ГЛАВА 17
Труднее всего не привести за собой хвост. Хант везет меня в Уоллингфорд, где остался мой "Бенц". Не очень приятная компания. На всякий случай целый час бесцельно катаюсь вокруг кампуса. Вроде никто за мной не следит.
Машин на улице почти нет. Конечно, ведь уже поздно.
Подъезжаю к гостинице и паркуюсь возле черного входа, около мусорных баков. От ночного холодного воздуха лицо горит, как от пощечины. Ничего себе, еще только осень, а так похолодало. Или в три часа ночи всегда прохладно?
От центрального кирпичного здания расходятся два крыла - получается такая большая буква С, а в середине - бассейн с зеленоватой водой. У каждой комнаты отдельный вход, так что можно не заходить в фойе.
Она поселилась в номере 411. На втором этаже. Стучу три раза. Звякает цепочка, и дверь открывается.
Вдова моего брата выглядит гораздо лучше, чем во время нашей последней встречи, - не такая исхудавшая. Но под глазами по-прежнему синяки. Растрепанные каштановые волосы, облегающее черное платье - зачем-то нарядилась ради меня.
- Опаздываешь.
Захожу, она закрывает за мной дверь и прислоняется к косяку. Перчаток на ней нет, туфель тоже. Но она же не мастер, правильно?
В углу стоит раскрытый чемодан, на полу валяется одежда. Снимаю со спинки единственного в комнате стула тонкую сорочку и сажусь.
- Прости. Планируешь одно, а выходит другое.
- Выпить хочешь?
На столе бутылка текилы и два пластиковых стаканчика. Качаю головой. Маура бросает в стаканчик два кубика льда и наливает себе спиртного.
- Я знала, что ты меня вычислишь. Рассказать, как все произошло?
- Давай я сам. Хочу проверить свои догадки.
Невестка ложится на кровать, на живот. Она навеселе.
- У вас с Филипом были бурные отношения? Сплошные американские горки: взлеты, падения. Крики, скандалы, потом вспышка страсти.
- Да. - Она подозрительно на меня смотрит.
- Да ладно, мы же братья, я помню все его романы. Ну и вот, может, тебе надоели ссоры, а может, все изменилось после рождения сына. Как бы то ни было - вмешался Баррон. Ты начала забывать размолвки с Филипом, забыла, что собираешься его бросить.
- И ты подарил мне амулет.
Вспоминаю тот вечер - мы разговаривали на кухне, племянник плакал, дедушка спал в кресле в гостиной.
- Да. Он и мою память стирал.
Маура отпивает текилы.
- Ты сильно страдала от побочных эффектов.
Вспоминаю, как Маура сидела рядом со мной на лестнице и болтала ногами, просунув их между перилами. В такт одной ей слышной музыке.
- Да, музыка. Я так по ней скучаю.
- Ты говорила, она была красивая.
- Я в средней школе играла на кларнете. Не очень умело, но ноты читать до сих пор могу. - Девушка смеется. - Пыталась записать мелодию, но не успела: музыка прекратилась. Может, я ее больше никогда не услышу.
- Слуховая галлюцинация. А у меня от магии обычно головные боли. Скажи спасибо, что все кончилось.
- Какое прозаическое объяснение. - Маура корчит мне рожу.
- Ну да. Так вот. Ты узнала, чем занимаются Филип и Баррон, и сбежала. Вместе с сыном.
- У твоего племянника, между прочим, имя есть. Аарон. А ты ни разу не назвал его по имени.
Удивительно, я ведь почему-то никогда не считал малыша родственником. Сын Филипа и Мауры, но никак не мой племянник. Посторонний ребенок, имени которого я не знаю, нормальный, не имеющий отношения к нашей идиотической семейке.
- Вместе с Аароном. Филип, кстати, догадался, что вы из-за меня уехали.
Невестка кивает. В этом кивке кроется целая печальная повесть. Как она осознала, что ее жестоко предали, как вздрогнула, когда под рубашкой раскололся амулет. Как постаралась не выдать себя и притворялась, несмотря на ужас и беспомощность. Маура не собирается ничего рассказывать. Ее право. Мои братья обошлись с ней несправедливо, и она мне ничего не должна.
