Повезло. Августа Берга не интересовал ни дом, ни оружие, а вот Софью оно очень даже интересовало. Особенно сейчас, когда снаружи происходило что-то странное. Она выскочила на крыльцо, добежала до распахнутой настежь калитки, выглянула наружу. На улице было темно, но это была не та кромешная тьма, что виделась ей из дома. Все вокруг заливал холодный лунный свет, неяркий, но достаточный для того, чтобы различать если не детали, то хотя бы силуэты. А еще снаружи царила тишина – густая, почти осязаемая, куда более страшная, чем недавние крики. Софья вскинула ружье, осмотрелась. И пускай ее посчитают истеричкой, жизнь дороже.
На первый взгляд улица казалось пустой, оживляли ее лишь тени деревьев, падающие на дорогу. Тени менялись, извивались, сплетались иллюзорными ветвями, манили Софью за собой, в дальний конец улицы, туда, где дорога делала резкий поворот и окончательно исчезала в темноте. Идти на этот зов Софье ох как не хотелось, но вдруг обострившаяся интуиция, та самая, которую особенно ценил отец, нашептывала: если что-то и происходит, то именно там, за поворотом. И Рудазов убежал туда. Она решилась, ступила на ковер из оживших теней, пошла все быстрее и быстрее, а потом и вовсе перешла на бег, хотя больше всего на свете сейчас ей хотелось остановиться.
В воздухе остро пахло кровью. Когда-то в детстве один из старших мальчишек взял Софью с собой на скотобойню. Там пахло точно так же – смертью и страданиями. Девочку тогда вырвало, а потом она очень долго не могла спать по ночам, просыпалась от кошмаров. Кошмар из далекого детства, кажется, только что прокрался в ее взрослую жизнь. К горлу подкатил горький ком, чтобы не слышать запах, Софья зажала нос рукавом.
До поворота осталось всего пару шагов, когда она услышала крик Рудазова. В нем не слышалось ни боли, ни страдания. Только страх пополам с удивлением. Страха было больше, и Софья бросилась вперед.
За поворотом дорога обрывалась, превращалась в узкую тропу и терялась в кустах. Запах стал нестерпимым, казалось, он разъедал глаза, но Софья заставила себя смотреть.
Бесформенная куча тряпья… Ей так показалось, что тряпья. До тех пор, пока босая нога, она и не заметила, что выбежала во двор босиком, не ступила во что-то теплое и липкое, а бесформенная куча не обрела человеческие очертания…
Наверное, Софья бы закричала и даже, наплевав на дамскую самостоятельность, упала бы в обморок, если бы в тот же самый момент не увидела что-то куда более значимое. Рудазов стоял посреди дороги, широко расставив ноги, оглядываясь по сторонам, но, кажется, ничего не замечая. Софью он точно не видел. Как не видел он и крадущуюся к нему тень…
Тень отделилась от деревьев, но лишь затем, чтобы тут же слиться с тенями от ветвей. Четырехлапая, остромордая, она была похожа на огромного волка, но к земле припадала совершенно по-кошачьи. Тень охотилась, и очередной добычей ее должен был стать Рудазов. Времени оставалось мало. От Софьи зависело, останется Рудазов жить или превратится в кучу окровавленного тряпья. Целиться в прячущуюся среди теней тварь было тяжело, она бы не попала, сколько бы ни старалась. Но попробовать стоило, и Софья выстрелила почти наугад.
От прогремевшего выстрела она едва не оглохла, но зрение ей не изменило. Софья видела, как тень, уже готовая броситься на Рудазова, замерла, повернула голову в ее сторону. У тени оказались желтые волчьи глаза: рыжие угли на черном бархате темноты. Это было бы красиво, если бы не так опасно. И глупо, если уж на то пошло. Волк, или что это была за тварь, отвлекся от одной жертвы, но лишь затем, чтобы напасть на другую – на нее…
Софья попятилась, так и не выпустив из рук ставшее бесполезным ружье.
– Софья, бегите! – Крик Рудазова привел ее в чувства, вывел из паралича. – Бегите же, черт вас побери!
А сам он шагнул навстречу тени. Со скалкой в руках… Дурак…
Ей бы послушаться, побежать. Возможно, тогда бы она не увидела его смерти. Только услышала… Но как она могла?
Снова залаяли собаки, сначала тихо, потом все громче. Послышались стремительно приближающиеся людские голоса. Может быть, им с Рудазовым еще повезет…
Желтоглазая тень замерла, приняв позу почти человеческую. Напуганной до смерти Софье даже показалось, что тварь встала на задние лапы.
