И при этом, разумеется, оставило дорожку в сторону своего логова, по которой Тихон и направился. Вела она вверх, на лысый холм. В прошлом году в этих местах случился пожар, а перед том вырубка случилась, вот местность и не успела зарасти толком молодыми деревцами. Граф Балиор с превеликой осторожностью поднялся на возвышенность, хоронясь за кустами вдоль опушки и не выпуская из виду след железной машины. Тут он вдругорядь раздвинул трубу и стал всматриваться в пейзаж.
Но лучше бы он этого не делал, потому как почти минуту водил трубою по близкому горизонту и верхушкам деревьев, вместо того чтобы сразу углядеть предмет поисков, который открыто лежал в полуверсте от холма.
Это действительно был походный бивуак, разбитый с небывалым размахом. Посреди него возвышались три-четыре весьма крупных сарая, один из них со всеми признаками жилого дома – большим окошком и дымом из трубы. Вокруг этих строений в страшном беспорядке находились пильные станки, пара телег, навес на неоструганных столбах, какие-то сучья, пни и прочий древесный хлам.
А самое главное, там суетились люди! Множество, не меньше десятка людей, и все они занимались какими-то механическими работами, в основном под навесом. Оттуда слышался лязг железа и перестук молотков, даже искры летели от горячего металла. Похоже, там учинили переносную кузню.
Тихон отнял трубу от глаза и вздохнул. Ну вот, очередная загадка перед носом, а ему хочется всего лишь раздобыть немного провианта для Манефы с Глафирой и тихо скрыться в зарослях. Может, спуститься к бивуаку и попросить пищи? Но поэту отчего-то казалось, что такое простое действие вызовет у владельца бивуака целый град нелицеприятных вопросов. Как, черт побери, мог оказаться в охотничьих угодьях Струйского помещик Балиор, да еще с двумя незамужними девицами? Скандал!
Огласка такого происшествия будет самой губительной для обеих девушек. Ведь князь, несомненно, тут же снарядит телегу для принудительного выселения Тихона вместе со всем его имуществом из своего леса, а значит, обнаружит и Глафиру с Манефою.
Внезапно со стороны лагеря послышался, помимо лязга металла, стук копыт, и Тихон поспешно уставился в окуляр трубы. Возле жилого дома на полном скаку остановился вороной аргамак, даже отсюда были видны его красные бешеные глаза. А рядом с ним – кобыла попроще, также под седлом. Первым, не мешкая, с коня спрыгнул… Фаддей! Он подскочил к двери и постучал в нее кулаком, впрочем весьма вежливо, без наглости.
Второй наездник, а был это никто иной, как Филимон, остался в седле, и весь его вид говорил, что следовать за главарем у него нет желания. Выглядели оба до крайности помято, и даже парики сидели на них набекрень.
– Что тут происходит? – проговорил Тихон себе под нос. – Этот-то халдей-Фаддей откуда тут взялся? Неужто сам Дидимов?..
Уже через секунду приехавший тать скрылся в доме, и какое-то время ничего интересного в лагере не происходило. Затем громыхнул выстрел, от которого вздрогнули буквально все – и поэт, и суетившиеся в лагере работные люди. Через мгновение на порог дома пулей вылетел Фаддей в напрочь сбившемся парике. Тихон лишь хмыкнул: кошевник походил на петуха, который долго бегал от топора и был наконец пойман, однако чудом избежал обезглавливания. Как он только жив остался?
Ничуть не промедлив, тать вскочил на аргамака, что-то коротко бросил подручному и ускакал той же дорогой, какой явился. Филимон помялся какое-то время под насмешливыми взглядами работных людей, соскочил наконец с кобылы и крадучись вошел в дом, откуда только что бежал Фаддей. Кажется, он в любой миг ожидал схлопотать пулю, а потому физиономия его выражала полную покорность судьбе.
– Отчет дают в утрате Манефы, – злорадно прошептал Тихон.
Впрочем, его нездоровая радость вскоре обернулась тревогой. Нет сомнения, что несчастный Фаддей помчался на поиски пропавшей девицы, но сначала он, скорее всего, кликнет городскую преступную рать и уже с нею двинет на Разуваевку и в Облучково. Это были первейшие для подозрения места.
