал всю ночь.
"И этот туда же!" Почему другие могут с ней заигрывать, а я нет?! Разве я хуже? Да, хуже! Я ничтожество и трус! Мне захотелось вспомнить смелые поступки в своей жизни. Но я так ничего и не вспомнил. Зато в изобилии всплывали в памяти примеры собственного малодушия. Выходило, что трусом я стал чуть ли не с рождения.
Но этого же не может быть!
Я так себя взвинтил, что, вскочив с кровати, в одних трусах забегал по комнате, с болью бормоча под нос: "Ничтожество, ничтожество, ничтожество…"
Под утро, устав от переживаний, я уснул. Сон оказался тревожным и недолгим. Но он освежил меня. Проснувшись, я нашел в душе не только смятение и обиду, но и несвойственную мне ранее решимость.
Мысли приняли совершенно иной оборот. "Девушка, которую я любил больше всего на свете, оскорбила меня, - уже холодно думал я. - Растоптала самое светлое, что было в моей душе… Ну что ж, ей это даром не пройдет".
И я решил отомстить Ирине.
8
Светило яркое солнце. Насвистывая популярный мотивчик, я зашел в ближайшее кафе. Там я с аппетитом съел большой, хорошо прожаренный бифштекс с луком и гречневой кашей, запил все это густым томатным соком и отправился бродить по знакомым с детства местам.
Настроение было просто великолепное.
Но, как известно, долго хорошо не бывает. Только я свернул на тихую улочку, откуда ни возьмись появился вишневый "кадиллак" и помчался прямо на меня. Я едва успел отскочить в сторону. Мое великолепное настроение как ветром сдуло.
"Кадиллак", резко тормознув, остановился.
Я бросился к машине, полный решимости проучить дурака-водителя. Но мои ругательства остались на языке. За рулем "кадиллака" сидела девушка.
Та самая, с которой мы болтали в кафе.
- Испугались? - улыбнулась она.
- Ну, у вас и шуточки, - проворчал я.
- Садитесь, покатаемся.
Я уселся на мягкое кожаное сиденье. На сей раз девушка была в узких черных джинсах и свободной, тоже черной куртке с блестящими заклепками.
Мы поехали.
Ехать в такой роскошной машине было одно удовольствие. Звучала негромкая музыка. "Мир прекрасен, пока ты в нем существуешь…" - пела американская певица.
Девушка вела "кадиллак" легко и непринужденно.
- Откуда у вас такая дорогая машина? - спросил я.
- Украла.
- Нет, правда.
- А вы не хотите узнать, как меня зовут? - ответила она вопросом на вопрос.
- Хочу. Как вас зовут?
- Матрена, - залилась девушка звонким смехом.
Видимо, и у нее в этот майский солнечный день было великолепное настроение.
- А если по-честному?
- Если по-честному, то Ксения. Устраивает вас такое имя?
- Вполне.
Мы выехали из города. Вдоль дороги с двух сторон встал густой лес. Встречные машины исчезли. Ксения нажала кнопку, и стеклянный люк в крыше "кадиллака" приоткрылся. В салон ворвался теплый весенний ветер.
- Куда вы меня везете?
- В одно место. - Она отбросила от лица прядь густых каштановых волос.
- Надеюсь, там можно будет посидеть и выпить чашку кофе.
- Не только посидеть, но и полежать.
Это что - намек? Я заволновался.
Ксения поминутно смотрела на меня. Что, впрочем, не мешало ей вести машину на сумасшедшей скорости.
- Вы всегда так быстро ездите?
- Не нравится? А я обожаю быструю езду.
В следующее мгновение мы чуть было не наехали на колесо, валявшееся посреди дороги.
Ксения едва успела вывернуть руль.
- Фу-у, - с облегчением вздохнула она. - Вот бы сейчас гробанулись! - Достав из кармана куртки большое красное яблоко, она вонзила в него острые белые зубы. - Хотите укусить? - предложила она мне.
- Давайте.
Ксения протянула надкусанное яблоко. Я тоже укусил. Прямо из ее рук.
