Не успел он осмотреться, как низкий рокот взорвался таким громом, что даже уши заложило. Тихон непроизвольно присел, но все же совладал со страхом и стал обходить избу по кругу, всматриваясь в блеклые, словно выцветшие от сырости деревца на опушке. Но уже через десяток шагов грохот повторился, на этот раз куда ближе и ужаснее!
Тут уж Тихон просто рассвирепел.
– Довольно! – потряс он игрушечным самострелом. – Появись или прекрати греметь!
Словно великий римлянин Курций, поэт готов был пожертвовать собой ради спокойствия Манефы.
Однако ему никто не отозвался. Ничего странного – неведомая могучая сила, от которой в желудке трепетала пустота, а сердце заходилось нервическим стуком, не обратила на вопль графа Балиора внимания, продолжая сотрясать лес гулким дребезгом и взревываниями.
– Ну, погодите у меня, – подбодрил он себя и пошел на источник шума.
На первый взгляд, когда Тихон только вышел за дверь, ему показалось, что звук раздается отовсюду, однако после обхода избушки стало понятно – механический зверь таится в определенном месте. Об опасности заблудиться граф Балиор и не подумал. Сейчас его заботило только одно: как заставить чудище замолкнуть и не пугать бедную девицу ревом. И не угодить самому в его железные лапы, но это по возможности. Любопытство, понятно, также разбирало поэта.
Не скрываясь, но весьма осторожно он стал пробираться между мокрых кустов, то и дело смахивая с лица тяжелые капли. Ноги проваливались в невидимые под толстым слоем палой листвы ямки и спотыкались о коряги. Заодно Тихон складывал в карманы подберезовики, с мыслью о том, как бы ублажить пустой желудок – но это так, мимоходом и не думая о трапезе. До того ли было?
Лес внезапно кончился. Точнее, он превратился в подлесок: несколько лет назад вырубленная тут полоса заполнилась молодой порослью – крошечными елками, пихтами и березками. Видимость, однако, почти не улучшилась, туман все так же густо клубился над сырой землею. А вот низкий рев как будто слегка усилился, в друг снова породил оглушительный, громоподобный рык!
Тихон вздрогнул и отступил за ближайшее дерево, поскольку заметил впереди, саженях в тридцати, смутную тень исполинских размеров. Вылитый Тифон – чудище со змеиными головами, изрыгающими пламя!
Пожалуй, это движение спасло ему жизнь. В следующий миг уши у него заложило от чудовищного грохота, а сзади и спереди, щелкая по деревьям и сбивая остатки листвы, застучали быстрые комья земли и камни. Окажись Тихон на пути этого смертоносного потока, его ранило бы не в одном месте.
Резко завоняло чем-то отвратительным, так что вдобавок к слуховой беде на поэта обрушилась и обонятельная. Он сдержал тошноту и скрючился за деревом, позабыв обо всем на свете, лишь бы очухаться после такого натиска на все его чувства.
– Что за чертовщина? – просипел он и осмелился выглянуть из-за укрытия. Гул и треск уже удалялись прочь – смутного шевеления в тумане больше не просматривалось. – Проваливай, гадина…
Граф Балиор выдохнул и прижал к носу рукав бешмета, чтобы не надышаться отравою. А потом все-таки вышел на открытое место, чтобы поближе взглянуть на страшные разрушения. Всего в пяти саженях от "его" дерева земля была вспучена, так словно гигантский крот выглянул из нее и заодно разметал почву взмахом исполинских лап. Бурая трава вокруг ямы, в которую сидя легко уместился бы Тихон, да еще с кем-то в компании, была обуглена. Если бы не сырость, в лесу наверняка вспыхнул бы нешуточный пожар.
– Что за адово ядро с дьявольской начинкою? Неужто порох?
Подумать о причинах такого взрыва и прочих странностях граф Балиор не успел, потому как с противоположной от страшного механизма стороны услышал девичий голос:
– Тихон Иванович! Ау-у-у-у! Граф Балиор!
– Да что тут происходит-то?
Поэт в отчаянии пожал плечами и напряг слух – ему уже стало казаться, что лес этот населен призраками не только механическими, но и обыкновенными.
