- Этими самыми руками ты будешь творить будущее. Твори так, чтобы тебе захотелось в нем жить.
Громко сглатываю. О чем он говорит? Захаров отпускает меня, и я, стараясь не смотреть ему в глаза, выуживаю из кармана вторую перчатку.
Спустя минуту Стенли распахивает дверцу машины. Мы на Манхэттене - над головой нависают небоскребы, несутся куда-то автомобили. Пахнет выхлопными газами и жареным арахисом.
Вываливаюсь на улицу, прищурившись спросонья. Домой не отвезли, значит, еще чего-то хотят.
- Слушайте, я не могу. Не могу опять. Только не сегодня.
- Я просто хотел тебя ужином накормить, - смеется Захаров. - Лила мне не простит, если я отправлю тебя домой голодного.
Удивительно. Я, видимо, выглядел совсем паршиво, там, на фабрике, раз он решил потратить на меня свое драгоценное время.
- Пошли.
Перед нами большая бронзовая дверь с барельефом, изображающим медведя на задних лапах. Никакой таблички или вывески. Что там, интересно? На ресторан не похоже. Оглядываюсь на Стенли, но тот уже уселся обратно в "Кадиллак".
Маленькая прихожая, увешанная зеркалами, лифт с сияющими латунными дверцами, из мебели - только черная с золотом скамейка, не видно ни звонка, ни переговорного устройства. Захаров достает из кармана ключи, вставляет один в гладкую панель и поворачивает. Лифт открывается.
Внутри все обшито деревом, сверху - экран, на котором крутят какое-то черно-белое кино, без звука. Не видел этого фильма. Кнопок никто не нажимал, но двери закрылись, и лифт едет.
- Что это за место?
- Один клуб. Для частных лиц.
Киваю, хотя ни малейшего представления не имею, что он этим хотел сказать.
Двери открываются. Выходим в огромный зал. Действительно огромный - можно подумать, мы уже и не в Нью-Йорке вовсе. На мраморном полу лежит необъятный ковер, в креслах с высокими спинками группками по два и по четыре расположились какие-то люди. Уходящий в вышину потолок украшен замысловатой лепкой. Вдоль ближайшей стены протянулась барная стойка - деревянные панели, сверкающая мраморная столешница. На полке выстроились в ряд массивные кувшины, в них плавают кусочки фруктов, лимоны, розовые лепестки, дольки чеснока, имбирь. По залу неслышно расхаживают наряженные в униформу официанты и разносят напитки.
- Ух ты!
Захаров ухмыляется, точно как Лила - от такой улыбки обычно делается не по себе.
К нам подходит одетый в черный костюм старик со впалыми щеками:
- Добро пожаловать, мистер Захаров. Позвольте ваше пальто? Мы можем одолжить вашему спутнику пиджак.
В мою сторону и не смотрит. Наверное, сюда не принято приходить в кожаных куртках.
- Не надо. Мы выпьем и поужинаем. Пришлите, пожалуйста, официанта в синюю комнату.
- Конечно, сэр.
Будто дворецкий из какого-нибудь фильма.
- Пошли.
За двойными дверями - маленькая библиотека. Там сидят и смеются двое бородачей. Один курит трубку, а у второго на коленях - девица в неимоверно коротком красном платье, она держит перед собой чайную ложечку и занюхивает с нее кокаин.
В ответ на мой изумленный взгляд Захаров напоминает:
- Для частных лиц.
Ну да.
Следующая комната еще меньше. Там горит камин и никого нет. Двери только одни - те, через которые мы вошли. Повинуясь кивку Захарова, усаживаюсь в мягкое кожаное кресло. Перед креслом стоит низкий столик. С потолка свисает хрустальная люстра, и от нее по стенам разбегаются радужные зайчики.
Появляется официант. Он окидывает меня скептическим взглядом и поворачивается к Захарову:
- Что изволите пить?
- Мне Лафройг для начала, с кубиком льда, пожалуйста, а мистер Шарп будет...
- Газированную воду, - мямлю я.
- Конечно, сэр.