- У тебя на юге родственники живут? Или подруга. Ты поехала к кому-то в Арканзас, спряталась. Села в машину и уехала. Может, продала ее потом и купила другую. Использовала свою девичью фамилию. Ты понимала: Филип не простит побега, но многое знала о его темных делишках и была уверена - в полицию он не пойдет, испугается. Вела себя осторожно, но не сумела все предусмотреть. Тебя трудно было найти, но все же тебя нашли. Федералы позвонили, стали рассказывать про программу защиты свидетелей. Филип собирался взять тебя с собой. И ты не выдержала. Федералы наседали - без тебя Филип ничего бы им не сказал. Думаю, они плевать хотели на твои чувства. Долг и родина превыше всего.
Маура кивает.
- Ты поняла, что тебе не сбежать. С помощью федералов Филип мог даже оформить совместную опеку над сыном. Тебя могли официально принудить жить с ним рядом. Легко представить - приятели Филипа наведываются в гости и либо колдовством, либо силой заставляют вернуться к мужу. Опасная ситуация.
Девушка смотрит на меня так, словно перед ней кобра, готовая ужалить.
- Ты знала, где Филип держит пистолет. Приехала из Арканзаса, достала оружие, подкараулила его и застрелила.
Услышав слово "застрелила", она вздрагивает, а потом залпом допивает текилу.
- Черный плащ и красивые красные перчатки. Вокруг жилого комплекса недавно установили камеры наблюдения, но тебе повезло - изображение получилось размытым. Федералы знают лишь, что к Филипу в ночь убийства приходила женщина.
- Что? - Маура резко садится и в ужасе прикрывает ладонью рот.
Кажется, я наконец-то сумел ее удивить.
- Не может быть. Там была камера?
- Не волнуйся. Ты спрятала плащ и пистолет там, где их не стали бы искать. В нашем доме. Мама вышла из тюрьмы, и ты решила, что она снова устроит там бардак. В таком помоечном доме легко прятать улики, столько мусора, даже копам не хватит терпения разгребать завалы.
- Да, преступница из меня получилась не очень. Ты ведь нашел улики. И про камеру я понятия не имела.
- Я только одного не понимаю. Федералы сказали, что звонили тебе в Арканзас утром, на следующий день после убийства. Но туда ехать почти сутки. Ты бы не успела его застрелить и вернуться. Как ты это сделала?
- Научилась у тебя и у твоей матери, - улыбается Маура. - Агенты позвонили на домашний, а брат позвонил мне на мобильник, переключился в режим конференц-связи и снова их набрал. Все просто. Как будто я разговаривала из дома. Твоя мама так делала, когда сидела в тюрьме.
- Маура, я тобой восхищаюсь. Сначала решил, это мамин плащ и пистолет, но потом нашел талисман. Ты его в кармане оставила.
- Я наделала кучу ошибок, согласна. - Маура достает из-под простыни пистолет и направляет его на меня. - И больше ошибаться не имею права. Ты же понимаешь.
- Конечно. Поэтому не будешь убивать парня, который только что подставил другую женщину и сдал ее федералам за убийство брата.
Пистолет в ее руке дрожит.
- Неправда. Зачем тебе это делать?
- Я хотел защитить Филипа, когда он был жив, - говорю искренне, хотя она, наверное, за свою жизнь наслушалась достаточно "искренней" лжи. - Пускай он мне и не верил. После его смерти я защищаю тебя.
- То есть ты не собираешься никому рассказывать?
Я встаю, и она снова поднимает пистолет.
- Унесу твой секрет в могилу.
Улыбаюсь, но Маура по-прежнему серьезна.
Поворачиваюсь и выхожу из номера.
Кажется, щелкнул затвор. Съеживаюсь, представляя, как сейчас схлопочу пулю, но продолжаю идти. Ничего не происходит. Выхожу на улицу, сажусь в машину. Есть такой древнегреческий миф про Орфея. Парень спускается в ад за своей женой, и ему почти удается ее вернуть. Но по дороге назад он оглядывается, чтобы проверить, идет ли она следом, и снова ее теряет.
Прямо как я сейчас. Стоит оглянуться - волшебству конец, и мне конец.