– Ау-у-у! Тихон, отзовись!
– Глаша, – ахнул поэт и поскорее разрядил самострел, чтобы сунуть его в карман бешмета. Стрелу он обтер палой листвой, а то еще отравит хорошие грибы – чем тогда кормиться и гостью угощать? – А как услышат?..
Но люди, которые суетились подле железного чудища, ушли вместе с ним – тот теперь лишь едва слышно зудел, однако лес по-прежнему чутко внимал чужеродным звукам и не спешил оживать. Только Тихон и Глафира, наверное, осмеливались сейчас подавать голоса.
– Сюда! – в половину силы крикнул он и пошел в сторону избушки, пока еще помнил, где она находится. – Глафира Панкратьевна, мы тут!
– Тихон Иванович! – обрадовалась вдалеке девушка. – Постойте, где вы?
– Тут я, тут.
Глафира с треском выскочила из кустов, сидя верхом на Копне. Была она встрепана и так мокра, будто всю ночь провела под дождем, зато лицо ее так и светилось счастьем. Девушка не медля спрыгнула с кобылы и кинулась на шею поэту, чтобы одарить его жарким поцелуем в щеку.
– Слава тебе, Господи, живой.
– Какое нежданное сретенье!
– А я-то уж извелась вся, думала, что в тебя молния ударила и ты в лесу мертвый лежишь. Как только с ума не сошла от беспокойства!
– Еще одной простывшей только не хватало, – сердито проговорил Тихон и властно направил девушку в сторону избушки князя Струйского, а сам подхватил Копну под уздцы и зашагал рядом. – Что же тебя в лес-то понесло, Глаша? Разве можно в одиночку девице по дикой природе раскатывать, да еще в таком тумане? Заблудилась ведь, сознайся!
– Счастье-то какое, – с улыбкой вздохнула она и недоверчиво потрогала руку графа, будто не верила, что он живой человек, а не мертвец. Сама она, однако, выглядела очень уставшей, а под глазами виднелись синие тени. – Ты цел ли? – вдруг озаботилась девица. – Ничего не повредил после эдакого страха? Из-под самых туч падал, я все видала своими глазами!
– Так ты и не спала вовсе?
– Какой там! Лекарств насобирала, чтобы раненого лечить, да и прочих какие нашлись, и провианта побольше, а тут и Копна прибежала. Ну я и прыг на нее, да приказываю – скачи, мол, куда барина возила! Насилу подвигла бедное животное, да и то напоить-накормить пришлось. Вот и припозднилась… А тут еще туман, как назло, такой густой нахлынул, что до полудня и не чаяла из лесу выбраться. Не иначе Господь меня услыхал, да на тебя вывел. А тут еще грохот такой! – прижала она ладошку ко рту. – Что это было, Тихон Иванович, не заметили? Копна чуть меня из седла не выкинула, как взовьется на дыбы!
– То мне неведомо, – покачал головою граф Балиор.
Тут Глафира как будто оправилась после нежданной встречи с поэтом и замерла, в тревоге оглядевшись по сторонам.
– А идем-то мы верно, сударь? Нам ведь на старый тракт надобно, чтобы домой поспешить. Бог с ним, воздухолетом этим… Эли вы не одни? – нахмурилась она.
– Верно. Пойдем, Глаша, там человек помирает.
– Это Манефа – человек?
Тихон лишь кивнул и увлек девушку к избушке. По счастью, он ухитрился вполне запомнить мелкие детали пути, каковым проследовал к месту падения адского ядра – недаром же он с легкостью хранил в уме чужие поэмы, чтобы они потом то и дело просились на бумагу под видом новорожденных виршей.
В лесу между тем установилась первозданная тишина. То ли механическое чудище исчерпало пищу, то ли попросту удалилось на недосягаемое для ее рева расстояние.
Что же, собственно, такое отвратительное "чудо" делало во владениях князя Струйского? Не верится, что князь, любитель псовой ловитвы, кулачных боев и скачек, запросто пустил в свои угодья эдакого монстра, да еще и плюющегося огненными ядрами. Можно ведь и дичи лишиться! Разбежится в страхе крупное зверье по Рифейским верхам, когда еще обратно заманишь?
