– Только не Дидимову! Вон как он у нее пляшет, будто собачка на задних лапках… Хотела ему об ее признаниях к тебе рассказать, как она в любви клялась и разные нескромные намеки делала… – Глафира отвернулась и замолчала. – Нехорошо вышло бы. И так на тебя волком смотрит, ревнует, а ведь лучший друг называется! Да он и не стал бы со мной разговаривать на такую тему… Старший брат как-никак, мужчина. Разве такого переубедишь? И вообще вы нас не слушаете, сколько ни старайся, особенно девушек.
– Я же тебя слушаю сейчас.
– Ох-ох, так уши и развесил. Мечтаешь небось, как бы прошлое вернуть и с Манефою рядом очутиться. Прости, Тиша, глупость сказала…
Глафира на минутку прижалась к графу Балиору боком, да так и осталась, головою к плечу склонившись. Тихон же по душевному порыву приобнял девушку и услыхал ее негромкий вздох, будто она сознание потерять приготовилась – но нет, подняла зеленые глаза и расцвела несмелой улыбкой. Словно туман рассеялся вокруг поэта, и увидел он в Глафире Маргариновой и прелесть, и самоотвержение, и скромность, и прочие достойные девицы свойства. Как будто солнце между туч сверкнуло, озарив темный доселе пейзаж – и явились глазу густые дубравы и пышные луга, прозрачные реки и дикие скалы.
Поводья выпали из руки Тихона, он пригладил ею локон девушки, что выбился из массы себе подобных, и поцеловал ее в приоткрытые губы. От Глафиры пахло миндальным мылом.
– Какой же я дурак был, когда о Манефе мечтал, – проговорил поэт, когда кочка принудила его отодвинуться от девушки и обратить внимание на дорогу. – Ты вправе презирать меня, Глаша, что я не замечал твоих теплых чувств. Да что уж, какое теперь ко мне может быть отношение? Я немытый изгой, сочинитель срамных виршей, мучитель собак, распутник, разрушитель домов и механизмов! По мне острог давно и горько плачет. Забудь меня, Глаша, у тебя впереди светлая и счастливая жизнь с обеспеченным помещиком, владельцем тучных стад и многих деревень, доблестным офицером в отставке! А я кто? Безденежный граф с дурною славою охальника, да еще и преступник. Того и гляди первый же городовой меня под стражу возьмет.
– Да уж наверное, – усмехнулась Глафира.
Тихон осекся и в некотором удивлении покосился на девушку, однако она, как видно, не шутила, хотя и улыбалась при этом загадочно.
– Вот и умница!
Ее легко было понять – любишь, допустим, человека и вдруг, прискакав к нему на помощь, обнаруживаешь его очарованным злой и распутной девицею. Тут уж и в самом добром сердце обида с досадою расцветут, какая тогда любовь? Да и с чего поэт взял, что девица Маргаринова иссохла вся от страсти по нему? Улыбнулась да поцеловать позволила? Что ж, отголоском прежнего интереса и не то объяснить можно.
Скоро показалась почтовая застава, а там уже до окраинных улиц было недалеко. Встречные мещане и мужики с немалой тревогой провожали графа Балиора взглядами, ибо вид его был таков, будто поэт неделю провел в вертепах и непрерывно кутил, порой очухиваясь в канаве – головной убор утрачен, парик обтрепанный, аби с кюлотами в грязных разводах, рыжие волосы на щеках и подбородке…
– Сейчас в Управу донесут, что кошевник в Епанчин пожаловал и благородную девицу куда-то силком везет, – пробормотал поэт.
– Я тебя и в остроге найду, мне ли привыкать?
У Глафиры с собою оказался двугривенный, так что Тихон со спокойным сердцем пересадил девицу в дрожки старика-извозчика и грозно наказал доставить ее по нужному адресу.
– Коли на свободе останешься, так в гости приходи, – шепнула Глафира на ухо поэту и мимолетно тронула губами его небритую щеку. – В любой день буду ждать.