Только выехав с парковки, наконец-то облегченно вздыхаю.
Не хочу возвращаться в Уоллингфорд. Просто не могу. Еду в Карни, к деду. На дворе глубокая ночь, он не сразу открывает дверь. Сонный, в халате.
- Кассель? Что случилось?
Молча качаю головой. Он машет здоровой рукой:
- Давай, заходи, не стой на пороге - сквозняк устроишь.
В гостиной на столе лежат какие-то письма, в вазе стоят увядшие цветы - еще с похорон. Кажется, Филипа похоронили уже сто лет назад, а прошло-то на самом деле всего несколько недель.
На комоде стоят фотографии в рамочках: я и братья в детстве - бегаем под поливалкой, скачем по газону, обнимаемся, позируя для фотографа, стесняясь. И еще снимки: дедушка и наряженная в свадебное платье мама; бабушка; дедушка и Захаров - видимо, снимали на свадьбе Лилиных родителей. На пальце у главы криминального клана дорогое обручальное кольцо. Очень знакомое.
- Я чайник поставлю, - предлагает дед.
- Да не надо, я не хочу чая.
- А кто тебя спрашивает? - Старик окидывает меня суровым взглядом. - Выпьешь чаю, а я тебе постелю в гостевой комнате. Уроки есть завтра?
- Да, - послушно отвечаю я.
- Позвоню им утром, скажу, что ты опоздаешь маленько.
- Уже не в первый раз опаздываю. Столько занятий напропускал. По физике, наверное, получу двойку.
- У тебя траур; конечно, ты не в себе. Даже в твоей навороченной школе должны понимать.
Дедушка уходит на кухню, а я сижу один в темноте. Мне здесь спокойно, сам не знаю почему. Так и сидел бы вечно на этом стуле, никуда бы не уходил.
На кухне свистит чайник. Дед приносит две кружки и щелкает выключателем. Ярко вспыхивает люстра, и я прикрываю глаза.
Черный горячий чай, очень сладкий. Разом выпиваю полчашки. Удивительно.
- Расскажешь, в чем дело? Почему заявился посреди ночи?
- Нет.
Отвечаю прямо и честно. Не хочу его терять. Может, дед меня больше и на порог не пустит, когда узнает, что я работаю на правительство. Да не один - еще и брата шантажом вынудил. Можно ли вообще федеральным агентам появляться в Карни?
Старик делает глоток и морщится, как будто в кружке вовсе и не чай.
- Неприятности?
- Нет, наверное. Уже нет.
- Понятно. - Он встает и кладет мне на плечо изуродованную отдачей руку. - Пошли, пацан. Пора спать.
- Спасибо.
Дедушка укладывает меня в той же комнате, где я всегда ночевал, когда гостил у него в детстве; приносит оделяло и пижаму. Наверное, Баррона пижама.
- Что бы там ни случилось, утро вечера мудренее.
Устало улыбаюсь, присаживаясь на краешек кровати.
- Спокойной ночи, деда.
В дверях старик оборачивается.
- Помнишь старшего сына Элси Купер? Чокнутый с рождения. И ничего тут не поделаешь. Уродился таким и всегда таким был.
- Ага.
По Карни ходили про него слухи - мол, никогда не выходит из дома. Но подробностей не помню. Смотрю на сложенную пижаму. Руки и ноги налились свинцом, страшно лень раздеваться. Почему дедушка вдруг вспомнил про того сумасшедшего?
- Кассель, ты всегда был хорошим. Уродился таким и всегда был. Точно как чокнутый Купер. И ничего тут не поделаешь.
- Я совсем не хороший. Всех обманываю. Постоянно.
- А кто сказал, что хорошим быть легко, - фыркает дед.
Спорить сил нет. Он выключает свет, а я проваливаюсь в сон, даже не успев забраться под одеяло.
Дедушка звонит в школу и сообщает, что я сегодня не приду на уроки. Весь день просто сижу у него дома. Мы смотрим "Команду аутсайдеров", а на обед он готовит тушеную говядину с куркумой. Очень вкусно.
Валяюсь на диване, закутавшись в плед, как будто заболел. Обедаем прямо перед теликом.