– Она очень больна, простыла при грозе. Ты говоришь, лекарства прихватила? Ох, у меня же целебный отвар весь выкипит!
Наконец показалась из тумана изба егеря, а то Тихон уже стал опасаться, будто чутье подвело его и они удаляются Бог весть в какую сторону. Копна получила пук сена и полную бадью воды и осталась дремать у коновязи.
– Ну, где больная девица? – холодно спросила Глафира и сняла пальто и шаль.
Под нею оказалась только забавная шляпка qu’es aco, парика же вовсе не было. Пышные каштановые волосы Глафира перетянула темно-зеленой лентой, под цвет особого платья four-reaux с жестким корсетом, в котором сейчас модно было совершать прогулки. Вот только нынче ее "прогулка" превратилась в подлинное испытание на крепость духа и тела.
– На полатях, где же еще?
Тихон с помощью тряпки снял с печи взвар и показал его Глафире. Она понюхала и поморщилась с недоумением:
– Что там, мухоморы с поганками? Или суп из земляных червей сварил?
– Целебные травы, со стены снял, – обиделся граф Балиор.
– Не пей, а то отравишься. Нет уж, я лучше своими средствами справлюсь… Выкладывай пока из сумы на стол, а я осмотрю больную.
Тихон извлек из котомки разнообразные пузырьки, баночки и притирания, а также флягу и завернутую в бумагу провизию. Нашлась в мешке и подзорная труба, неведомо зачем прихваченная из дому Глафирой. Пока "целительница" возилась с Манефой – со стороны печи доносились стоны и строгие увещевания, как будто матушка уговаривала своего ребенка минутку потерпеть, – граф Балиор украдкой отпил из фляги клюквенной настойки, а потом от души закусил ее гречневым блином и фазаньей ляжкою. Даже такая немудреная пища показалась ему императорским яством.
Потом он опорожнил карманы от мятых и ломаных грибов и скинул бешмет, растянув его на табурете подле печи. Огонь в ней почти угас, и пришлось подложить в него несколько поленьев.
– Плохо дело, – проговорила девушка, спустившись с полатей. Она утвердила на столе горящую свечу и занялась лекарствами. – И горло красное, и насморк, да еще и кашляет в придачу. Нельзя ей тут оставаться, домой надобно!
– Ты это ей уже сказала?
– Бредит она, слушать ничего не желает! Одно талдычит – не поеду, хоть режьте. Оно может и к лучшему, пусть полежит в тепле, пока немного не оправится. Так… Если не ошибаюсь, глицерин надо смешать с тинктурою, этим ей горло смажем… – Она развела в плошке отвратительную смесь и тщательно поболтала ее пальцем. – Соль тут есть? Тогда сделай стакан крепкого раствору, полоскать горло будет. Йод на шею… Где твоя тряпка? Налей заново воды и вскипяти, бросишь туда винные ягоды и шалфей.
– Я не отличу его от других трав.
– Покажу потом, ставь воду на печь, а свою отраву вылей. А потом иди сюда, я тебе йодоформу дам.
– А трубу ты к чему прихватила? Неужто меня высматривать собиралась?
– А хоть бы и так! Забралась бы на холм и глядела, куда поехать – вдруг совсем бы заблудилась…
Тихон перелил отвар из всех трав в отдельную братину, поставил на печь ковшик с чистой водой и вернулся за наставлениями. Глафира вручила ему пузырек с йодоформом и велела принудить Манефу понюхать его. Сама она лезть на печь пока не желала. Неудивительно – лекарство воняло так отвратительно, что вдыхать его испарения она не горела желанием.
Еще около получаса они с Глафирой пользовали бедную Манефу, то уговаривая ее, а то и принуждая – как, например, было смазать ей горло и заставить сплюнуть? Капли датского короля, солодковые леденцы и весь прочий набор почти целиком пошел на лечение.
Под конец Тихон так выдохся, что без сил упал на табурет. Только нечто особенное могло бы ему помочь, и он отхлебнул собственного чудного варева, часть которого уберег в коновке. Вкус оказался необычайный! А уж действие этого напитка, надо полагать, будет самым что ни на есть целебным.