И моментально спряталась за боковой стенкой тарантаса.
– Какая смелая и чистая девица, – сказал себе под нос граф Балиор и вернулся в свои дрожки. – Я недостоин ее. Н-но!
Развернув лошадей, он поспешил в Разуваевку, ибо с каждой минутою тревога за людей и фамильное имущество все больше овладевала им. Погода как назло стала портиться, с запада натащило низких туч, и среди родных весей поэта настиг шквальный ветер. Того и гляди, скоро должен был хлынуть дождь не хуже тех, что проливались на голову Тихона при спасении Манефы Дидимовой.
Тут некстати припомнилась ему любовная утеха под облаками, а потом и "полатные" страсти, и весь остаток в пути поэт провел в изрядном томлении и даже горячке. Только ветер с моросью и остужал кое-как его пылающую физиономию. Все, все то высокое, что зародилось в его душе при общении с Глафирою, оказалось смято животными порывами, и в поместье Тихон прибыл настолько растрепанным в чувствах, что даже дождь, который наконец хлынул из небесной хляби, почти не образумил его.
– Ваше сиятельство! – взвизгнула Марфа, выскочив на порог дома. – Живой!
Не убоявшись ливня, она спрыгнула со ступенек и кинулась прямиком по грязи навстречу графу Балиору.
– Ну что за беда? – улыбнулся тот и подхватил мокрую девицу, когда она с разбегу поскользнулась и едва не улетела в колючие кусты шиповника. – Сопли-то чего размазываешь, дурочка?
Но Марфа уже не только носом шмыгала, а еще и заревела в три ручья. Пришлось поэту силою волочь безутешную деву в дом, где утирать полотенцем и усаживать возле печки в кухне. Марфа никак не унималась и потому не могла внятно выразить, что же ее так взволновало, лишь повторяла с восторгом "живой, живой барин".
– Что же за ловитва у вас такая была, что тати лесные к нам в Разуваевку пожаловали? – наконец разродилась она. – Ух, и страшные! Меня с батюшкой в угол загнали, да как давай пистолями тыкать – где, мол, Тихон Балиор прячется? Убить грозились… У-у-у… Да дом поджечь, ежели не признаемся! Мы уж и клялись им, и в ноги падали, насилу они от нас отвязались! Все перерыли в доме, флигели обыскали, шкапы с подвалом!.. Да что же это, Тишенька? – опять взвыла чувствительная девушка и уткнулась круглым зареванным лицом в живот поэта. – Уж не чаяла больше увидать!
– Ну все, успокойся, – мягко приказал граф и вытер лицо Марфы платком. – Сколько их было?
Девушка снова всхлипнула, но совладала с собою и сбивчиво поведала, как вчера поздним вечером в усадьбу прискакало неизвестное количество вооруженных людей под командой гадкого типа с разбитыми губами, по описанию явно Фаддея. Кто-то из них стал рыскать по саду и постройкам, а трое перерыли весь дом и напугали до смерти управляющего с Марфою. Грозились убийством и ругались на чем свет стоит! А как уж главарь выражался да какие кары на головы графа призывал, так старика чуть кондрашка от ужаса не хватила, Марфа же едва не поседела в одночасье. Только молитвами да знамениями крестными Диавола и удалось после таких страшных проклятий отогнать.
– Все уже позади, не бойся, – проговорил Тихон и вторично обнял бедную девушку. – Баня натоплена?
– Второй уж день держу…
– Ну, давай попаримся, да спать! Устал я что-то… А татей не бойся, сегодня уж они не прискачут.
– А ужинать, барин? – Марфа наконец-то расплылась в счастливой улыбке. – Неужто не будете? Я говядины нажарила, с фасолью.
– Там поглядим.