Показалось. Потому что, не проронив ни звука, зверь метнулся сначала в сторону Рудазова, а потом, словно наткнувшись на невидимую преграду, отшатнулся и одним огромным прыжком скрылся в кустах. В этот самый момент в переулке вдруг стало очень ярко и очень шумно, его заполнили люди с факелами, вилами и, кажется, топорами. Огонь распугал тени, и они замерли, притворяясь неживыми, обыкновенными. А Софья продолжала стоять, вцепившись онемевшими пальцами в ставшее вдруг неподъемным ружье, прислушиваясь к костяному щелкающему звуку, не осознавая, что это щелкают ее собственные зубы. Подбежал Рудазов, грубо схватил за плечи, заглянул в лицо и в лицо же зло заорал:
– Я же велел тебе бежать!
А потом вдруг сильно прижал к себе, так, что Софья не смогла ни видеть, ни слышать. И этому вынужденному онемению чувств она была несказанно рада, выронив наконец ружье, обеими руками вцепилась в сюртук Рудазова, зажмурилась и… не заметила, как оказалась в доме Никитичны. Словно бы из жизни ее кто-то вырвал целую страницу, а потом взмахнул волшебной палочкой и велел – оживай!
Она ожила в просторной, жарко натопленной комнате с ногами босыми, но чистыми. В руках у нее была чашка с чем-то горячим, вот только вкуса Софья не могла почувствовать, как ни старалась.
– Ну, как ты, деточка? – Никитична, полностью одетая, но простоволосая, забрала чашку.
Прежде чем ответить, Софья пошевелила пальцами ног.
– Митя ноги тебе вымыл. Ты в дом не хотела заходить, говорила, что полы мне запачкаешь. Вот я воды нагрела, а он тебе ноги во дворе вымыл, а потом уже в дом занес. Не помнишь?
Она не помнила… Помнила, как пах дымом и смолой сюртук Рудазова, как сильно билось его сердце, как ладони его прижимали ее голову, а губы шептали – не смотри… Она и не хотела смотреть, она хотела забыть. И, выходит, забыла?
– Вот и хорошо, что забыла. – Никитична погладила ее по голове, совсем как маленькую.
– Где он?
– Митя? Так на улице, с мужиками. Тебя вот ко мне привел и ушел. А ты смелая, деточка. Он сказал, ты жизнь ему спасла.
– Что это было? – Софье вдруг стало холодно, захотелось всем телом прижаться к горячему печному боку. – Что это был за зверь?
– Волк. – Никитична выглянула в окно, словно опасалась увидеть зверя на собственном дворе. – Людоед. Тот самый, что всю округу держит в страхе. Только раньше-то он в город не заходил. Виданное ли дело – волк посреди города.
Людоед… Софья вспомнила оранжевые угли глаз, поежилась.
– А человек? – спросила, уже заранее зная, каким будет ответ.
– Мертвый. – Никитична перекрестилась. – Это Венька Стариков, пьянчужка местный. Я не подходила туда, не смотрела, но мужики говорят, волк его на кусочки порвал. И Митю бы порвал, если бы не ты. Где ружье-то взяла?
– В кладовке.
– Значит, Степана ружье, Евдокииного сынка. А ты бедовая девка, если умеешь с ружьем управляться.
– Бедовая… – Софья встала со скамьи, подошла к печи, прижалась к ней ладонями. – Я не целилась даже… Там темно было.
– Темно. Днем он разве ж бы сунулся?
– Волк?
– Волк. Кто ж еще? Давненько в наших краях такого не случалось. Чаю хочешь?
Софья не знала, чего она сейчас хочет. Наверное, чтобы вернулся наконец Рудазов…
Словно в ответ на ее желание, скрипнула открывающаяся дверь…
* * *
Сейчас, когда в этот чертов переулок сбежалось, кажется, полгорода, оставаться на улице не было никакого смысла. Несчастному, на которого напал зверь, помочь уже никто не способен. Сказать по правде, Дмитрия больше волновал не несчастный пьянчужка, а Софья.
…Он увидел зверя в тот самый момент, когда прогремел выстрел. Собственно, и не зверя он увидел, а черную тень с желтыми немигающими глазами. Отчего-то показалось, что зверь огромный, куда больше обычного волка. А может, просто у страха глаза велики. Дмитрий ведь испугался тогда не на шутку, застыл как вкопанный. И если бы зверю вздумалось напасть, стал бы легкой добычей. Но зверь отвлекся. И когда Дмитрий понял, на кого именно, к страху прибавилось отчаяние.
Он велел ей сидеть дома и запереть дверь. Не послушалась, пошла следом, с бесполезным ружьем. Что-то подсказывало Дмитрию, что, даже попади Софья в зверя, с тем ничего не случилось бы. Это была странная, совершенно иррациональная уверенность, не имеющая ничего общего с тем, что творилось прямо у него на глазах. И он закричал, заорал что есть мочи, отвлекая внимание на себя, давая этой отчаянной дуре хоть крошечную возможность спасти свою жизнь.