Глафира села напротив поэта за стол и положила голову на согнутые в локтях руки. Выглядела она сейчас ничуть не лучше больной девицы, разве не стонала и не размазывала по лицу сопли.
– Тебе надо поспать, – сказал граф Балиор. – Давай-ка я на лавке постелю.
Девушка ничего не ответила – кажется, сознание ее готовилось отлететь во владения Морфея без всяких усилий. Поэт кое-как поднялся и расстелил на лавке что-то вроде стеганого одеяла. Спальных принадлежностей хватало – видимо, сюда нередко наведывались гости князя, принимавшие с ним участие в ловитве.
Он стянул с Глафиры промокшие сапожки и помог ей добраться до лавки. Тут она ненадолго очнулась и прогнала помощника, позволив тому только расстегнуть крючки на спине. От жесткого корсета девушка избавлялась, судя по всему, с немалым облегчением.
Помогая ей, Тихон почувствовал куда большее волнение, чем даже во время близости с Манефой. Его это порядком изумило. Уж казалось бы, дочка заводчика Дидимова с таким жаром отдалась ему, ничуть не стараясь спрятаться и с улыбкой являя все свои немалые прелести – так нет же, мимолетное прикосновение к Глафире, ее смущенная улыбка и угловатая застенчивость как будто опрокинули на графа ведро кипятку. Собственные неожиданные чувства внесли в его душу дополнительный хаос, хотя что творилось там после всех злоключений, и так не поддавалось описанию.
"Что у меня за каша в голове и сердце? – горько подумал он и расправил на Глафире одеяло, заметно более поношенное, чем доставшееся Манефе. – Среди ночи меня спасать кинулась, надо же! Ни татей, ни волков не убоялась, ни грозы". Он как будто заново увидел девушку и оценил ее неброскую прелесть, и в голове непрошено зароились чужие и собственные любовные вирши.
– Что же вы костры-то не запалили, как договаривались?
– Кабы не гроза… Неужто я смогла бы забыть, Тиша? Дождь как хлынул проливной, все наши деревяшки потушил… А ты-то как? У тебя правда ничего не болит? – сонно спросила Глафира. – Хозяева нас не прогонят? Что они подумают, ох… Две девицы на одного барина. Стыд-то какой…
– Не тревожься, предоставь это мне.
Тихон вдруг наклонился к ней и поцеловал в лоб, сам от себя такого поступка не ожидал. Девушка уже спала, не заметила нежданной ласки.
"Только бы нам с нею болезнь не подхватить, – озаботился тот. – Вот уж смеху-то было бы! Не изба, а дом призрения".
В силах его было только молить Господа, чтобы жестокая хвороба не перекинулась на них с Глафирой. И еще несколько вещей целиком находились в ведении Всевышнего – поступки татей, у которых нагло умыкнули барышню Дидимову, намерения владельца угодий князя Струйского, планы механического чудища… Спокойствие стариков Маргариновых и Марфы, наконец! Тревожить дворовую девушку также было досадно – извелась поди от волнения за хозяина. Однако все это были предметы, неподвластные желаниям Тихона, вот и пришлось ему силою выбросить их из головы и заняться более полезными делами.
И единственным достойным занятием для него была ловля дичи на замену привезенному Глафирой провианту. Поэт вновь смазал наконечник крошечной стрелы ядом и взвел l’arbalète, хотя и понимал, как нелепо смотрится с таким детским оружием. Против громоздких и малоподвижных людей оно еще годится, но поразить таким способом верткую добычу? Мечты! Однако попытаться стоило.
Он съел еще один блин для поднятия духа и вышел на воздух, оставив бешмет у печи, зато прихватив подзорную трубу. Как высматривать в лесу дичь, Тихон представлял с трудом, может хоть с оптическим устройством повезет ее разглядеть – поэт повесил его на шею, благо имелся кожаный ремешок. Да, без славного Барбоски придется весьма туго…
Погода к полудню нисколько не улучшилась. Туман-то почти развеялся, но солнце из-за туч и не думало показываться, и лес был наполнен все той же тяжкой сыростью, вот только ветер немного оживился. По всем признакам, быть сегодня новой грозе, слишком уж промозгло и хмуро было в природе.