- Потом принесите блины, три унции иранской осетровой икры, мелко порубленное яйцо и лук, побольше лука. Потом мы оба выпьем по рюмке водки - "Империя", охлажденная. Потом палтус под горчичным соусом, тем самым коронным соусом шеф-повара. И наконец, два фирменных pain d’amandes. Кассель, ты не против? Тебе подходит такое меню?
Никогда не пробовал почти ничего из вышеперечисленного, но признаваться не хочется. Киваю.
- Все превосходно.
Официант, избегая смотреть в мою сторону, уходит.
- Ты что-то нервничаешь. - Верно, но можно было этого и не говорить. - Я думал, в Уоллингфорде вас готовят к светской жизни.
- Они вряд ли рассчитывали, что у меня будет такая светская жизнь.
- Но ты можешь сделать ее такой, Кассель, - улыбается Захаров. - Твой дар сродни этому клубу, и из-за него ты тоже нервничаешь. Небольшой перебор получается?
- В смысле?
- Можно мечтать, как потратишь миллион долларов, но о миллиарде мечтать уже не так приятно. Слишком много возможностей. Дом, который хотел купить, кажется маленьким. Путешествие, в которое хотел поехать, - дешевкой. Собирался отправиться на остров, а теперь подумываешь - не приобрести ли его. Кассель, я помню, ты мечтал стать одним из нас. А теперь ты лучший из нас.
Не отрываясь, смотрю на огонь в камине, поворачиваюсь, только когда официант приносит напитки.
Захаров поднимает бокал с виски и молча крутит его в руке, любуясь переливающейся янтарной жидкостью.
- Помнишь, как тебя выкинули с Лилиного дня рождения из-за драки с ее одноклассником? - Он коротко и отрывисто смеется. - Ты хорошенько приложил его головой о раковину. Было столько крови.
Невольно дотрагиваюсь пальцами до мочки уха и улыбаюсь через силу. После поступления в Уоллингфорд сережку пришлось снять, дырка почти заросла, но я до сих пор помню, как она приложила к уху кубик льда, помню раскаленную иглу и ее теплое дыхание на своей шее. Ерзаю в кресле.
- Мне следовало еще тогда обратить на тебя внимание. - Приятная, конечно, лесть, но он врет. - Ты знаешь, я хочу, чтобы ты на меня работал. Но у тебя есть некоторые сомнения. Давай их разрешим.
Официант приносит первое блюдо. Крошечные жемчужинки икринок лопаются во рту, оставляя на языке соленый морской привкус.
Захаров с видом истинного джентльмена намазывает блины французской сгиmе fraiche и посыпает сверху рубленым яйцом. Только вот рукав сшитого на заказ костюма слегка оттопыривается там, где спрятана кобура с пистолетом. Вряд ли разумно ему рассказывать о своих нравственных метаниях. Но что-то же нужно сказать.
- А как работал дедушка? Вы ведь давно его знаете?
- Твой дед - выходец из другой эпохи, - улыбается он. - Мастера из поколения его родителей считали себя хорошими, добропорядочными людьми и магию воспринимали как дар. А Дези уже с рождения оказался преступником. Когда он родился? Спустя лет десять после введения запрета. Выбора у него не было.
- Тогда их и стали называть мастерами, появилось выражение "поработать над кем-то", - вспоминаю я рассказ миссис Вассерман.
- Да. А до запрета говорили "ворожить". Твоего деда зачали в рабочем лагере для мастеров, ты знал? Он вырос упрямым и несгибаемым, как и мой отец. Им просто-напросто пришлось. Против них ополчилась вся страна. Мой дедушка, Виктор, отвечал в лагере за питание, распределял еду. Изо всех сил старался растянуть на всех скудный паек, торговался с охраной, собрал перегонный куб и выменивал самогон на продукты. Так и появились первые кланы. Дедушка говорил, что так мы могли друг друга защитить. Мы всегда помним, откуда вышли, и неважно, сколько у тебя денег и власти.
Официант расставляет на столике тарелки. Захаров заказывает Pierre Morey Meursault 2005 года, и ему тут же приносят чуть запотевший бокал бледно-лимонного вина.