Глава 9-я,
в которой Тихон сочиняет пророческую заметку. – Преображение. – Визит в типографию. – Комендант благодарен поэту. – Страшные подозрения. – Ночной визит в Облучково
Волнения предыдущих дней не желали отпускать Тихона даже после того, как он при помощи доброй Марфы отмылся от пыли странствий и утихомирил горячие позывы организма. Подспудно все эти часы жила в нем бурная мыслительная деятельность – поэт со всех сторон рассматривал положение дел и изыскивал способы справиться с бедою, что грозила и ему лично, и Акинфию, и в особенности губернии в лице ее славного Предводителя дворянства Антиоха Санковича.
Привезти коменданта в Облучково он не мог из-за угрозы коварной Манефы разоблачить Маргаринова. Также не имелось возможности прямо обвинить Дидимова в подготовке злодейского похищения князя "марсианцами", ибо без веских тому доказательств поставлена была бы на кон честь и свобода поэта. В то же время безвольно дожидаться празднества в Дворянском Собрании и там ходить по пятам за Санковичем, дабы воспрепятствовать дидимовским татям, тоже было рискованно – до того момента заводчик уже вполне мог "разобраться" и с механиком, и непокорным графом Балиором, вздумавшим встать на пути его возвышения.
И кроме того, что за жуткие механизмы мастерят дидимовцы под покровом тайны? К чему им плюющиеся огнем железные чудища? "Неужто армию свою снаряжает? – обожгло Тихона страшной догадкой. – Втайне от Императрицы войну готовит! С кем вот только? Или это она поручила заводчику новое оружие соорудить?". Вопросы множились, а ответов не было. Впрочем, одно конкретное злодеяние Петр Дидимов точно замыслил, а именно – кражу второго кандидата на пост градоначальника.
Пока еще была возможность как-то сорвать его замысел, следовало действовать, и Тихон наконец придумал, как. Отослав из комнаты разнеженную Марфу, он в халате подсел к столу и развел чернила, потом заточил гусиное перо и почесал им за ухом, придумывая первую фразу.
– "Зловещие марсианцы вынашивают новый чудовищный план", – написал он. – Да, именно они в лице Петра Дидимова, но без имен!
И далее в цветистых выражениях, с упоминанием якобы найденных его крестьянами "документов" вроде карт и схем Епанчина, граф Балиор расписал на трех страницах, будто пришлецы замыслили умыкнуть Предводителя губернского дворянства на праздновании именин супруги генерал-губернатора Хунукова. Тихон предположил, что с помощью знатного подданного Ее Величества марсианцы намерены изучить общественный быт России, дабы утвердить у себя такой же прогрессивный способ правления. Дескать, согласно планам сначала собирались выкрасть саму Императрицу, но сие слишком опасно и затруднительно, а потому решили забрать в Марсианию князя Санковича и там привлечь его к обустройству инопланетной жизни, а то и возвысить до ранга Императора.
– По-моему, я перегнул палку, – осадил себя Тихон и перечитал последний лист. – Бред ужасный.
Он тщательно изорвал неудавшуюся бумагу и возобновил писание с того места, где еще имелись "здравые" рассуждения. Раз уж похищена Манефа Дидимова, написал он, коя суть девица женского полу, то сам Бог велел пришлецам изучить также и мужчину, со всех сторон знатного и почтенного. А таковым, бесспорно, является достойный кандидат на пост градоначальника, что и подтверждается сообщениями крестьян. Дескать, марсианцы спросили у кузнеца Прокопа, где живет Санкович.
– Тьфу ты, чушь какая! – Тихон вскочил и принялся расхаживать из угла в угол. – Довольно на невинных людей валить… Должен спасти свою честь и защитить верного слугу Императрицы, так и спасай, ни на кого не ссылаясь.
И он решительно поведал бумаге, как марсианцы имели с ним мысленный разговор, в коем выказали намерение выкрасть князя Санковича, чтобы не только о женском теле понятие иметь, но и о мужском. А когда Тихон предложил им себя, то марсианцы ответили: "Ничтожный, ты слишком упитан и недостаточно знатен, чтобы служить нашим целям, и не претендуешь на владение судьбами губернии".
– Вот теперь молодец, – похвалил себя граф Балиор. – Почти не соврал!
