- Меня тошнит от одного ее вида, - тихонько шепчет Лора. - У нее пальцы как у мясника. Эльва может уложить наповал лишь однажды взглянув на тебя, она утверждает, что может вылечить от любого недуга, но благодарю покорно, я бы предпочла хворать, только бы она до меня не дотрагивалась.
Раздается громкий треск. "Сухожилия", - проносится у Ренни в голове. Лицо немки искажается от боли, страдальчески суживаются глаза, но у нее не вырывается ни крика, ни стона, она стоически переносит страдания, не желая уронить в глазах окружающих свое достоинство.
- Слышите как вопиют ваши сосуды? - вопрошает Эльва. - В них идет воздух. Вы чувствуете, что вам лучше?
- Свободных мест нет. Все забито из-за выборов, - сообщает Лора.
- Может, позвонить в другие гостиницы, - продолжая наблюдать за Эльбой, предлагает Ренни.
- Позвонить? В другие гостиницы? - Лора коротко смеется.
- А разве других здесь нет?
- Вообще-то есть, но сейчас они закрыты. Правда есть одна для местных, но я бы не стала там останавливаться; твое поведение могут неправильно истолковать и у тебя возникнут серьезные неприятности. Я попытаюсь что-нибудь придумать.
Эльва охотно делится с наблюдателями своими секретами:
- Сила заключена в руках. Этот дар передала мне моя бабка, когда я была ребенком. Она владела им в совершенстве, и я кое-что унаследовала. Чувствуете, у вас в этом месте шишка? - В детстве ваша мама вас уронила. Вы были слишком малы, чтобы помнить. Кровь загустела, образовалась опухоль. Ее необходимо удалить, иначе она перерастет в рак. - Эльва мнет все энергичней. Травма вашей юности напоминает о себе.
- Старые проделки, - комментирует Лора. - туристы для нее как дерьмо для свиней. Даже если они ей не верят ни на грош, то все равно делают вид, что принимают все за чистую монету. Во всей округе доктора днем с огнем не сыщешь, так что выбирать не приходится. Ногу растянешь, так, кроме нее, обратиться не к кому.
- Может быть, хватит, - в замешательстве говорит немка, которая, как заботливая мать, не отходит ни на шаг от подруги.
Эльва бросает на нее исполненный презрения взгляд.
- Я скажу, когда хватит.
Нога хрустит. Эльвины пальцы гнут ее как кусок резины.
- Готово. - Эльва поднимается с колен. - Вставай.
С величайшей осторожностью немка ставит ноги на землю. Встает.
- Боль прошла. - Эльва с гордостью окидывает взглядом зрителей.
Немка улыбается.
- Это невероятно.
Глядя на это, Ренни преодолевает желание попросить проделать с ней тоже самое, хотя с ней все в порядке, нигде ничего не болит. Ей хочется почувствовать, на что это похоже, хочется отдать себя во власть этих магических рук. Она хочет, чтобы ее исцелили от всех болезней таким же волшебным образом.
В дверном проеме, ведущем на кухню, стоит Поль, медленно оглядываясь по сторонам. Ренни видит его, но решает не делать ему никаких знаков. Он сам подходит к ней.
- Как у нас дела? Лора сказала, что вам негде остановиться. Если не возражаете, можно у меня.
- На судне? - подозрительно осведомляется Ренни. И тут же мысленно одергивает себя, сначала ей следовало бы поблагодарить человека.
- Нет, - улыбается Поль в ответ. - У меня здесь свой дом. Две спальни. Две кровати.
Ренни не вполне представляет, что же именно ей предлагают, но подозревает, что не слишком много. Спасибо и на этом.
- Это было бы чудесно. Конечно, если вас это не слишком обременит.
- А с какой стати это должно меня обременять? - отвечает Поль.
Они возвращаются через сад, густо заросший цветущими лимонными деревьями; Ренни видит незнакомое ей растение, его ярко-оранжевый бутон раскрылся, обнажив белую сердцевину, внутри которой три огромных черных зернышка похожих на глаза насекомого. Вообще Ренни видит здесь множество такого, чему не знает названия.