- Мне было двадцать, я учился на втором курсе Колумбийского университета. Шел конец семидесятых, и мне казалось, что мир изменился. В кино показывали первый фильм про Супермена, по радио крутили Донну Саммер, отца я считал старомодным чудаком. На нашем курсе была девушка по имени Дженни Тальбот. Не мастер, но для меня это не имело значения.
На тарелках стынет рыба. Захаров снимает перчатку и показывает руку, испещренную красно-коричневыми продолговатыми шрамами.
- На вечеринке меня окружили трое парней, зажали в угол и заставили положить руку на включенную конфорку электрической плиты. Раскаленная спираль прожгла перчатку и впечаталась мне в ладонь, вместе с обрывками обгоревшей ткани. Будто кожу содрали живьем, до самых костей. Они велели держаться от Дженни подальше. Сказали, такая отвратительная тварь, как я, не должна до нее дотрагиваться.
Старик медленно отпивает вино, а потом вонзает вилку в палтус. Перчатку обратно так и не надел.
- В больнице меня навестил Дези. Попросил Еву, мою сестру, на минуточку выйти в коридор и, когда мы остались наедине, велел рассказать, что случилось. Было стыдно, но я все рассказал. Дези Сингер ведь был верен моему отцу. Он выслушал, а потом поинтересовался: "Что мне с ними сделать?"
- Он их убил?
- Я его попросил. - Захаров прожевывает кусочек рыбы и медленно глотает. - Когда медсестра меняла повязку, когда они щипцами вытаскивали из ладони кусочки обгоревшей материи - я мечтал о том, как эти мерзавцы подохнут. Так и сказал твоему деду. Тогда он спросил про девушку.
- Девушку?
- Да, я тоже переспросил, таким же удивленным голосом. Дези рассмеялся и заявил, что моих обидчиков кто-то надоумил. Специально раззадорил. Может, ей нравилось, когда из-за нее дрались мальчики. Сингер утверждал, что Дженни решила меня бросить, выкинуть на помойку, как старый башмак. И ей было гораздо выгоднее выставить себя жертвой и избавиться от репутации девчонки, которая путается с мастерами. Твой дед правильно обо всем догадался. Она ни разу меня не навестила, а когда Дези наконец нанес визит тем парням, то обнаружил ее в койке у одного из них.
Захаров замолкает, сосредоточившись на еде. Я тоже молча жую. Рыба просто восхитительная - нежная, с приятным привкусом лимона и укропа. Не очень понимаю, как реагировать на его историю.
- Что с ней стало?
Вилка Захарова замирает на полпути ко рту.
- А сам как думаешь?
- Да. Понятно.
- Когда мой дедушка говорил, что мы должны защищать друг друга, - улыбается он, - я считал его слова старческими разглагольствованиями, сентиментальностью. Но когда то же самое сказал мне Дези, тогда в больнице, я наконец понял. Они нас ненавидят. Улыбаются нам, иногда спят с нами, но все равно ненавидят.
Дверь открывается. Два официанта вносят кофе и десерт.
- А тебя они будут ненавидеть сильнее всех.
Меня пробирает холодный озноб, хотя в комнате тепло.
Поздно вечером Стенли высаживает меня около дома. До вечерней проверки в Уоллингфорде остается всего минут двадцать, а надо еще вещи собрать и доехать туда.
- Постарайся не влипать в неприятности, - напутствует меня на прощание Стенли.
Открываю дверь и бегу в комнату - за рюкзаком и вещами. Ключи вроде в сумке лежали, где же они? Шарю за диванными подушками, заглядываю под сам диван. Наконец, ключи обнаруживаются в столовой, среди каких-то конвертов.
Уже на пороге вспоминаю про сломанную машину. А я вообще забрал у Сэма предохранители и аккумулятор? В панике мчусь наверх, в спальню. Там, конечно, ни аккумулятора, ни предохранителей. Медленно возвращаюсь на кухню, внимательно осматривая все по пути, - я же так вчера, наверное, шел? Дверца шкафа в коридоре чуть приоткрыта. О, чудо - там вместе с пустой банкой из-под пива обнаруживаются и запчасти. Еще там валяется какой-то плащ; видимо, я спьяну скинул его с вешалки. Вешаю его назад, и вдруг что-то с громким стуком выпадает на пол.