"Пожгут ведь усадьбу, мерзавцы!" – в отчаянии подумал граф и сердито хлопнул подзорной трубою по голенищу сапога. Увы, оставалось только верить в мирволение Господа, который не позволит татям разгуляться. Не станут ведь они убивать заодно невинных Балиоровых людей? Хотя… Кто этих татей доподлинно знает? И каков был приказ Фаддею, тоже неведомо.
Пока Тихон предавался невеселым раздумьям, бивуак снова пришел в порядочное движение. Из дому вышли трое – один из них Дидимов, как и ожидалось, второй князь Струйский, оба с пистолями на боках, но без шпаг. Одеты они были по-походному, без светских излишеств. Третий был Тихону незнаком – простоватого вида мужик средних лет, с окладистой бородою и без всякого парика. На нем был черный редингот и воловьи сапоги, а под мышкой он держал длинный рулон бумаг. Этот-то бородач и подал команду рабочим. Те враз засуетились, затоптали самокрутки и принялись грузиться в телеги. Из другого сарая показалась пышная крестьянка, она второпях раздала людям огромные куски хлеба, вытерпела шлепки по заднице, сама зычно посмеялась, а потом запросто села в карету князя.
– Avec charme… – сказал себе под нос поэт, который все это время зорко таращился в окуляр трубы. – Сановные тати расползаются по домам. Интересно, что может быть общего между заводчиком Дидимовым и князем Струйским? Князь, очевидно, слыхал доклад Фаддея… Значит, он тоже все знает о Манефе и ее умыкании, а заодно и о нас с Маргариновым.
Такой оборот дела не добавил Тихону радости. Чем шире круг посвященных в это дело и чем выше их положение в обществе, тем опаснее! И тем труднее будет спрятать сломанный воздухолет, от которого до разоблачения фальшивых "марсианцев" и виновности Акинфия всего полшага.
Над землей стали сгущаться ранние осенние сумерки. Кавалькада тронулась прочь, по единственной дороге – вперед быстро умчался Струйский с маркитанткою, за ним дрожки с Дидимовым и бородатым урядником, а позади всех две телеги с работным людом. Скоро вся кавалькада скрылась за деревьями. В двух верстах далее, насколько знал поэт, проходила дорога от Епанчина до поместья князя.
Беспородный пес неведомой масти, который с лаем проводил процессию до опушки, вернулся в лагерь и принялся бегать с опущенным носом – похоже, вынюхивал оброненную рабочими пищу.
– Что ж, если где тут и найдется провиант, то в хлебном складе, – сделал вывод Тихон.
Он уже приготовился спуститься с холма, чтобы поживиться на бивуаке, как дверь четвертого сарая отворилась, и наружу показался прятавшийся доселе персонаж. Это был человек в военной форме – по крайней мере в сумраке и издалека представлялось именно так. Через плечо у него был перекинут ремень с фузеей. Этот вояка кликнул пса и обошел с ним на пару весь лагерь, присматриваясь и прислушиваясь ко всему. Особо долго он провел возле ворот сарая, ничем пока не открывавшегося. Похоже, эта домовина была накрепко закрыта, и Тихон догадался, что внутри нее спит железный монстр.
Наконец служака вошел в тот же дом, где сидел Филимон, а пес возобновил поиски провианта. "Гаденыш безродный, на моем поле пасется!" – сердито подумал по его адресу Тихон и стал пробираться к бивуаку. Самострел он держал наготове, потому как твердо решил поразить дворнягу, дабы тявканьем она не привлекла внимание стражи.
Пока он, хоронясь за деревьями, двигался краем пустоши к лагерю, пес успел куда-то исчезнуть.
Стали слышны голоса обоих засевших в жилом сарае татей. Они запалили свечу и явно резались в карты – слышались звонкие ругательства и шлепки по столу. Надеяться, что они упьются до положения риз, не стоило.
Разглядеть что-либо становилось очень трудно. Сумерки стремительно перетекали в полноценный мрак, тем более густой, что звезд нынче, как и вчера, на небе не предполагалось. И вообще, снова наползли низкие и тяжелые тучи, из которых вот-вот должен был хлынуть дождь. Хорошо, если не полноценный ливень.