Остатки говядины старик упаковывает в пластиковый контейнер и вручает мне перед уходом, вместе с бутылкой лимонада.
- Иди, учи свою физику.
- Ага.
Дедушка провожает меня до машины и внимательно оглядывает новенький "Мерседес". Мы молча переглядываемся.
- Передай своей матери - пусть позвонит.
- Хорошо. Спасибо, что приютил.
- Глупости не говори, - хмурится он.
- Ладно-ладно. - Я примирительно поднимаю руки и, ухмыляясь, запрыгиваю в автомобиль.
- Пока, пацан. - Старик хлопает по капоту.
Отъехав от Карни, выпиваю лимонад. В Уоллингфорд приезжаю совсем поздно. Успеваю почти к самому отбою.
Сэм сидит в общей комнате на полосатом диване рядом с Джереми Флетчер-Фиске. По телевизору крутят новости - что-то там про футбол. Мальчишки за столом играют в карты. Джейс из двенадцатого наблюдает, как в микроволновке крутится тарелка с морковкой.
- Привет.
- Старик, давно не виделись. Ты где был?
- Семейные дела.
Усаживаюсь на подлокотник. Завтра попрошу у учителей домашнее задание. Нужно срочно приниматься за зубрежку - иначе завалю этот семестр. Но сегодня еще побездельничаю чуть-чуть.
В новостях рассказывают про губернатора Паттона: в воскресенье на званом обеде он якобы сделал неожиданное заявление, потрясшее всех его сторонников.
Голубой занавес. Паттон стоит на трибуне посреди большой залы, уставленной столиками. Рядом с ним моя мать и какой-то мужчина в костюме. На ней желтое платье и короткие белые перчатки, волосы убраны наверх - прямо идеальная жена политика. Я так увлеченно разглядываю маму, что не сразу обращаю внимание на слова самого Паттона.
"...и, тщательно обдумав ситуацию, вынужден признать - моя точка зрения была ошибочной. Да, властям будет крайне полезна информация о том, у кого есть, а у кого нет гиперинтенсивного гамма-излучения. Но за это придется заплатить слишком высокую цену. Общества защиты прав мастеров утверждают, что информация может попасть не в те руки. Я, губернатор Нью-Джерси, не могу допустить, чтобы кто- то вторгался в частную жизнь жителей моего штата. Особенно, если речь идет об их безопасности и благосостоянии. Пусть в прошлом я активно выступал за вторую поправку, отныне моя позиция кардинально меняется. Я больше не считаю, что правительство может принуждать людей к тестированию".
Наверное, на моем лице читается неподдельный ужас.
- Во дает, да? - недоумевает Джереми. - Все говорят, ему дали взятку. Или поработали над ним.
- Брось, - дергается Сэм. - Может, просто совесть проснулась.
Мама же приглашала на этот обед. Сказала, мне понравится. "Детка, я знаю, что делаю".
По спине бегут мурашки. В новостях рассказывают про какое-то землетрясение, а я все еще пялюсь на экран. Я-то ее хорошо знаю: она еле сдерживала улыбку.
Мать работала над Паттоном. Совершенно точно.
Хочется завыть в голос. Как теперь ее вытащить? Ее же точно поймают.
Сэм что-то еще говорит, но я не слышу. Голова гудит.
Сто раз звоню маме, но она не берет трубку. Так и засыпаю - с мобильником в руке. Просыпаюсь от звона будильника. Еле-еле высиживаю уроки. Отстал по всем предметам. Отвечаю с запинками, пишу на два контрольную по статистике, под всеобщий хохот неправильно перевожу с французского.
Возвращаюсь в общежитие. У Сэма на кровати сидит Даника и рассеянно болтает ногами в тяжелых коричневых ботинках. Глаза заплаканные.
- Привет. Я нё знаю, где Сэм. Последний раз его перед физикой видел.
Девушка откидывает с лица косичку. Словно набирается храбрости, готовится сообщить какие-то неприятные новости.
- Он на репетицию ушел. По-прежнему странно себя ведет, но я не к нему пришла. Нужно поговорить.
- Да, конечно, - киваю, хотя я вряд ли сейчас способен вести осмысленную беседу.