Пистолет. Серебристо-черный "Смит-и-Вессон". Смотрю на него и не могу поверить собственным глазам. Не игрушка, настоящий. Потом встряхиваю злосчастный плащ. Большой и черный, совсем как на том видео.
Значит, из этого пистолета застрелили моего брата.
Осторожно засовываю оружие и улику подальше в шкаф.
Когда, интересно, она решила его убить? Наверное, уже после Атлантик-Сити, ведь не могла же она тогда знать о его сделке с федералами. Видимо, пришла к нему в квартиру и увидела бумаги. Нет, брат не мог так сглупить. Увидела, как с ним беседуют Хант и Джонс? Фэбээровцы - про них же все понятно с первого взгляда.
Но убивать за такое? Зачем?
Дом принадлежит моей матери, и плащ висит в ее шкафу, а значит - это ее плащ.
И пистолет тоже.
ГЛАВА 12
В понедельник утром встречаю Лилу по пути на французский. Девушка смотрит на меня с обожанием и улыбается. Мне страшно не нравится, что она так от меня зависит, но к отвращению примешивается и мерзкое удовлетворение: ведь Лила думает только обо мне. Нехорошо, нужно держать чувства под контролем.
- Ты была в квартире Филипа?
Она неуверенно открывает рот - наверняка сейчас что-нибудь соврет.
- Я нашел твою сигарету.
- Где?
Лила обнимает себя за плечи, словно пытаясь защититься от вопросов.
- А ты как думаешь? В пепельнице.
Мрачнеет. Надо срочно менять стратегию. Девушка закрылась от меня, как будто в доме заперли все окна и двери - не войдешь.
- Скажи, что это не твоя сигарета, и я поверю. Черта с два поверю, точно ее "Житан". Но в запертый дом попасть проще всего, если тебя впустят через парадную дверь.
- Мне надо на урок. Встретимся на улице во время обеденного перерыва.
Мчусь на свой французский. Мы переводим отрывок из Бальзака: "La puissance ne consiste pas a frapper fort ou souvent, mais a frapper juste".
"Главное - не в силе или частоте, но в меткости".
Лила ждет меня возле столовой. Короткие светлые волосы сияют на солнце, как нимб. При ходьбе юбка чуть задирается, открывая краешек белых чулок. Я старательно отвожу глаза.
- Привет.
- Сам ты привет.
Она улыбается своей сумасшедшей голодной улыбкой. Все обдумала, собралась и определилась, что рассказать, а о чем умолчать. Засовываю руки в перчатках поглубже в карманы.
- Итак. Не знал, что ты все еще куришь.
- Давай прогуляемся.
Мы, не торопясь, идем по направлению к библиотеке.
- Летом начала. Курить. Не хотела, но в компании отца все вечно курят. И руки надо чем-то занять.
- Понятно.
- Трудно бросить. Даже здесь, в Уоллингфорде. Я обычно беру рулон бумажных полотенец, засовываю туда такие одноразовые тряпочки для протирки пыли и выдыхаю в них дым. А потом по сто раз чищу зубы.
- Для легких вредно.
- Я курю, только когда сильно волнуюсь.
- Например, в квартире убитого?
Лила торопливо кивает, смотрит на меня странным взглядом.
- Вроде того. У него дома было кое-что, и я не хотела, чтобы этот предмет нашли. Труп.
- Труп?
- Один из тех, кого ты... превратил. Я знаю, существуют способы проверить - настоящий амулет или поддельный. Так что полиция или федералы наверняка могут определить и заколдованный предмет. Я волновалась за тебя.
- Почему же ничего не сказала?
- Идиот, я хотела, чтоб ты меня полюбил. - Глаза у Лилы так и горят. - Думала сделать для тебя что-нибудь по-настоящему важное. Кассель, я собиралась тебя спасти и тем самым завоевать. Понял теперь? Господи, как это все ужасно.
Я молчу, не понимая, почему она так разозлилась, а потом до меня доходит - ей же стыдно.