Тихон бесшумно обогнул краем первые два сарая и стал пробираться между жестяными листами, тележными колесами и прочим хламом к провиантскому пункту. В самом конце пути он раздавил-таки тонкую щепу, чем возбудил неприятный влажный хруст, и замер в позе кумира. "Черт, хоть бы что-нибудь видно было", – в досаде подумал он. И тут же едва не поседел от испуга, потому как из-за угла ему навстречу вылетел давешний пес и оглушительно залаял.
Вблизи эта зверюга оказалась куда больших размеров, чем издали. Поэт вскинул руку с l’arbalète, но тварь будто почуяла угрозу и стала метаться из стороны в сторону, затрудняя стрельбу. Тихон выругался сквозь зубы и сделал шаг навстречу псу, чтобы получше прицелиться.
– Тузик! – крикнул страж от дверей. – Что за напасть? Медведь, что ли?
Непонятно, какого он ждал ответа.
– Филимон, пойди проверь!
– Сам проверяй, это твоя работа.
– Тебя зачем тут оставили? Чтобы мне помогал!
Проклятый Тузик между тем не унимался, но Тихон все-таки сумел поймать его на мушку и разрядил самострел. Медная игла бесшумно вошла в лапу стервозной животине. Пес будто захлебнулся лаем и коротко взвизгнул, а потом с остервенением накинулся на собственную лапу.
Граф Балиор не стал дожидаться, когда из-за угла возникнет солдат с пламенником – а он, судя по разлившемуся за углом свету, запалил его и уже приближался, выкликая своего зловредного Тузика. Тихон пригнулся и скользнул за угол сарая, в сторону крупного штабеля досок, примеченного им еще с холма. Там можно было на время схорониться и тем избегнуть пули.
"Почему он не свалился от яда?" – досадовал граф.
– Ну что тут? – спросил солдат. – Кого пугаешь? Эй, кто здесь, выходи на свет, а то пристрелю! Тузик, ты чего? – встревожился он.
Пес продолжал негромко скулить, а потом постепенно затих. "Сработало!" – возрадовался Тихон.
– Тузик?
Но псина безмолвствовала, и граф Балиор искренне надеялся, что она отключилась по меньшей мере на несколько часов. Прислонившись к срубу, он бережно извлек из поясной сумки очередную стрелу и пузырек с ядом. Не приходилось сомневаться, что стражник примется выяснять причину "гибели" Тузика и в злобе шнырять по бивуаку, чтобы пристрелить ночного вора.
Но поступил он еще коварнее – кликнул на подмогу Филимона. У того наверняка имелся пистоль, так что надеяться на удачу в открытой схватке с "хозяевами" бивуака не стоило. Да ведь недаром же у Тихона припасены стрелы с ядом! Торопясь, поэт стал выдергивать из пузырька притертую пробку, и спешка сослужила ему очень плохую службу. Склянка выскользнула из дрожащих пальцев, а вслед за нею и пучок стрел. Хуже того, когда Тихон с глухими проклятиями нагнулся и стал шарить во мраке, среди крупной щепы и опилок, так и самострел зацепился тетивою за сучок и очутился там же, среди невнятного хлама на сырой земле.
– А ну стой! – крикнул солдат, возникая из-за штабеля словно черт из преисподней. В левой руке у него был зажат пламенник, а правой он прижимал к поясу ружье, направленное дулом в незваного гостя. – Кто таков?
Вместо ответа граф Балиор мощно оттолкнулся и отскочил с линии огня, вбок, а страж в ответ не выдержал и спустил крючок. На раздумья у Тихона времени не было, а то бы он, может быть, остерегся так поступать.
Пуля с визгом прошла мимо плеча поэта и пропала во мраке. Солдат не стушевался и со свирепым видом отбросил бесполезное оружие – вместо этого он перехватил правой рукой пламенник и ринулся с ним на Тихона, желая прижечь тому физиономию. Но и лазутчик оказался не промах! При падении он ударился о сломанное тележное колесо, которое и вытянул перед собою.
