- Вот и прекрасно. А я ведь всерьез испугался, что нам пришлось прогулять наши супер-важные занятия всего-навсего ради какого-то...
Лила смеется, откинувшись на сиденье.
- Ты что?
- Не знаю. Кассель, у тебя хорошие друзья.
Девушка легонько касается рукой моего плеча.
По спине пробегают мурашки. Вспоминаю на мгновение, как она обнимала меня тогда ночью, без перчаток.
В машине только мы четверо. А на завтра запланирован совместный поход в кино. Приходится стараться изо всех сил и постоянно напоминать себе, что это не настоящее свидание.
- Да, мы такие, - соглашается Сэм. - Зато ты уже сто лет знаешь нашего славного Касселя. Поделишься какими-нибудь компрометирующими подробностями?
Лила глядит на меня, хитро прищурившись:
- В детстве он был крохотной малявкой, а потом, лет в тринадцать, вдруг начал расти и вымахал в настоящую каланчу.
- А ты малявкой так и осталась, - улыбаюсь я.
- Обожал грошовые романы-ужастики, и если уж начал такой читать - всегда читал от корки и до корки. А когда его дед поздно ночью выключал свет в спальне, Кассель вылезал из окна и читал под уличным фонарем. Потом я его утром находила дрыхнущего на газоне.
- Ух ты, - удивляется Даника.
Я делаю неприличный жест.
- А однажды на ярмарке в Оушен-сити так объелся сахарной ватой, что его стошнило.
- Я такой был не один.
- Как-то несколько дней напролет смотрел старые черно-белые фильмы, а после нацепил фетровую шляпу. - Лила корчит мне рожу, а что тут возразишь? - Носил ее, не снимая, целый месяц. А был самый разгар лета.
Я смеюсь, а Сэм недоверчиво переспрашивает:
- Фетровую шляпу?
Помню, как часами просиживал в подвале и смотрел один фильм за другим. Хриплые женщины, мужчины в роскошных костюмах, стаканы для виски, затянутые в перчатки руки. Лилины родители развелись, и она с отцом уехала в Париж, а после возвращения оттуда стала красить глаза черной дымчатой подводкой и курить французские сигареты "Житан". Словно сама вышла из такого фильма - фильма, в котором я мечтал оказаться.
Смотрю на нее: отодвинулась от меня подальше и прижалась щекой к оконному стеклу. Вся сжалась и выглядит усталой.
Тогда, в Карни, я еще не пытался ни к кому втереться в доверие, не пытался казаться кем- то другим, лучше, чем есть. И у меня не было страшных, зловещих тайн. А Лила была храброй и уверенной, и ей все было по плечу.
Что, интересно, тогдашний мальчишка подумал бы о нас теперешних?
Мы еще даже не подъехали к месту проведения марша, а повсюду уже понатыканы по-лицейские патрули и дорожные заграждения, нестерпимым оранжевым светом вспыхивают мигалки. Народу гораздо больше, чем я думал, вдалеке неясно гудят голоса - там тоже собрались люди.
- Здесь нет места для парковки, - жалуется Сэм, медленно объезжая квартал по третьему разу.
Пока "Кадиллак" тащится в хвосте автомобильной очереди, Даника что-то усиленно ищет в телефоне.
- Сверни где-нибудь налево, - командует она спустя несколько минут. - В Интернете пишут, что недалеко отсюда есть гараж.
Первые два гаража оказываются забитыми под завязку. Скоро мы доезжаем до автомобилей, припаркованных прямо посреди разделительной полосы и вдоль тротуаров. Сэм нахально заезжает на газон и глушит двигатель.
- Протестовать - так уж протестовать? - спрашиваю я.
Даника с улыбкой распахивает дверцу:
- Посмотрите, сколько народу!
Мы с Лилой выходим, и вся наша компания устремляется куда-то вместе с толпой.
- В таком месте прямо чувствуешь грядущие перемены. Понимаете, о чем я? - восхищается Даника.
- Да, перемены уже здесь.
Не ожидал от Сэма такого ответа. Даника тоже смотрит на него удивленными глазами.
- Ну, - смущается сосед, - все изменится, так или иначе.