Сад упирается в каменную стену футов пять в высоту. Поль закидывает ее камеру и все остальные вещи на стену, забирается сам, потом нагибается, чтобы помочь Ренни. Она протягивает ему обе руки. Ее совершенно не заботит, куда они идут.
Ренни с Дэниэлом сидели в его машине, что было для них делом непривычным. Была ночь, шел дождь…
Почему-то всегда, когда они оказывались вместе, шел дождь.
Они только что поужинали. Ренни забавляла мысль о том, что Дэниэл может выкинуть сейчас что-нибудь эдакое.
- Ну что теперь? Или спустим все на тормозах?
- Я знаю, что мне нечего тебе предложить.
У него был такой жалкий вид, что она почувствовала себя обязанной непременно утешить его, приласкать, успокоить, сказать, что все будет хорошо. Вместо этого она произнесла, да, тебе нечего мне предложить.
Дэниэл посмотрел на часы, высунул голову под дождь. Мимо проносились машины, улица в такую погоду будто вымерла, не увидеть ни одного прохожего. Дэниэл обнял Ренни за плечи и нежно поцеловал в губы. Потом осторожно дотронулся до них кончиками пальцев.
- Ты сводишь меня с ума.
- Пылкие речи не самое сильное твое место, - не пытаясь уклониться, сказала Ренни.
- Я знаю, что не умею как следует выразить свои чувства, - согласился Дэниэль. Ренни засомневалась, уместны ли сейчас проникновенные речи. Он приник к ней долгим поцелуем. Ренни отвернула лицо, уткнувшись в воротник его рубашки. Она ощущала себя в полной безопасности: едва ли ему взбредет в голову начать раздевать ее прямо здесь, в машине, или раздеваться самому на улице с двухсторонним движением.
По правде говоря, она бы не возражала, чтобы Дэниэл не останавливался на достигнутом, она хотела, чтобы они лежали рядом, лаская друг друга; в какой-то момент она поверила в это, поверила, что от простого прикосновения руки все может волшебным образом перемениться. Ей хотелось, чтобы он лежал рядом с закрытыми глазами, а она могла смотреть на него, не боясь сама быть увиденной, она хотела, чтобы он полностью доверился ей. Она хотела, чтоб он занимался с ней любовью очень долго, очень медленно, чтобы это никогда не кончалось, она желала, чтобы сладостный миг ожидания тянулся бесконечно, она мечтала вызвать его на откровенность, чтобы он раскрылся ей без остатка. Между тем, ее мечты и реальность разделяла такая пропасть…
Она резко откинулась на сиденье.
- Поехали домой.
- Дело в том, что я не хочу… Ты же сама прекрасно знаешь.
Его лицо сделалось по-детски недоуменным, он был так трогателен в своей обиде, что Ренни пожалела о своей резкости. Но тут в ней проснулось непонятное возмущение. Он не имел никакого права так себя с ней вести, рассчитывая на ее жалость. Она ведь не Господь Бог, она не обязана всех понимать, она и про себя-то толком ничего не понимает. Ренни любила называть вещи своими именами, но происходящему имени не было.
- Что ж ты будешь теперь делать? - сказала она. - Вернешься домой и займешься онанизмом? Или посвятишь себя домашним делам? Куда тебе еще девать время?
Он мягко обнял ее за шею.
- А что бы ты хотела? Если тебе в самом деле так хочется, мы можем снять где-нибудь номер в гостинице. Но у меня только час времени, а что потом? Разве это любовь? Разве ты этого хочешь?
- Нет. - Ей было нужно и это, и многое другое, но в жизни так не бывает.
- Я не очень хорошо разбираюсь в таких вещах, продолжал Дэниэл. - Я бы стал тебя презирать, или разозлился, но мне не хочется этого делать, я беспокоюсь за тебя, как бы с тобой не случилось чего-нибудь плохого; мне кажется, что как врач я смог бы сделать для тебя больше. Я в этом больше понимаю.