Наверное, оба они родились в сорочке. Потому что иначе как чудом назвать то, что случилось потом, было нельзя. Проснувшиеся, прибежавшие на крики люди спугнули зверя, отвели беду. А Софья держалась молодцом. Не падала в обморок, не билась в истерике и даже не плакала. Она просто отказывалась заходить в дом Никитичны из-за выпачканных кровью ног. Ноги Дмитрий вымыл, насухо вытер льняным полотенцем, отнес Софью в дом, а сам вернулся на улицу. Вот только на улице он был лишний, люди метались, кричали, суетились. Брехали собаки, голосили женщины. Тело несчастного пьянчужки уже накрыли какой-то холстиной, которая тут же покрылась бурыми пятнами. Дмитрий поднял с земли ружье, осмотрел пристально, погладил резной приклад. Ружье было стоящее, дорогое. Отцу бы понравилось.
…Софья стояла у печи, прижавшись ладонями к ее беленому боку. Слава богу, взгляд ее был осмысленный, значит, психика ее если и пострадала от произошедшего, то не слишком сильно.
– Он убежал? – спросила она Дмитрия. – Волк убежал?
– Да. А вам, Софья… – От волнения он снова забыл ее отчество.
– Петровна.
– А вам, Софья Петровна, следовало остаться дома и не подвергать свою жизнь опасности.
– Вы свою подвергли.
– Я мужчина.
– Ну конечно. – Она посмотрела на него с насмешкой, и сразу же стало ясно, что он имеет дело с девицей излишне самостоятельной и, как это нынче модно говорить, эмансипированной. – Я вам жизнь спасла, между прочим.
Могла бы не напоминать, Дмитрий и сам это прекрасно понимал. И факт, что жизнь ему спасла какая-то девица, несколько раздражал.
– Не благодарите. – Она оттолкнулась от печи, замерла, словно проверяя, сможет ли удержать равновесие, и обернулась к Никитичне: – Спасибо за чай. Я, пожалуй, пойду.
– Я провожу. – Дмитрий шагнул ей навстречу.
– Обувку вот надень. – Старушка протянула Софье растоптанные боты. – Набегалась уже босиком-то.
Софья благодарно кивнула, сунула ноги в боты и, не обращая внимания на Дмитрия, вышла из дома. Он вышел следом. На душе было прескверно. Он и дня не прожил в Чернокаменске, а уже дважды столкнулся со смертью в самом страшном, самом мерзком ее проявлении. Мало того, он сам чуть не стал очередной жертвой…
– Спасибо, Софья, – сказал он тихо.
– Петровна, – бросила она, не оборачиваясь.
– Я знаю, что Петровна. Просто спасибо. Вы ведь и в самом деле спасли мне жизнь.
Все-таки она обернулась, посмотрела внимательно, а потом вдруг сказала:
– Значит, вы мой должник. Помогите мне получить работу у Злотникова, и мы с вами в расчете.
– Помогу. Вы только не рискуйте так больше.
Она молча забрала ружье, которое Дмитрий нес на плече, махнула рукой и скрылась за калиткой. А он, прежде чем уйти, еще какое-то время постоял возле ее дома. Просто так, на всякий случай.
Слово свое Дмитрий сдержал. На следующий же день поговорил с Сергеем Злотниковым о Софье.
– Вдова племянника Евдокии, говорите? – К разговору Злотников проявил едва ли не больший интерес, чем к рассказу о ночном нападении волка. Про волка к моменту прибытия Дмитрия на Стражевой Камень тамошние обитатели уже знали. Слухи в Чернокаменске распространялись со скоростью лесного пожара. – А вы ее откуда знаете?
– Оказалось, что мы с ней соседи. Вчера познакомились.
– Вчера познакомились и уже сегодня составляете ей протекцию? – в их разговор вмешалась Мари. Вид у нее был мрачный. – Не слишком ли большое участие вы принимаете в жизни случайной знакомой?
– Так уж вышло, что минувшей ночью она спасла мне жизнь. – Признаваться в собственной оплошности было неловко, но он дал слово и слово это собирался сдержать. – Выстрелила в волка, который готовился напасть на меня.
– Вы видели волка? – Алхимик возник словно бы из ниоткуда, вперил в Дмитрия холодный рыбий взгляд. – Какой он?
– Не знаю. – Дмитрий пожал плечами. – Было темно. Но мне показалось, что очень большой.
– По всей вероятности, вы просто очень испугались. – Мари снисходительно усмехнулась. – А точно ли это был волк? Может, всего лишь бродячая собака?