Наверное, он прав. Либо вторую поправку отклонят, и мастера воспрянут по всей стране, либо ее примут, а остальные штаты, в свою очередь, постараются обстряпать такие же законопроекты.
- Перемены происходят, когда не остается другого выхода, - загадочно улыбается Лила.
Никак не получается заглянуть ей в глаза - девушка напряженно всматривается в толпу.
Через несколько кварталов появляются первые плакаты.
"НАШ ДАР - НЕ ПРОКЛЯТИЕ".
Интересно, а какие лозунги использовали на той пресс-конференции, где засветилась мама?
На ступеньках здания банка сидят какие-то малолетки. Один из них бросает в толпу бутылку пива. Осколки и клочки пены разлетаются в разные стороны. Протестующие возмущенно кричат.
На капот ближайшей машины вскакивает мужчина с длиннющей бородой и принимается вопить: "Долой вторую поправку! Паттона на мыло!"
Рядом с винным магазином полицейский хватается за рацию и что-то взволнованно туда частит.
- Думаю, парк там. - Даника, не отрываясь от мобильника, машет рукой в сторону переулка; по-моему, она ничего вокруг себя не замечает.
Еще пара кварталов. Народу все больше, мы словно вовлечены в гигантский поток. Мы - кровь, стремящаяся по сосудам к сердцу, яростный жар, исходящий от нагретого солнцем тела, несущееся стадо.
Все больше и больше плакатов.
"РУКИ ПРОЧЬ - У НАС ЕСТЬ ПРАВА".
"ТЕСТИРОВАТЬ ВСЕХ - ЗНАЧИТ НЕ ВЕРИТЬ НИКОМУ".
"НЕ ПРОЙДЕТ".
- Сколько приблизительно людей должно было прийти? - кричит Лила.
- Двадцать тысяч, максимум пятьдесят, - Данике тоже приходится кричать.
Лила вглядывается вперед - туда, где наша улица пересекается с главным проспектом (именно там и проходит основной митинг). Почти ничего не видно, зато хорошо слышно: гул голосов, кто-то выкрикивает лозунги, гудят мегафоны и сирены, гремят барабаны. Шум просто оглушительный.
- Здесь явно больше народу, гораздо больше.
Когда мы подходим ближе, все разъясняется. Вот и ответ на мой невысказанный вопрос: единомышленники Паттона здесь же, выстроились по обеим сторонам проспекта со своими слоганами:
"УБИЙЦЫ И МАНИПУЛЯТОРЫ - ПРОЧЬ ИЗ МОЕГО ШТАТА".
"ГИГИШНИКИ - УБИРАЙТЕСЬ".
"ЧТО ВЫ ХОТИТЕ СКРЫТЬ?"
И, наконец, "ПОПАЛИСЬ", под которым нарисован похожий на ружейный прицел круг. Этим плакатом размахивает старушка с ярко-рыжими кудряшками, накрашенная розовой губной помадой. Ярко сияет на солнце позолоченный купол ратуши.
Вглядываюсь в толпу приверженцев второй поправки и вдруг замечаю знакомое лицо: любовница Янссена запряталась подальше, темные волосы убраны в хвост, черные очки сдвинуты на лоб. Пудели, видимо, остались дома.
Притормаживаю и всматриваюсь повнимательнее - не ошибся ли?
Позади нее, возле витрины ресторанчика, стоят двое и что-то передают ей, кажется, деньги.
Люди вокруг толкаются, увлекают меня вперед, в бок ударяется чье-то плечо - это мальчишка с фотоаппаратом, чуть старше меня - снимает, не переставая.
- Ты кого увидел? - интересуется Лила, вытягивая шею.
- Видишь ту дамочку, возле витрины? - Я пытаюсь свернуть в сторону, наперекор людскому потоку. - С хвостом. Она заказала Янссена.
- Я ее знаю. Она раньше на него работала.
- Что? - застываю, как вкопанный, и мне в спину с недовольным возгласом тут же врезается какой-то мужчина. В ответ на мое извинение он лишь злобно хмурится.
Даника и Сэм ушли вперед. Надо бы крикнуть, чтоб они нас подождали, но разве в таком шуме хоть что-нибудь услышишь?
Владелица пуделей уходит. Мне ее точно не догнать во всеобщей сутолоке.