– Филимон, помогай! – заревел ратник.
Горящая голова пламенника удачно угодила между спицами и завязла, чем не преминул воспользоваться Тихон. Он закрутил колесо, будто штурвал корабля, и при этом вывернул его самым нелепым образом. Солдат охнул и попытался перехватить древко обеими руками, чтобы выдернуть "оружие" из плена, однако в тот же миг поэт переступил и с размаху ударил сапогом ему в живот.
– Хр-р-р… – просипел противник и стал падать на спину.
Разгоряченный битвой Тихон прыгнул вперед и опустил колесо на его череп. По счастью, попал он худо – спицами, те лишь хрустнули и переломились, а вот обод мог бы и пробить голову несчастного. Но прием сработал не хуже ядовитой стрелы.
В иной момент можно было бы и насладиться триумфом, прижать грудь врага подошвой, но не сейчас. Тихон ни на миг не забывал, что во мраке приближается вооруженный Филимон, а потому моментально отскочил обратно, под прикрытие дровяного завала, и замер в темном углу подле сарайной стены.
Пламенник с шипением тлел среди опилок, в остальном же сохранялась мертвящая тишина – разве что близкий лес шумел кронами, да ветер посвистывал в стенных щелях.
"Где же ты, братец?" – подумал Тихон и стал крутить головой, будто филин, в поисках татя. Тот же затаился и не спешил являться в поле зрения с пламенником, а без света увидеть поэта было невозможно. Впрочем, и сам он видел маловато, только тучи над головою да края черного закутка, там где сарай кончался. "А вдруг у него ночезрительная труба? – ошпарила поэта страшная мысль. – И он сейчас водит ею вокруг, высматривая меня? А то и нашел уже!". Он едва сдержался, чтобы не ринуться напролом куда глаза глядят, но вовремя одумался. Не хватало еще выдать себя шумом, да и ноги о мусор переломать, тогда уж точно превратишься в легкую добычу.
Так прошло минут пять. Ветер стал крепчать, и с неба закапала морось. Все более усиливаясь, дождь стал хлестать в стены сарая и капитально заливать Тихона, который под нею скрючился. Терпеть дальше сил никаких не было. Пользуясь шумом текущей из небесной хляби воды, поэт стал пробираться вдоль сарая в том же направлении, в каком и собирался с начала своего "хлебного" похода.
Никто ему не помешал, хотя пару раз он натыкался на невидимые препятствия и едва не сворачивал их. Наверное, Филимон решил переждать непогоду в укрытии или бродил в другом месте. А может, зорко озирал окрестности с крыши. Во всяком случае, он поступил умно, когда решил выследить лазутчика тайно, а не метаться с пламенником меж сараев.
По дороге Тихон подобрал ржавый железный прут и теперь чувствовал себя более уверенно. Хотя против пистоля с таким оружием и не выстоять.
Скоро поэт нащупал дверь и потянул ее на себя. Замка на сарае не оказалось, так что он сумел беспрепятственно войти внутрь. Запах тут стоял вполне пищевой. Ориентируясь по нему, он высыпал из мешка капусту, оставив один кочан, и добавил туда же три каравая суховатого хлеба, лука и разных овощей. Вяленую рыбу на стене также отыскал по запаху, заодно и веревку с сушеными грибами подтянул. Грязный картофель насыпать не стал – да и не очень любил граф Балиор заморский корнеплод, невзирая на его несусветную дороговизну.
Выбравшись наружу с немалым мешком на плече, он огляделся, но ничего, понятно, не увидал. Дождь хоть и ослаб, но лил по-прежнему, противно и нудно стуча по бревнам. Все тут казалось Тихону донельзя странным – и весь этот бивуак посреди охотничьих угодий с черными тенями строений, и обширные запасы провианта, и в особенности поведение Филимона, который словно растворился в ночи.
Пора было выбираться из этого адского лагеря.
Но Тихон принял другое решение. Ему втемяшилось в голову ознакомиться с содержимым самого таинственного дома, перед которым замирал ушибленный ныне страж. Порывистый ветер и шум дождя служили ему подмогой, когда он отделился от стены и направился к соседнему сараю.