- А почему одно исключает другое?
- Такой уж я уродился. Есть вещи, которые я делать просто не могу.
Ренни поразило, что во многом Дэниэл напоминал ей Грисвольд - не то, каким он был, а каким хотел казаться.
Вполне приличный достойный человек, сказали бы в Грисвольде, в котором все разложено по полочкам, что можно и что нельзя. Это неожиданное прозрение только расстроило ее. Он был просто нормальный, поэтому она и влюбилась в него, заурядность, возведенная в степень. Он был именно таким, каким и должен быть. Он зарабатывал себе на жизнь оперируя людей, а когда они начинали умирать - ободряюще похлопывал их по плечу. И то и другое он делал одними и теми же руками, но никому не казалось это противоестественным, никому не казалось это странным. Он хороший человек.
- Ты веришь во что-нибудь? - спросила его Ренни. - Ну, чем ты живешь, что придает тебе силы? Что побуждает тебя просыпаться по утрам? Откуда тебе известно, что можно, а что нельзя, что хорошо, а что плохо? Только не говори, что все - от Бога.
Дэниэл воспринял вопрос совершенно серьезно.
- Не знаю, никогда не задумывался о таких вещах.
Ренни продрогла, ей казалось, что она умирает, и Дэниэл это знал, только вида не показывал. Но секс с Дэниэлом в снятом на час гостиничном номере не исправил бы положения, теперь Ренни и сама это осознавала. Нужно куда-то идти, отпирать дверь, сбрасывать отсыревшие одежды, он присядет на край кровати. Смотреть на него, как он наклонив голову, развязывает шнурки на ботинках - нет, это слишком, слишком грустно. "Не нужно этого", - скажет она, потом возьмет его за руки и будет долго и безутешно плакать.
Ренни больше не тешила себя надеждой, что Дэниэл спасет ее жизнь. Она вообще больше ничего не ждала от него. Может, это и был самый верный выход, никогда ничего не ждать.
- Поехали домой, - повторила она.
Ренни лежала в постели, в их постели, в ожидании пока Джейк выйдет из душа. Ее тело стало деревянным, как будто чужим. Они уже обо всем переговорили. Все заключалось в том, что Ренни не хотелось больше, чтобы он до нее дотрагивался, она не могла объяснить почему, да ему и самому это было не нужно, но сознание Джейка отказывалось принимать эту простую истину.
- Попробуй, - уговаривал он ее. - Ты ведь даже не даешь мне попытаться.
- Что ты повторяешь как заведенный, у меня получится, я знаю, что получится, должно получиться, прервала его Ренни.
- Ты безжалостна.
Они хотели еще раз попытаться. Ренни стояла перед раскрытым шкафом, размышляя, что лучше надеть для такого "испытания". Проверка сил. Ренни хотелось спрятать от посторонних глаз свое тело, и она знала, что так будет лучше для всех, она перестала спать раздетой. Ей не хотелось ни перед кем демонстрировать свое искромсанное, искалеченное тело.
Когда-то Джейк подарил Ренни пурпурного цвета лифчик с замысловатой застежкой. В результате в самый патетический момент, никто из них не смог ее расстегнуть. Сжимая друг друга в объятиях, они катались от хохота по кровати так, что чуть не свались на пол.
- Все, хватит с меня возбуждающих тряпок, - отдышавшись заявила тогда Ренни.
Ренни остановила свой выбор на черном пеньюаре, который Джейк когда-то ей подарил. Если он захочет, верх можно будет оставить. Ренни зажгла свечи, легла в постель, поджала под себя колени, устраиваясь поудобнее. Ничего хорошего из этого не выйдет.
Она попыталась представить Дэниэла, лежащего рядом, вместо Джейка, надеясь, что хоть это поможет, но нет, не получилось. Она не могла вообразить его без одежды. Она видела перед собой только его руки, длинные тонкие пальцы…
В средние века было принято рисовать души, расставшиеся со своей оболочкой и очень долго велись умные споры о том, в какой части тела обитает душа пока человек жив. С Дэниэлом и без всяких споров понятно, его душа живет в его руках. Отрежь их и он превратится в зомби, в живого мертвеца.