- Я думал, она была его любовницей.
- Вполне вероятно, а еще его шестеркой, - отзывается Лила. - Подыскивала клиентов. Заядлых картежников. Или тех, у кого есть деньги регулярно платить за определенные эмоции - восторг, экстаз, нестерпимое счастье. Подсаживаешься, и если бросишь - тут же накатывает депрессия. Или тех, которые покупают удачу - одновременно у нескольких мастеров. Когда используешь столько удачи зараз - можно большое дело провернуть.
- А Филипа она знала?
- Ты же сам сказал, что она заказала Янссена.
Любовница убитого исчезает в толчее. Мы же еле тащимся. Даника и Сэм где-то впереди. Наверное, все еще на проспекте, но их нигде не видно.
Промакиваю вспотевший лоб полой рубашки.
- Вот ведь незадача.
Лила со смехом указывает на большой баннер, который плещется на ветру прямо у нас над головой. На нем блестящими буквами значится:
"ГОЛЫЕ РУКИ. ЧИСТЫЕ СЕРДЦА".
- До Уоллингфорда я никогда не встречала столько не-мастеров сразу. Не знаю, чего от них ждать.
- А как же я? Меня-то ты хорошо знала, а я тоже был не-мастером.
Девушка оглядывается. Да, в машине, рассказывая друзьям про мое детство, она, конечно, опустила самую важную компрометирующую деталь.
Тогда я был ниже нее.
И пусть Лила никогда этого не говорила, никогда не хвалилась своими способностями - остальные не уставали напоминать, и я помнил, постоянно помнил: она мастер, а я обыкновенный простачок, которые только для того и созданы, чтобы их использовать.
В толпе мелькает еще один плакат:
"СИЛА РАЗВРАЩАЕТ".
- Лила...
И тут прямо перед нами какая-то девчонка снимает перчатки и поднимает руки. Кожа на ладонях бледная и сморщенная - конечно, такая жара, а перчатки кожаные.
Вздрагиваю. Голые женские руки видишь нечасто, поэтому трудно сразу отвести глаза.
- Голые руки, чистые сердца! - кричит она.
Еще несколько человек с кривыми улыбками следуют ее примеру. Один зашвыривает свои перчатки высоко в воздух.
Пальцы так и зудят. Вот бы тоже ощутить на коже свежий ветерок.
Жара и чувство всеобщего единения сделали свое дело: по толпе словно прокатывается волна, и вот уже всюду мелькают голые пальцы. Мы шагаем по лежащим на асфальте перчаткам.
- Кассель!
Сэм ухитрился как-то забиться вместе с Даникой между двумя припаркованными машинами. Лицо у соседа красное от жары. А его подружка машет нам голыми руками.
У нее бледные ладони и длинные пальцы.
Проталкиваемся сквозь толпу. Почти добрались до них, и тут впереди раздается громкий металлический голос - сквозь рев сирен кто-то кричит в мегафон:
- Все немедленно должны прикрыть руки. Это полиция. Немедленно прикройте руки.
Даника так испугалась, словно приказ обращен непосредственно к ней.
Теоретически ничего противозаконного в голых руках нет. Точно так же, как и в остром кухонном ноже. Но если начать вдруг размахивать ножом или голыми руками, полиция не обрадуется. А уж если их на кого-нибудь направить, точно окажешься в наручниках.
- Подними меня, - командует Лила.
- Что?
Вокруг громко свистят и улюлюкают, но слышно и еще кое-что: там впереди ревут двигатели и громко кричат люди.
Над головой грохочет вертолет с эмблемой телеканала.
- Подними меня повыше. Хочу увидеть, что происходит.
Обхватываю девушку за талию и поднимаю в воздух. Легонькая, как перышко. Кожа нежная, от нее пахнет потом и зеленой травой.
Подсаживаю Лилу на капот машины.
- Там толпа полицейских, - сообщает она, спрыгивая на землю. - В специальной амуниции и со щитами. Надо выбираться.
Киваю. Мы с ней преступники и хорошо умеем убегать.
- Мы же не делаем ничего противозаконного. - Голос у Даники неуверенный.
У остальных протестующих тоже поубавилось энтузиазма: толпа больше не двигается вперед, все разбегаются в разные стороны.