- О Лиле.
Значит, у нее ничего не вышло.
- Ну и ладно. Это была глупая идея.
- Кассель, ты не понимаешь. Я все испортила.
- В смысле? - Сердце стучит глухо и отрывисто, как барабан; бросаю рюкзак на кро-вать и сажусь. - Что значит "испортила"?
Даника, похоже, обрадовалась, что я все понял.
- Лила меня раскусила. Я идиотка и не сумела как следует притвориться.
Представляю себе, как Даника пыталась незаметно снять перчатку, при Лиле. Дурак я. Она же не училась "случайно" дотрагиваться до жертвы. Так действуют опытные карманники и мастера, нужна ловкость рук.
- То есть ты не... Не работала над ней?
Я готов рассмеяться от облегчения.
Как я рад, ужасно, непозволительно рад.
Буду терпеть угрызения совести. Не хочу больше быть хорошим. На что угодно пойду, лишь бы Лила была со мной.
- Она заставила меня все рассказать. - Даника печально качает головой. - Ты же знаешь, она может быть жестокой.
- Да. Знаю.
- Я пообещала ничего тебе не говорить.
Смотрю в окно. В голове крутится столько мыслей, а я никак не могу ни одной ухватить. Выдавливаю улыбку.
- И она поверила? Даника, надо что-то делать с твоей репутацией хорошей девочки.
- Прости. - Она не улыбается в ответ.
- Ты не виновата. Не надо было тебя просить. Я поступил нечестно.
- Ладно, увидимся в столовой.
Девушка уходит, неожиданно тепло взглянув на меня.
Дверь за ней закрывается, а меня захлестывает чудовищной силы волна противоречивых чувств: беззаботная радость вперемешку с ужасом.
Я так старался поступить правильно. Наверное, плохо старался. Знаю одно: я люблю Лилу, а она, пусть и недолго, будет отвечать мне взаимностью.
Встречаю ее возле библиотеки. Воротник рубашки расстегнут, белый шелковый шарф трепещет на ветру. Точно как киноактриса, не хватает только роскошного кабриолета. Догоняю.
- Привет, есть минутка?
- Кассель.
Лила не замедляет шаг. И имя мое произносит с отвращением.
- Знаю, ты, наверное, разозлилась из-за Даники. - Мне приходится бежать по дорожке задом наперед, чтобы видеть ее лицо. - Имеешь полное право. Позволь мне все объяснить.
- Объяснить? - Девушка внезапно останавливается. - Я не игрушка на батарейках, которую можно выключить, когда надоест.
- Я знаю.
- Как ты мог попросить ее поработать надо мной? Чем ты отличаешься от своей матери? - В ее голосе жалость мешается с презрением. - Проклятия больше нет. Между нами все кончено.
Да. Изо всех сил стискиваю зубы и пытаюсь казаться спокойным. В ушах звенят мамины слова: "Кассель, да она бы на тебя и не взглянула после всего происшедшего".
- Мало ты надо мной издевался - притворялся, что любишь, притворялся, что не притворяешься... - Лила на мгновение закрывает глаза, а потом смотрит на меня, в ее взгляде плещется ярость. - Магия закончилась. Я больше не буду вымаливать у тебя крупицы внимания. Весело, наверное, было наблюдать, как я втихомолку вздыхаю над твоими глупыми улыбочками. Все, больше этому не бывать.
- Все совсем не так.
Я растерян. Долгие месяцы мучился и страдал, а она думает, я над ней насмехался.
- Кассель, я не слабачка. Не буду из-за тебя плакать, - голос у Лилы дрожит. - Не буду за тобой бегать и выполнять все твои желания.
- Именно поэтому я и попросил Данику...
Слова застревают в горле. Неправда, я попросил, потому что почти поверил в эту иллюзию любви и хотел спастись от самого себя.
- Хотел, чтобы я ничего к тебе не чувствовала? Я тебя обрадую. Ненавижу тебя. Доволен? Ненавижу, сама, исключительно по доброй воле, и тебе даже не пришлось особенно стараться.
- Да ладно, - как же я сам себя ненавижу. - На самом деле, я ведь постарался.