Яблоко было сочное и сладкое.
И тут я понял, почему Ксения меня волнует. Она немножко похожа на Ирину. И как это я сразу не сообразил? Такие же каштановые волосы, такой же чувственный взгляд светло-зеленых глаз…
- Дайте еще откусить, - попросил я. - Из ваших рук.
Моя просьба ее так рассмешила, что она, расхохотавшись, на секунду выпустила руль, и мы вновь чуть было не впилились, на сей раз - в дорожный знак.
- Кусайте, - протянула Ксения уже почти огрызок.
Я с наслаждением откусил.
- Знаете, - сказал я, прожевав, - когда я был маленьким мальчиком, то в детском саду поцеловал одной девочке ногу. Уже тогда у меня был комплекс - женщина как госпожа. Теперь-то я понимаю, что всю жизнь подсознательно мщу женщину, чтобы стать ее рабом.
- Считайте, что вы ее уже нашли. - Ксения свернула на обочину и остановила машину. - Приехали.
Кругом ровным счетом ничего не было. Только пустынное шоссе и лес.
- Куда приехали?
- Куда, куда, - заглушила она двигатель. - Туда, где полежать можно. На кладбище. Не видите, что ли? - показала она рукой влево.
Я посмотрел. Действительно, кладбище. Деревянный, местами поваленный на землю забор. А дальше - кресты, памятники…
- Идемте прогуляемся. - Ксения вылезла из машины.
Я тоже вылез. Мы направились к железным воротам, которые были широко распахнуты.
Минут двадцать мы молча бродили между могилами, читая надписи. На кладбище было тихо. Изредка каркали вороны. Пахло сыростью…
На одной из могил горела свеча. Ксения остановилась.
- Мне сегодня ночью приснился страшный сон, - сказала она, глядя на свечу. - Словно бы я держу в руках толстую книгу в черном переплете. Как бы телефонный справочник. Только вместо номеров указан год смерти. И я во сне, зная, что сплю, листаю этот справочник. Все хочу себя отыскать… Но так и не нашла. - Ксения помолчала. - Мне кажется, со мной в ближайшее время что-то случится.
- Да бросьте вы, ей Богу, - поморщился я.
Все так хорошо начиналось, и вот - на тебе… Кладбище. Дурацкий сон с оттенком мистики.
- Нет, нет, - стояла она на своем. - Точно что-нибудь произойдет. Какая-нибудь гадость. Я редко ошибаюсь, особенно в неприятном.
- Ерунда все это. - Я обнял ее за плечи. - Давай лучше поцелуемся.
- Ишь какой шустрый, - прищурилась Ксения.
- Просто у меня сегодня сексуальное настроение, - сказал я как бы в свое оправдание.
- Ну, тогда давай.
Мы начали целоваться. Моя рука нащупала замочек "Молнии" на черных джинсах. Я потянул его вниз. Пальцы ощутили тонкие шелковые трусики и под ними бритый лобок.
- Перестань! - резко отстранилась Ксения.
- Почему?
Не ответив, она быстро пошла к машине. Я поплелся следом. Настроение опять испортилось. Как, впрочем, и хорошая погода. Небо заволокли тучи. Стал накрапывать дождик. А когда мы поехали обратно, по крыше "кадиллака" забарабанили крупные капли. Начался настоящий ливень.
До самого города Ксения не проронила ни единого слова.
9
Матери дома не было. На столе лежала записка.
"Тебе звонил Журавлев. Оставил телефон…" Далее следовал номер.
Я позвонил.
- Слушай, старичок, - не здороваясь, заговорил Журавлев, - у меня к тебе срочное дело. Ты не можешь через часок подгрести к гостинице "Северной", то есть к отелю "Северный Палас"?
Я сказал, что могу, и он, не прощаясь, бросил трубку.
- Этот твой Баварин какой-то чокнутый, - с ходу затарахтел Журавлев, едва мы только встретились. - Я, конечно, понимаю, знаменитость и все такое… Но всему же есть предел! Ты думаешь, когда я его сюда привез, он пошел на фуршет?! Черта лысого! Был форменный скандал. Народ-то собрался… И я же оказался крайним. Не сумел, видите ли, подобрать ключик к великому человеку. - Он на минуту замолчал, переводя дыхание.