- Надо зайти куда-нибудь, - предлагаю я. - Проберемся внутрь здания и переждем.
Устремляемся к ближайшей двери, но тут появляется целый отряд полицейских в тяжелых шлемах.
- Всем лечь на землю!
Они уже повсюду. Тех митингующих, кто не успевает подчиниться, толкают прямо на асфальт. Какая-то девчонка принимается возражать и тут же получает по ноге резиновой дубинкой. Другой прыскают в лицо газом, и она падает, прикрываясь руками.
Мы с Лилой быстро ложимся на мостовую.
- Что происходит? - пыхтит Сэм, рядом с ним на колени опустилась Даника.
- Под машину. - Лила по-пластунски ползет вперед.
Хорошая идея. В конце концов, нас все-таки арестовывают, но зато и повозиться им пришлось подольше.
Последний раз в тюрьме был, когда навещал маму. В тюрьме-то люди на самом деле живут, поэтому хоть условия и нечеловеческие, есть какие-то необходимые вещи, вроде кафе или спортивного зала. Столы на худой конец.
Здесь все по-другому, потому что это не тюрьма, а камера предварительного заключения в полицейском участке.
У нас забирают бумажники, мобильники и сумки. Отпечатки пальцев им снимать лень - просто записывают имена и заталкивают в камеры. Девочек - в одну, мальчиков - в следующую. И так далее, камер много, коридор длинный.
Внутри пара скамеек, раковина и один тошнотворный сортир. Сортир, естественно, занят, скамейки тоже.
Даника безуспешно пытается объяснить полицейским, что мы несовершеннолетние, но они не слушают - просто запирают нас и уходят.
Сэм стоит рядом со мной, прислонившись к прутьям решетки, закрыл глаза. Даника нашла местечко на скамейке. Лицо у нее заплаканное. Перед тем как затащить нас в грузовик, полицейские заставили ее прикрыть руки: одна перчатка потерялась, и ей до самого локтя примотали скотчем полиэтиленовый пакет. Девушка так и сидит в нем, прижав руку к груди.
Лила меряет шагами камеру.
- Лила.
Она разворачивается, оскалив зубы, и замахивается на меня сквозь прутья решетки.
- Эй, погоди, - хватаю ее за запястье. Девушка выглядит удивленной, будто только сейчас вспомнила, что она человек.
- Все будет хорошо, - успокаиваю я. - Мы выберемся отсюда.
Кивает сконфуженно, но дышит все еще часто и прерывисто:
- Как думаешь, сколько сейчас времени? Мы приехали на митинг где-то в половине пятого и даже не успели дойти до парка.
- Наверное, около семи.
- Еще рано. Боже мой, я жутко выгляжу. - Она выдергивает руку и проводит ею по волосам.
- Ты замечательно выглядишь.
В ответ она лишь фыркает.
Оглядываю унылые лица сокамерников.
Уверен, никто из них прежде не бывал в полицейском участке и ни у кого из них родственники в тюрьме не сидели. Надо как-то отвлечь Лилу.
- Ты когда-нибудь думала о будущем?
- В смысле когда мы отсюда выйдем?
- Нет, после выпуска. Когда закончим Уоллингфорд.
Я-то сам об этом уже давно размышляю.
- Не знаю. - Девушка пожимает плечами и прислоняется щекой к решетке. - Этим летом папа возил меня в Пуэрто-Рико, на остров Вьекес. Мы просто лежали на пляже, загорали и купались. Там все гораздо ярче, небо синее. Понимаешь? Я бы хотела вернуться туда. Впитать в себя небо и море. Так устала сидеть взаперти в темноте.
Вспоминаю жуткую металлическую клетку, где ее столько времени держал Баррон. Летом, когда совсем накатила тоска, я стал читать о психологическом воздействии, которое оказывает на человека одиночное заключение. Депрессия, отчаяние, постоянная тревога, галлюцинации.
Не могу представить, каково ей снова оказаться взаперти.
- А я никогда не был за границей.
Да что я несу? Я и на самолете-то никогда не летал.
- Ты бы тоже мог поехать.