На том, естественно, был прилажен засов с внушительным амбарным замком. Граф Балиор в очередной раз осмотрелся, подождал пару минут и продел железный прут в петлю. Мешок с провизией он пристроил рядом, укрыв его куском рогожки, подвернувшимся под ноги. Потянув прут изо всех сил, Тихон с негромким хрустом выдрал гвозди и подхватил освобожденный засов свободной рукой. Судя по всему, из-за сырости бревна сарая подгнили, а потому и не смогли противостоять мощному напору графа.
Он сложил металл в кучу и слегка приотворил широкие ворота, только чтобы протиснуться в темную щель.
В сарае отчаянно воняло мокрым железом, вскопанной землей и чем-то густо-масляным, мертвенным. "Тифон, пламя изрыгающий, – с душевным трепетом подумал поэт и медленно двинулся вперед. – Имя почти как мое! Надеюсь, он меня не проглотит за это".
Железный монстр, будто уставший за день зверь, "заворочался" во сне и с шипением выпустил воздух. Поэт вздрогнул и чуть не отпрянул в испуге. Резко запахло горячим паром, будто в бане, но гораздо неприятнее. "Дышит!" – панически подумал поэт и перекрестился, однако заставил себя сделать еще несколько шагов – не настолько уж он верил, что "Тифон" окажется на самом деле живым.
– Стоять! – услышал он окрик. – Ты под прицелом! Кто бы ты ни был, выходи наружу! – Вслед за этим дверь сарая захлопнулась. – Я тебя тут поджидаю с ружьем, так что не вздумай шалить, прохиндей!
Перед носом Тихона возникла световая полоса, в которую попал земляной пол и кусок железного чудища, по которому ни о чем нельзя было судить. Поэт находился в самом центре светлого пятна, падавшего от масляного фонаря.
Граф Балиор повернулся боком, приподняв руки и показывая полное смирение – но на самом деле он не забыл, как ловко увернулся от пули стража, и вознамерился повторить трюк. Сомнительно, чтобы Филимон при таком напряжении и неверном свете сумел толком прицелиться, когда Тихон начнет двигаться ему навстречу. Только бы не пальнул сейчас!
Филимон светил фонарем в слюдяное окошко на уровне головы, проделанное в одной из створок ворот, и Тихон буквально чувствовал, как он всматривается в полутьму сарая, чтобы разглядеть лицо лазутчика. И целит притом из оружия! Хитер мерзавец, подкараулил-таки.
– Ну, что копаешься? Шагай сюда, крыса! Кто таков, отвечай?
"Сам-то ты крыса!"
– Иду, иду, – хрипло отозвался Тихон. Он уже так долго молчал, что голос почти изменил ему, сел будто у опойки.
Фонарь прижался к стеклу, и стал виден огромный механизм, так страшно дышавший во мраке. Вокруг него расплывалось очередное облачко пара – тот порой вырывался откуда-то снизу, отчего и возникал жутковатый звук. Из приплюснутой головы железного зверя торчала толстая короткая труба с черным зевом, навроде исполинского мушкетного дула. Колеса были мелкие и толстые, в локоть шириной, в неведомом количестве – как ног у сороконожки, наверное. А сбоку на уродливом туловище, похожем на обрубок колоссальной гусеницы, имелась низкая, по росту механизма, дверца, и она была распахнута. Бери да залезай! "Поглядим, что ты на это запоешь", – злорадно подумал Тихон и бросился к чудовищу.
Как ни странно, Филимон не выстрелил.
– Эй, сын Ехидны, ты уже выходишь? – встревоженно спросил тать.
Вот оно что! Значит, через окошко не так чтобы много и разглядишь! Только запугивать и можно, светить в спину да окриками подгонять. Сам себя перехитрил, мерзавец!
– Иду, иду!
Тихон преодолел отвращение и страх и втиснулся в чрево железного чудища. Дверцу он решил за собой не захлопывать, потому как иначе бы вовсе ничего видно не было – и так-то глаза с превеликим трудом различили непонятные рычаги, рукоятки и набалдашники, вделанные в плоскую плиту перед его носом.