Он решительно посыпал заметку песком и отправился на ужин. Умственные труды вкупе с телесными все-таки вымотали его.
Спалось ему тревожно, то и дело чудились кошевники, что в порыве злобы врываются во все окна и двери и учиняют подлинный погром с поджогом. Марфа также мучилась кошмарами и вскрикивала во сне, что не добавляло поэту душевного спокойствия. Словом, утром он пробудился с петухами, но при этом был сердит на врагов и рвался в город.
– Куда же снова-то, барин? – запричитала девушка в отчаянии. – А ну как тати пожалуют, что я делать буду?
– Потому и собираюсь в дорогу, чтобы с ними покончить, – осадил Тихон пугливую Марфу.
– Господи помилуй! Никак убийство задумали?
– Нет же, в Управу их сдам. Пусть в остроге посидят за учинение незаконного допроса и обыска, ясно тебе?
– А потом что с нами будет, когда их выпустят? – резонно спросила Марфа.
– Там и будем думать!
– Ох, барин…
За завтраком он ограничился пирогом с кашей и рыбою, а также свежепросольными огурчиками, а пить вино и вовсе не стал, чтобы сохранить бодрость. Кто знает, какие нынче возможны коллизии. Докладывать полковнику Буженинову о коварных злоумышленниках он пока не собирался, ибо в таком случае потребовалось бы поведать доблестному вояке обо всех перипетиях предыдущих дней. Уж этот бы не отвязался, пока все до последней детали не вызнал. Следовательно, такая крайняя метода обуздания врагов оставалась на самый распоследний случай.
После завтрака Тихон отправился во флигель, который всегда стоял закрытым – там издревле хранились никому не нужные вещи. Хлам разного свойства занимал большую часть комнатушки, даже стекла были почти закрыты и оттого запылились до невозможности. Пришлось привлечь к поискам Марфу, вручив ей свечу.
Лет десять назад, когда были живы батюшка с матушкой и старшая сестра Тихона, в этом флигеле устроен был последний домашний спектакль… Правая часть комнаты была сценой и возвышалась над полом на пол-аршина, там же и кулисы на задах располагались, пока отделяющее их полотно не упало в прошлом году.
Граф Балиор разворошил один из сундуков и вынул на свет театральный реквизит. Когда-то эти красочные тряпки постоянно применялись в живых картинах и спектаклях. Как ясно помнилось Тихону, последней была поставлена тут малая комедия "Оракул"…
Француз-учитель даже составил из крестьянских детей балет, в нем и Тихонова сестрица поучаствовала, пока жива была. Пастушьи платьица с матерью кроили, потом прыгали в них со смехом.
– Что это вы удумали, барин? Никак представление? Вот забавно!
– Глупости не говори… Где я приличных актеров наберу? Не до забав нынче.
Он выудил черный парик с длинными локонами и усы в комплекте к нему, а также гишпанскую шляпу с красные сапоги со шпорами. Костюм гидальго также сыскался, хотя и был невообразимо мятым.
– То, что надо, – удовлетворенно заметил Тихон. – Пойдем примерять.
В гостиной перед зеркалом он скинул халат и облачился в театральные одежды.
– Страсть-то какая, – высказалась девушка. – Ну чисто дон Кихот, только шпаги не хватает.
– Да, это перебор… Впрочем, дон был худ словно щепа, я же упитан не в меру.
Пожалуй, в таком виде он не только не затеряется среди мещан, а напротив, вызовет подлинный переполох и смущение нравов. Всяк прибежит, чтобы пощупать невиданного рыцаря и вопросить его о мельнице, а также о Санчо Пансе и осле.
– А так? – Поэт оставил только черный парик с бородою, прочее же отринул. – Похож на себя?
– Ну, ежели я судила бы по такому виду, – Марфа плотоядно уставилась Тихону ниже пояса, – то ни за что бы не перепутала.
– Ты на голову смотри, бестолковая! Я в одежде буду.
– Не похож, как есть аспид диавольский.