Ренни лежала и предавалась грустным размышлениям: тот кого хочу я, не позволяет мне коснуться себя, а тому, кто хочет меня, я сама не дам до себя дотронуться. Впору писать книги на тему "Творческое воздержание", "Половое воздержание" - но это завтрашний день, если не считать, что он уже наступил. Что дальше? Сублимация? Занятия керамикой? Может, окунуться с головой в благотворительность?
Иокаста рекомендовала мастурбацию. Это считалось очень современным.
Когда все испробуешь, и ничего не принесет тебе удовлетворения, дай волю своим пальчикам.
Но мастурбация претила Ренни, это было все равно, что разговаривать самой с собою или вести дневник. Ренни никогда не понимала женщин, которые вели дневники. Она заранее знала, что напишет. Неожиданное для себя можно услышать только от других.
Джейк вышел из душа, завернувшись в голубое полотенце. Он присел рядом с ней на кровать и нежно поцеловал в губы.
- Погаси свечи, - попросила она.
- Не хочу. Мне нравится смотреть на тебя.
- Почему?
- Меня это возбуждает.
Ренни смолчала. Он провел рукой по ее правой ноге, поднялся к животу, рука сама нашла левое бедро, погладила поджатую ногу. Потом он проделал эти движения еще раз, сняв с нее трусики. Выше он трогать не стал. Как в школе, только наоборот, подумалось Ренни. Он чуть раздвинул ей ноги и наклонился, чтобы поцеловать впадинку на животе.
- А не выкурить ли нам травки, предложил он.
- Чтобы помочь мне расслабиться? - она лежала, откинувшись на подушки. Его глаза злобно блеснули, как у грызунов или им подобных. Красные умные глазки на острой маленькой морде, с острыми зубками.
- Да, ты права, для этого. - Он принес коробку для чая, высыпал на ладонь траву, свернул самокрутку, запалил ее и протянул Ренни.
- Я люблю тебя, - сказал он, - но ты не хочешь в это поверить.
- Какая разница между верой и иллюзией? Может, тебе кажется, что ты любишь меня из чувства. Может, ты чувствуешь себя виноватым передо мной. Ты всегда говорил, что чувство вины очень присуще еврейским матерям.
- Ты мне не мать. И слава Богу.
- Я и не могу ей быть. Я же не еврейка.
- Нет в мире совершенства, как нет и безупречных людей, - вздохнул Джейк. - Ты моя золотая, любимая, прекрасная гойка. У каждого она должна быть в жизни, хоть один раз.
- Так вот значит, что я такое. Это поможет мне лучше разобраться в себе. Всегда приятно знать, что ты есть на самом деле. Но какая же я золотая?
- Ну, позолоченная, точно!
- Шутить изволите?
- Не задавай таких вопросов. Я от природы безграмотен и тем горжусь.
- Но ты подаешь надежды.
- Стараюсь, когда это возможно.
- Это не кино сороковых.
- Ты дурачишь меня, - обиделся Джейк.
Ренни с трудом сдержала слезы. Ей было невыносимо наблюдать, как Джейк делает вид будто ничего не случилось, ничего не происходит, как будто ему все равно, и еще более невыносима мысль, что она сама ему подыгрывает в этом. Ей хотелось сказать, что она умирает, но не разыгрывать же мелодраму, к тому же неизвестно, умирает она на самом деле или нет.
Джейк водил рукой вверх-вниз по ее ноге.
- Я как-то неловко себя чувствую, мне кажется, тебе неприятно то, что я делаю.
Ренни продолжала смотреть на него, но она не знала, чем ему помочь. - Мне не верится - думала она. Почему - не знаю. - Слова проносились в ее голове, как будто произносил их кто-то другой.
Он наклонился и опять поцеловал ее, стараясь, чтобы их тела не соприкасались. "Она старается для меня, - мелькнуло у нее. - Ему нужно другое."