- А я тут при чем?
- Понимаешь, старичок, главный задумал серию передач о Баварине. И первая передача - большое интервью с мэтром. Вот он меня и послал взять это интервью. Хочет, гад, лишний раз подставить. Ведь ему отлично известно, что Баварин отшил всех журналистов, которые к нему тут подкатывали…
- А что ты от меня хочешь? - все еще не понимал я.
- Пойдем вдвоем, а?! Может, при тебе он себя по-другому поведет.
- Ладно, - согласился я, хотя очень сомневался, что при мне Баварин станет вести себя по-другому.
Мы прошли сквозь стеклянные двери, которые открылись сами собой, и оказались в просторном холле с мягкими ковровыми покрытиями, зимним садом, представительным усатым портье и двумя крепкими молодцами в пятнистых комбинезонах.
Журавлева здесь, как видно, хорошо знали. Портье вежливо улыбнулся. Крепкие ребята пожали нам руки.
- Баварин у себя? - деловито спросил Журавлев.
- У себя, у себя, - с готовностью покивал портье. - Только он никого не велел к себе пускать. "Я, - говорит, - новый шедевр обдумываю".
Журавлев презрительно фыркнул.
- Сейчас поглядим, какой он там шедевр обдумывает.
Мы вошли в лифт. Журавлев нажал кнопку последнего этажа.
- Гостиницу купил местный долларовый миллионер, - стал объяснять он по дороге. - И переоборудовал ее по европейским стандартам. А за городом, прямо в лесу, целый санаторный комплекс строит. Здесь же недавно обнаружили жутко целебный источник. Скоро у нас будет настоящий курорт.
Лифт остановился. Двери открылись.
Перед нами был узкий коридор с выкрашенными желтой краской стенами. На дощатом полу лежала потрепанная дорожка.
- Это теперь такие европейские стандарты? - спросил я.
- Да нет. Последний этаж еще не переделывали. А Баварин отказался жить в дорогом номере. "Чем выше личность, - говорит, - тем скромнее ее желания".
Мы подошли к обшарпанной двери.
- Стучи, - приказал Журавлев.
Я постучал.
- Кто там? - раздался из-за дверей недовольный голос Баварина.
Я назвал себя и сказал, что пришел узнать насчет своего сценария, как мы и договаривались. Ответа не последовало. Я толкнул дверь, мы вошли. В нос сразу же ударил резкий запах давно не проветриваемого помещения.
Это был типичный гостиничный номер: кровать, кресло, стол… Входя, я случайно поддал ногой пустую бутылку. Бутылка покатилась.
Замызганный пол был усеян окурками.
А сам Баварин - выдающийся кинорежиссер, почетный председатель, заслуженный деятель и т. д. и т. п. - валялся на кровати в мятой одежде и грязной обуви. При нашем появлении он с трудом оторвал голову от подушки и окинул нас долгим блуждающим взглядом. Лицо его было опухшим и небритым - типичное лицо алкаша в период запоя.
Первым заговорил Журавлев.
- Здравствуйте, Евгений Петрович, - с фальшивым воодушевлением сказал он. - Ну, как вы устроились? Как отель?
- Это не отель, - мрачно произнес Баварин, - а ночлежка.
- Вы можете в любой момент переехать в номер-люкс.
Баварин ничего не ответил.
Видимо, устав держать голову на весу, он снова откинулся на подушку. Журавлев растерянно поглядел на меня. Я пожал плечами.
- Евгений Петрович, - предпринял он новую попытку завязать разговор, - наша телекомпания решила сделать цикл передач о вашем творчестве. Мы пришли вас снимать.
- Я тебе не девочка, чтобы меня снимать. И не повешенный.
Разговор явно не клеился.
- Может, все-таки попробуем, - убитым голосом сказал Журавлев, доставая из сумки видеокамеру. - Вы нам расскажете о своих творческих планах, личной жизни, заветных желаниях…
Баварин демонстративно разглядывал потолок.