- Но благодарность и любовь - разные вещи.
- Мне ли не знать, я сама тебе благодарна и терпеть этого не могу.
- Ты же больше ничего такого для меня не делала? - спрашиваю я сурово. - Брата не убивала, например?
- Нет!
- У тебя были причины.
Вспоминаю тот разговор - на кухне у Даники.
- Я рада, что он мертв, ну и что? И я не отдавала никаких приказов, если ты об этом. Агенты, да? Фэбээровцы тебе сказали, что я убила Филипа?
Вид у меня, наверное, очень нелепый, потому что она смеется.
- Забыл, что мы в одной школе учимся? Всем уже известно, как тебя в наручниках затолкали на заднее сиденье черной машины какие-то бугаи в костюмах и темных очках.
- И каковы версии?
- Ходят слухи, что ты крыса. Но никто ни в чем пока не уверен.
Я испускаю жалостливый стон.
- Сам не знаю, чего этим бугаям от меня надо было. Прости, что донимал тебя с сигаретой. Просто я должен был узнать правду.
- Ты пользуешься популярностью. Всем подавай Касселя.
Оглядываюсь вокруг - библиотека осталась позади, а мы уже почти зашли в лесочек за школой. Разворачиваемся и тихо идем назад, поглощенные каждый своими мыслями.
Мне так хочется взять ее за руку, но я сдерживаюсь. Получится нечестно - она ведь не сможет отказать.
Сэм останавливает меня в коридоре перед уроком физики.
- Слыхал? Грег Хармсфорд съехал с катушек и раздолбал собственный ноутбук.
- Когда? За обедом?
- Вчера ночью. В общежитии все проснулись от страшного шума, когда он топил его в раковине. Монитор весь в трещинах - словно он по нему колотил. У парня серьезные психологические проблемы.
Сэм не выдерживает и заливается смехом. Я ухмыляюсь.
- Утверждает, что все это натворил во сне. Плагиатор - передирает твою историю. Все видели - у него глаза были открыты.
Улыбка сползает с моего лица.
- Так Грег ходил во сне?
- Притворялся.
А что, интересно, делала Лила, пока я с ее отцом разъезжал на черном "Кадиллаке"? Представляю, как она вошла в комнату Хармсфорда, как он сам ее впустил, как девушка медленно сняла перчатку и погладила его по затылку.
Сэм говорит еще что-то.
Но тут, слава богу, звенит звонок, и я убегаю на урок. Ионадаб сегодня рассказывает про инерцию, о том, как трудно бывает остановить механизм, если он уже запущен.
После урока Даника выбегает из кабинета физики и встает под дверью класса, где у Сэма только что закончился урок. По ее отчаянному виду все ясно - он с ней не разговаривает.
- Пожалуйста, - умоляет девушка, прижав к груди учебники, но сосед целеустремленно проходит мимо.
Глаза у Даники красные и заплаканные.
- Все будет хорошо, - утешаю я ее, хотя совсем не уверен в своих словах, просто так принято говорить.
- Наверное, мне следовало это предвидеть, - вздыхает она, убирая с лица фиолетовую косичку. - Мама рассказывала, что многие хотят общаться с мастерами, но мало кто готов вступать в отношения. А я думала, Сэм не такой.
У меня бурчит в желудке - обед-то я пропустил.
- Нет, не думала. Иначе бы не стала врать.
- Но я же оказалась права? - Даника смотрит жалобно, будто хочет, чтоб я ей возразил.
- Не знаю.
Дальше по расписанию - лепка. Выхожу во двор, а девушка почему-то идет следом, хотя ей как раз в центр изобразительных искусств не надо.
- Ты что имел в виду? Почему ты так думаешь про Сэма?
- Может, он злится, потому что ты ему не доверяешь. Может, потому что не сказала правду в полиции, когда вас заставляли пройти тест. А может, просто обрадовался, что хоть раз он оказался прав, а ты нет. Ну знаешь, чувство собственного превосходства и все такое.
- Но он не такой.
С ближайшей стоянки эвакуатор увозит чью- то машину.
- В смысле не такой, как я?