Джейк приподнял ее, и приник к ней губами.
- Я так не хочу, - запротестовала она. - Мне не нужна твоя жалость. Я хочу, чтобы ты вошел в меня.
Джейк помедлил. Взяв ее за запястья, он закинул ей руки за голову.
- Заставь меня сделать это. Скажи, что тебе этого хочется.
Их обычный ритуал, один из многих, она сама всегда выполняла его, но сейчас ей не хотелось играть. Она лежала не двигаясь, и он отпустил ее, уткнулся лицом ей в плечо, его тело будто обмякло, стало безвольным.
- Дерьмо, - вырвалось у него.
Ему было тяжело видеть ее перед собой такую уязвимую, легко ранимую. Ренни понимала, в чем дело. Он попросту боялся ее, на ней лежала печать смерти, и это бросалось в глаза. Они лежали рядом, Ренни пришли на память строчки, которые она однажды видела в мужском туалете, когда делала репортаж о граффити. "Жизнь - это всего лишь еще одна болезнь общества, передающаяся половым путем".
Ренни не винила Джейка, почему он должен из-за нее страдать?
Он приподнял голову.
- Прости меня.
- Это ты меня прости, - сказала Ренни. Помолчала. Потом спросила: у тебя кто-то есть, правда?
- Это не имеет значения.
- Ей ты тоже самое отвечаешь обо мне?
- Послушай, - взмолился Джейк. - Не заниматься же мне онанизмом. Ты же мне не даешь.
- Не знаю, - эхом откликнулась Ренни. - И это все? А разве это так важно?
Ренни гладила его по голове и думала о душе, покидающей тело, в форме слов, на средневековых скрижалях.
О, смилуйся. Ну пожалуйста.
Они гуляли, уходя вглубь местности, лазили по горам. Ренни мучительно пыталась придумать какую-нибудь нейтральную тему для разговора. Он нес ее камеру и еще одну сумку. Ренни решила не обременять себя лишними вещами, и захватила с собой необходимый минимум. Время близилось к шести, но несмотря не такой час, и на то, что деревья щедро отбрасывали тень, было очень жарко, асфальт плавился под ногами. Вдоль дороги в ряд выстроились крохотные домишки, на крылечках сидели местные жители, женщины в ситцевых платьях, те, что постарше носили шляпы; они раскланивались с Полем, и он кивал в ответ. Хотя они и не пялятся во все глаза, очевидно, от них все равно ничего не скроешь, они все берут на заметку. Мимо них к холму пробегает стайка девушек лет пятнадцати-шестнадцати; у некоторых в волосах венки из цветов, искусно вплетенные и приколотые: они выглядят до странности старомодно наряженными. Девочки исполняют какой-то гимн на три голоса. "Интересно, - думает Ренни, они в церкви-то хоть раз были?"
- Вот мы и пришли, - прерывает ее мысли Поль. Блочный бетонный дом как две капли воды похож на те, что встречались им по пути, разве что немного больше. Он выкрашен светло-зеленой краской. Дом громоздится на сваях, вокруг него - резервуар для дождевой воды. В саду растут кактусы и какие-то лианы. Дорожки засыпаны гравием. Ворота увиты полузасохшей виноградной лозой, впрочем усеянной желтыми ягодами.
- Видишь это, - говорит Поль, - ветки этого винограда бросают в сады тем, кого не любят. Они разрастаются, как бешеные и душат остальную зелень, от них можно задохнуться. Здесь их называют вином любви.
- А разве тебя здесь кто-нибудь не любит? - язвительно спрашивает Ренни.
- Правда, в это трудно поверить? - насмешливо улыбаясь, Поль уходит от ответа.
В доме все прибрано, почти нет мебели, впечатление, что здесь никто не живет. Обстановка более чем скромная, такие же деревянные стулья, какие Ренни видела в баре на берегу. На треноге - телескоп.
- Что ты в него разглядываешь?
- Звезды.