– Бродячая собака порвала человека на куски? – подал голос вроде бы дремавший все это время капитан. – Дорогая Мария Саввична, факт этот кажется мне весьма сомнительным.
– Ну конечно, – фыркнула Мари, не оборачиваясь в сторону капитана. – Кому как не вам, старому морскому волку, знать о волках сухопутных! – В голосе ее звучало презрение, словно бы она знала о капитане какую-то постыдную тайну.
Наверное, так и было, потому что Тарас Павлович не нашелся что ответить, прикусил трубку, отвернулся к окну.
– Мне нравится этот город. – Алхимик сверкнул очами и потер узкие ладони. – Сдается мне, это лето выдастся весьма занимательным.
– Полностью с вами согласен, уважаемый. – Фон Рихтер расправил и без того широкие плечи. – Лето будет занимательным. Похоже, нам предстоит уникальная возможность поохотиться на опасного хищника. Вот, помнится, в Африке мне довелось пристрелить льва-людоеда. Это было приключение, скажу я вам! Я едва не погиб, – смотрел в этот момент он на Эмму Витольдовну, по всему выходило, ждал ее одобрения.
– Какой ужас, – сказала та с брезгливой гримаской, и по голосу ее было не понять, кого ей на самом деле жаль: льва-людоеда или фон Рихтера. – Все эти рассказы несколько… невероятны.
– Вы мне не верите, пани Вершинская? – В голосе профессора послышалась обида. – Надеюсь, когда я брошу к вашим ногам шкуру убитого волка, вы не будете столь же непреклонны.
– Вы и в самом деле собираетесь отправиться на охоту? – Мари сделала знак слуге, и тот поднес ей бокал с шампанским, а Дмитрию подумалось, что время для шампанского совершенно неподходящее. Наверное, то же самое подумал и Сергей Злотников, потому что едва заметно поморщился.
– Так вы советуете рассмотреть кандидатуру этой учительницы? – Он перевел взгляд на Дмитрия.
– Софья Петровна показалась мне весьма достойной и решительной особой. Помнится, вы сами говорили, что вашему сыну недостает воспитания.
– Мужского воспитания, Дмитрий Евгеньевич, но вы правы, кто-то должен заниматься не только воспитанием мальчишки, но и его образованием. Передайте своей соседке, что я жду ее завтра в девять. Даже любопытно посмотреть на столь выдающуюся особу.
При этих словах Мари поперхнулась шампанским и закашлялась, а Эмма Витольдовна посмотрела на нее с едва заметным осуждением. Дмитрию вдруг показалось, что в этом доме Софье придется нелегко, что страсти тут кипят нешуточные, хоть и неочевидные. Но она попросила, а он пообещал. На худой конец она всегда может отказаться. Хотя, положа руку на сердце, Дмитрию не хотелось, чтобы Софья отказалась, ему было жаль мальчика. Отчего-то казалось, что Софья сумеет найти с ним общий язык.
– Кстати, Эмма Витольдовна, как там Илья? – спросил Злотников, и из вопроса его стало ясно, что сына он не видел со вчерашнего ужина.
– Капризничает. – Пани Вершинская пожала тощими плечами. – Не желал утром выбираться из-под одеяла, Раисе пришлось вытаскивать его силой.
– Опять. – Злотников нахмурился. – Ну что ж, я знаю массу способов, как справиться с детскими капризами.
– Неужели выпорешь? – спросила Мари и улыбнулась. В этот момент выглядела она жалко, но Дмитрию было по-настоящему жаль не ее, а мальчика.
– Если потребуется, выпорю. Можешь не сомневаться, любовь моя. – Злотников тоже улыбнулся и поцеловал Мари в висок. – Но порка может подождать, у нас есть дела поважнее. Сегодня мы отправимся на прииск, чтобы господа геологи на месте определились, с чем им предстоит иметь дело. Благо, река и интересующий нас участок недалеко. Постоянно ночевать в лесу не придется, но, принимая во внимание недавние прискорбные события, я нанял проводника, который присмотрит за лагерем, да и за участниками экспедиции, если уж на то пошло.
– Я не нуждаюсь ни в чьем присмотре, – заявил фон Рихтер и оскорбленно вздернул подбородок. – Пусть этот ваш проводник присматривает за безусыми юнцами, – он бросил насмешливый взгляд на Дмитрия, – а я в состоянии постоять за себя. К тому же я обещал милой пани Вершинской волчью шкуру.
– Зачем мне волчья шкура? – Эмма Витольдовна приподняла белесые бровки.
– Постелите у камина. – Фон Рихтер поймал ее узкую ладонь и приложился к ней в галантном поцелуе. Вот только поцелуй этот пани Вершинской не понравился, словно моля о помощи, она бросила взгляд на Злотникова, но тот уже отвернулся.