Тихон поежился и зашагал в сторону разбитого воздухолета. Направление он помнил весьма смутно, но благодаря тому, что туман ослаб, увидал летательную машину весьма скоро. Она представляла собой печальное зрелище. Две из четырех лопастей не выдержали столкновения с ветвями и обломились у основания, ведь были они весьма легкими и тонкими. Переднее колесо также пострадало от удара о землю и сковырнулось напрочь. И еще несколько перекладин, изготовленных из бамбука, выпали из пазов и болтались на кожаных ремешках – ни одна, впрочем, не треснула.
Вокруг воздухолета валялись срубленные винтом еловые и прочие ветки… "Эх, будто бы на похоронную процессию угодил", – печально подумалось Тихону. И все же, видимо, Акинфиев аппарат пострадал не катастрофически. И круг с педалями, и рычаги уцелели. Даже деревянный короб с шестернями казался целым, если только внутренности его не растряслись при ударе, а ведь он во всей конструкции главный.
Пожалуй, если грамотно отчленить лопасти от главной оси машины и снять колеса, по отдельности все составные части можно было бы перенести в сени. Сырость, очевидно, оказывала сейчас на воздухолет разрушительное действие – особенно на его деревянные детали. Если только Акинфий не пропитал их обильно салом, ну да ведь ливень вполне мог его смыть. И ведь телегу никак не подгонишь, сплошные заросли вокруг!
– Олух я, олух, – сокрушенно пробормотал поэт. – Такой велелепный аппарат погубил. Что мне теперь Маргаринов скажет?
Он подобрал собственный свалявшийся от влаги la chancelière, похожий на мочалку. От одной только мысли, чтобы нахлобучить парик на голову, по спине поползли мурашки. Но все же это была модная вещь, поэтому Тихон выжал волосы и затолкал в карман кюлотов. Попробовал он найти также и часы с треуголкою, но они, наверное, зацепились за ветки и остались болтаться в кронах деревьев. А может, хорек в нору утащил, или сорока прибрала.
Недалече застучала клювом жолна. "Убить ее, что ли?" – задумался охотник. Эх, был бы тут пес Барбос, да ружье с дробью! Уж тогда бы глухарь или тетерка, или хотя бы рябчик не скрылись бы от Тихона под палой листвою или в скоплении ветвей. Он повертел в руке самострел и пожал плечами. Ладно, даже пса не надобно, походил бы да высмотрел птаху самостоятельно.
"Никакой дичи мне тут не сыскать, – отчетливо понял граф. – Вон как железное чудище выло! Крупное зверье подалось прочь, несомненно, и хорошие птицы улетели". Лес казался полумертвым, только мелкие твари и сохранились, прочие явно скрылись подальше от непонятной опасности.
Тогда поэт решительно двинулся в сторону редколесья, где не так давно был свидетелем взрыва. Если ничего другого не остается, можно попробовать выяснить, что тут происходит. А может, и пищу в лагере Струйского стибрить, если тут есть лагерь, конечно. Потому как устраивать его отдельно от заимки и притом вблизи от нее довольно нелепо. В общем, решение графа Балиора проистекло от полной безысходности.
По пути он пару раз раскладывал трубу и озирал мрачный лес в поисках глухаря или другой крупной птицы, но тщетно. Даже движения крыльями не приметил, а ведь угодья князя Струйского славились немалым богатством дичи! Ироды, до чего землю русскую довели…
Подлесок в сотне саженей от "рукотворной" ямы был буквально перепахан железным чудищем. Никакая карета или телега, даже лафет пушки не могли бы оставить подобных следов. Первые мгновения Тихон в ужасе взирал на изрытую словно брюхом сказочного дракона почву, потом опомнился и изучил ее более вдумчиво. Пожалуй, механический монстр передвигался на двух колесах, до крайности широких и зазубренных – две полосы неразлучно корежили землю, сдирая с нее дерн на целый вершок. Вперед, назад, влево и вправо… По разному ползало чудовище.