- Мое самое заветное желание, - раздельно проговорил он, - чтобы ты отсюда убрался. И как можно скорее. Тебе понятно?
Журавлеву было понятно. Он убрался.
Мы остались с Бавариным вдвоем. Он сел, потер ладонями опухшее лицо.
- Терпеть не могу телевизионщиков.
Я осторожно заметил, что у Журавлева могут быть неприятности. Баварин пересел в кресло, стоявшее у стола, и налил себе полную стопку водки.
- Начал читать твой сценарий, сынок, - сказал он, залпом осушив стопку и занюхав водку рукавом. - Дочитал до пятой страницы. Пока нравится.
В дверь робко заглянул Журавлев.
- Извините, я тут сумочку оставил.
- Ладно уж, - смилостивился Баварин, - снимай свое дурацкое интервью.
Журавлев воспрянул духом, засуетился, протянул мне видеокамеру, в двух словах объяснив, как с ней обращаться.
- Дорогие телезрители! - бодро заговорил он в объектив. - Сегодня у нас в гостях известный кинорежиссер Евгений Петрович Баварин. Сейчас в Каннах в конкурсном показе участвует его последний фильм "Корабль, идущий в Эльдорадо". Как вы думаете, Евгений Петрович, - обратился Журавлев непосредственно к Баварину, - ваша лента получит главный приз Каннского кинофестиваля "Золотую пальмовую ветвь"?
- Без всякого сомнения, - отрезал Баварин.
- Да, но фильм кончается очень трагически. Герои погибают. А ведь западному зрителю не нравятся такие концовки.
- Верно. Поэтому я для них другую концовку сделал. В русском варианте герои погибают. А в западном - венчаются.
- А почему вы сами не поехали в Канны?
- Какая разница, куда ехать, - поморщился Баварин. - В Канны или сюда. Ведь так? - посмотрел он на меня.
- Может быть, и так, - дипломатично ответил я, - но не для всех.
- Ой, да брось ты! Везде одно и то же.
- И все-таки вы, Евгений Петрович, предпочли приехать на свою родину, - слащаво произнес Журавлев, - а не на Каннский фестиваль…
- Да уж лучше здесь сидеть, чем общаться в Каннах с этими хорьками.
- Похоже, вы не очень жалуете других режиссеров, - кисло заметил Журавлев.
- Актеров я тоже не люблю, - безапелляционно заявил Баварин. - У меня к ним такое же отношение, как к тараканам. Бегают, суетятся…
- А что вы любите? - спросил я.
- Курицу, - ответил Баварин, - жареную.
На лице Журавлева ясно читалось: вот скотина. Но он как ни в чем не бывало продолжал задавать вопросы. А что ему еще оставалось делать?
- Евгений Петрович, может, вы теперь расскажете о своей личной жизни?
- Сейчас расскажу. - Баварин сделай порядочный глоток, теперь уже прямо из бутылки. - В моей личной жизни есть нечто роковое. Вот как у Пушкина с Дантесом. Вы обратили внимание, что у того и у другого в фамилии по шесть букв?
- Конечно, обратили, - не моргнув глазом, соврал Журавлев.
- Вот так же и у меня. Три раза я был женат. И все три жены мне изменили. Причем последняя, Инна, изменила с негром. С негром! - выставил он вверх указательный палец. - Звали этого черного кобеля Джим. - Баварин еще отхлебнул из бутылки. - Тех жен я простил. Ибо кто сам не без греха… А Инну - нет! Потому что не понимаю! Не по-ни-ма-ю! Что ж она делает?! - перешел Баварин на крик. - А ребенок родится?! Черномазый. Ему же потом в школу идти!
"Да, - подумал я, - интересную передачку увидят зрители. Если, конечно, увидят".
- Ну и тип, - сказал Журавлев, когда мы вышли на улицу. - Он меня просто морально изнасиловал.
- Что ты собираешься делать со всей этой белибердой?