- Если после выпуска все еще захочешь меня видеть - я в полном твоем распоряжении, - стараюсь, чтобы обещание прозвучало как можно более легкомысленно. - И что - больше ничего? Просто будешь валяться на пляже?
- Пока не понадоблюсь папе. - Лила уже дышит ровнее, взгляд не такой затравленный. - Я всегда знала, кем стану, когда вырасту.
- Семейный бизнес. И никогда не собиралась попробовать что-нибудь другое?
- Нет, - но в голосе у нее не только уверенность; что еще, интересно? - Я лучше всего это умею. К тому же я Захарова.
Размышляю о том, что я сам умею лучше всего. Вспоминаю Вандервеер, психолога-консультанта: "Будущее наступит скорее, чем вы думаете".
Проходит около часа. В коридоре появляется полицейский с пачкой бумаг в руке.
Все разом принимаются кричать. Требуют адвоката. Вопят о своей невиновности. Угрожают подать жалобу в суд.
Он выжидает, пока не уляжется волнение, а потом объявляет:
- Следующие заключенные должны подойти к решетке, сцепить пальцы и вытянуть руки перед собой: Сэмюэль Ю, Даника Вассерман и Лила Захарова.
Снова возмущенные вопли. Даника встает со скамейки, Сэм неуверенно выходит вперед, оглядываясь на меня с выражением полного недоумения. Спустя минуту крики в камере замолкают.
Я жду, но полицейский не собирается называть больше ничьих имен.
Лила идет к решетке, а потом в нерешительности останавливается.
- Давай, - подбадриваю я ее.
- С нами вместе еще один друг. - Она показывает на меня полицейскому.
- Кассель Шарп, - поддакивает Сэм. - Его зовут Кассель Шарп. Может, вы пропустили?
- Это все я виновата... - пытается что-то объяснить Даника.
- Молчать, руки перед собой, пальцы сцепить, - орет коп. - Все остальные, быстро сделали три шага назад. Быстро!
На друзей надевают наручники. По пути к двери они оборачиваются, а я напряженно размышляю: почему же меня оставили? Может, их родителям позвонили, а моих не смогли разыскать? Может, заключенных просто выводят группами по три, чтобы снять отпечатки пальцев? Все еще просчитываю варианты, и тут к камере не спеша подходит агент Джонс.
- Ага.
- Кассель Шарп, - он едва заметно улыбается. - Пожалуйста, подойдите к решетке и вытяните руки перед собой.
Я подчиняюсь.
Джонс торжественно ведет меня по коридору, потом при помощи карточки-пропуска открывает дверь в другой коридор. Здесь нет камер, только белые стены и сплошные двери, без окошек.
- Мы выслали во все полицейские участки специальное оповещение, касающееся тебя. Каково же было наше удивление, когда сообщили о твоем аресте в Ньюарке.
Нервно сглатываю. Во рту пересохло.
- Раздобыл необходимую информацию? - От него так и несет табачным дымом и несвежим кофе.
- Пока нет.
- Хорошо повеселились на митинге? Побегали от полиции? Полезный опыт, всегда пригодится.
- Ха-ха-ха, очень смешно.
Джонс широко улыбается, словно я и правда замечательно пошутил.
- Давай-ка объясню тебе процедуру. Есть два варианта развития событий. Ты точно выберешь правильный.
Киваю. Ни один из этих вариантов мне наверняка не понравится.
- Тут в камере сидит Лила Захарова и еще парочка ребят, с которыми вас вместе повязали. Мы сейчас идем туда, и я сообщаю всей честной компании, что раз они друзья Касселя - то могут идти. И всех отпускаю. Может, даже извинюсь перед ними.
Я замираю.
- Тогда они решат, что я на вас работаю.
- Да. Именно так.
- Если Лила расскажет отцу, что я работаю на ФБР, то никакой информации я вам не добуду и стану совершенно бесполезен, - говорю слишком быстро, и он отчетливо видит, что прижал меня к стенке.
Если пойдут слухи, что я работаю на федералов, даже мать не захочет, чтобы ее видели со мною рядом.
- А я, может, и так считаю тебя бесполезным, - пожимает плечами Джонс. - Может, когда, кроме нас, у тебя не останется больше друзей, ты по-иному взглянешь на ситуацию.