– Другое дело…
Пришлось выудить из шкапа более простую, а главное, русскую одежду – синий вестон и коричневые кюлоты с карманами, в один из которых поэт поместил сочиненную им пылкую заметку. Для утепления он надел поверх вестона меховой жакет, а потом уже рокелор и красные ботфорты.
– Вблизи, конечно, сразу поймут, что борода накладная, – озадаченно проговорил Тихон. – Хорошо хоть, волосья веревку прикрывают.
– Нипочем не узнать, – возразила Марфа одобрительно. – А почто вы, барин, в Управу так идти задумали? Что-то я в недоумении.
– Маскировка!
– А-а-а…
Девушка явно гордилась хозяином и готова была расточать похвалы день напролет, лишь бы не трудиться по дому. Но поэту некогда было терять на пустые разговоры время. Сейчас уже тати, без сомнения, обыскали лес возле избушки егеря, все поняли и готовят вторичный набег на имения друзей. Во что бы то ни стало их надо опередить и донести до властей сведения об угрозе похищения, а потом уже можно будет и разобраться, кто прав.
Ехать он решил верхом, чтобы по дрожкам узнать его было нельзя, а то за последние дни он уже слишком примелькался на почтовой заставе. Теперь поэту повсюду чудились подручные заводчика Дидимова. Что ему стоит завести осведомителей в каждом людном месте, особенно же сейчас, когда Маргаринов с Балиором грозят обрушить весь его замысел?
В общем, смотрелся поэт весьма экзотически. На ветру развевались черные волосы и рокелор, крупные руки стискивали поводья, а ноги в зеркальных сапогах пришпоривали круп статного вороного коня!
Секретаря типографии едва кондрашка не хватила, когда граф Балиор всей своей массою ввалился в приемную и зычно потребовал аудиенции у Матвея Степановича.
– Господин Толбукин, к вам посетитель, – пролепетал чиновник в приоткрытую дверь. – Как вас представить?
– Князь Шереметев, – браво сообщил поэт.
– М-м-м…
Пришлось отодвинуть юношу в сторону и затворить за собою дверь, да поплотнее.
– Что вам угодно, ваше сиятельство?
Полковник в отставке с ошарашенным видом выбрался из-за стола и выпучил на гостя глаза. Как видно, он впервые сталкивался с таким вопиющим казусом и не знал, чему верить – здравому ли смыслу или заявлению посетителя. А потому, как бывший военный, решил провести разведку вежливой беседою.
– Только не кричите, сударь, – тихо проговорил Тихон и приложил палец к губам. – Я к вам по тайному делу чрезвычайной важности. Никто не должен знать, что я в Епанчине.
– Что за шутки, граф? – проворчал Толбукин и с натянутой улыбкой вернулся за стол. – Из-за вас у меня седых волос прибавилось! Князь Шереметев, надо же! А гишпанским послом отчего не назвались? Думаете, этот мальчик поверил? – Он кивнул на дверь.
– Неважно, лишь бы меня не узнал.
Тихон извлек из кармана сочинение на трех листах и расправил его перед Матвеем Степановичем.
– Что это?
– Заметка в экстренный выпуск "Ведомостей", что же еще! Ведь вы же собираете для него матерьял? Вот, а я расстарался и приготовил важнейшее сообщение.
Толбукин настороженно придвинул к себе творение графа Балиора и углубился в чтение, посетитель же принялся в нетерпении расхаживать по кабинету. Он то трогал корешки книг, будто бы намереваясь снять их с полки, то высовывался из-за шторы к окну, то в тревоге оглядывался на хозяина кабинета – как-то он воспринимает выдумки поэта?
Бывший полковник пару раз крякнул и кинул на посетителя непонятный взгляд, однако вдумчиво дочитал новое произведение поэта и откинулся в кресле с крайне утомленным видом.
– Однако вы там в своей глуши совсем одичали, – произнес он.
– Что? Не понимаю вашего сарказма, сударь. Вы хотели марсианцев, так вот же они, на блюдечке!