- Ерунда, старичок. - Журавлев убрал видеокамеру в сумку. - Это ж провинция. Заретушируем, вырежем, переозвучим… Главное, герой есть, - добавил он, имея в виду Баварина.
- Ладно, - стал я прощаться, - звякни, когда передача в эфир пойдет.
- Обязательно, да и ты позванивай. - Он протянул мне визитку.
Я обратил внимание на обручальное кольцо.
- Давно женат?
- Три года, как окольцован. И знаешь кем?
- Кем?
- Иркой Соловьевой. Помнишь, ты за ней в школе ухлестывал?
Еще бы мне было не помнить.
10
Итак, я решил отомстить Ирине.
Но, придя на следующий день в школу, я опять почувствовал себя слабым и беззащитным. Все те смелые слова, которые я говорил себе ночью, при свете дня растаяли, словно туман. Больше того - они показались мне просто бредом. В самом деле, ну как я могу подойти к Ирине и пригласить ее на свидание? Она же вечно окружена подружками… И если даже представить такой фантастический вариант, что Ира останется одна, то как мне - мне! - подойти к ней и заговорить?
Нет, это было совершенно невозможно.
И в то же самое время невозможно было не подойти. Где-то в тайных уголках подсознания сидело мое истинное "я" - смелое и решительное. Каждый день оно неустанно твердило: "Ты должен подойти к ней! Это твой последний шанс стать настоящим мужчиной!"
Короче говоря, жизнь превратилась в сплошную нравственную муку. Подойти нельзя. Не подойти - тоже нельзя. Ни о чем другом я уже больше и думать не мог.
И вот однажды, на большой перемене, Ирина не вышла вместе со всеми в коридор, а осталась в классе. Она что-то быстро писала в тетрадь.
А вокруг никого не было.
На ватных, подгибающихся от страха ногах я подошел к Ирине.
- Ира! - Во рту мгновенно пересохло. - Можно с тобой поговорить?
Она подняла голову и посмотрела на, меня, как на идиота.
- Ну, говори.
- Можно я тебя сегодня провожу домой?
- Ты что, Руднев, больной? - спросила она недоброжелательно.
- Пожалуйста, Ира, - выдавил я из себя.
Ее глаза недобро блеснули.
- Хорошо, - усмехнулась она, - но при одном условии: ты перепрыгнешь через "океан". Тогда я не только позволю себя проводить, но еще и схожу с тобой в кино.
"Океаном" называлась большая лужа за школой, которая не высыхала круглый год. Это уже была даже не лужа, а маленький пруд с илистым дном.
Когда закончился последний урок, я пошел к "океану". Стоял весенний солнечный день. Ирина с подружками смотрели на меня из открытого окна класса.
- Давай, Руднев, - крикнула она, - продемонстрируй нам свои способности!
Подружки, естественно, засмеялись.
Я положил сумку на землю, прикинул на глаз, где самое узкое расстояние, разбежался как следует и… плюхнулся прямо лицом в грязь. Ирина решила зло подшутить. Кто-то по ее приказу натянул поперек лужи тонкую леску, о которую я и споткнулся.
Весь в грязи, я поднялся на ноги. Мне казалось, что вся школа, высунувшись из окон, хохочет надо мной. Противная склизкая жижа стекала по лицу.
Ну нет, так просто я не сдамся!
Стиснув зубы, я снова разбежался и перепрыгнул эту проклятую лужу.
Хохот мгновенно прекратился. Я поднял с земли сумку и, не оборачиваясь, поплелся домой.
Дома я, наверное, часа два простоял под горячим душем, смывая с себя грязь и обиду. А на следующий день опять подошел к Ирине.
- Я выполнил твое условие.
- И что? - спросила она напряженно.
- А то, что ты идешь со мной в кино.
И вечером мы пошли в кино. На последний сеанс.
Показывали веселую французскую комедию. Ирина смеялась вместе с остальным залом, а я сидел рядом и мучительно решал сложную задачу: брать мне ее за руку или не брать?.. Так я прорешал эту задачу до конца фильма.
А когда мы вышли из кинотеатра, нам преградили дорогу мои старые враги: Скальпель, Паля и Роня.