Голова Михаэля без сил опустилась на стол.
Регина, тяжело вздохнув, вышла из сеней, тихо прикрыв за собой дверь. Подняла глаза, налитые долго сдерживаемыми слезами, к низкому свинцовому небу. В тот же миг она по-волчьи оскалила зубы и бросила со злостью:
– Не сомневаюсь, ты все слышал. Следишь за людьми, что-то вынюхиваешь и выискиваешь, словно шакал!
– Матушка, – осклабился Хассо, – вы несправедливы к своему родному сыну.
Регина усмехнулась:
– Волчье сердце, что выменял той ночью, не дает тебе покоя? Оно жаждет человеческой крови? Кто будет твоей следующей жертвой, оборотень?
Хассо весело рассмеялся:
– Ты, матушка! Я сожру тебя с потрохами, мерзкая ведьма, за то, что лишила меня богатого дома, знатного положения, уважения и почитания. Вместо этого я, словно шавка, бегаю на посылках и получаю жалкие крохи с барского стола.
Регина не моргнула глазом:
– Ставший однажды шавкой будет угодливо скулить и вилять хвостом не перед этим, так перед другим хозяином. Твой новый господин купил тебя с потрохами, но не ровен час выкинет на свалку, как плешивого бешеного пса.
Водянистые глаза Хассо превратились в узкие щелки. В голосе зазвучала ненависть:
– Посмотрим, за кем будет последнее слово.
В то же мгновение он словно призрак растворился в темноте.
– Бедный мальчик, ты сам не ведаешь, что творишь, – прошептала Регина. Две крупные слезы скатились по ее щекам.
Из спасительного забытья, в которое погрузил девушку чудодейственный эликсир, вернулась лишь ее половина. Вторая так и осталась блуждать в сумрачных мирах забвения, наслаждаясь покоем.
Ожившая часть продолжала примитивное существование, не позволяя раненым чувствам одержать верх над разумом. Кристина осталась жить в скромной лесной хижине. Она ни в чем не нуждалась. Чистая ключевая вода, свежая зайчатина, приносимая с охоты Михаэлем, плоды скромного сада, разбитого Региной среди лесной глуши. Много ли надо, чтобы пережить зиму, которая, по приметам, не обещала быть суровой?
Летом Кристине предстояло разрешиться от бремени. К кануну Святого Сильвестра ее животик слегка округлился, движения стали плавными и спокойными, щеки порозовели, но в глазах до сих пор пряталась тоска.
Девушка внимательно слушала наставления Регины по сбору, хранению и смешиванию трав, училась варить лекарственные настои, готовить втирания и выпаривать эликсиры.
Постепенно она смогла почувствовать грань, при которой польза растения переходит в смертельную опасность. И в душе лелеяла мечту, что, родив младенца, пристроит его в добрые руки и прекратит свое бессмысленное существование. Смерть от белладонны в смеси с опиумным дурманом, притупляющим страх, казалась ей благой и достойной переносимых страданий.
Оставалось лишь ждать.
Михаэль, видя сдерживаемые муки любимой, страдал еще больше, но не подавал виду. Его утешали многочисленные служанки, приглашаемые заботливой матерью из ближайших селений. Не многие задерживались в замке. Видя каждый день новые лица, принимая новые ласки, Михаэль не задумывался, куда пропала вчерашняя Агнесса или позавчерашняя Гертруда.
Он старался выжить любым способом.
Тепло, щедро даримое прислугой красивому и богатому наследнику, не оскудевало. Отдав свое тело на откуп не греющей его страсти, Люстиг хранил сердце лишь для одной избранницы, которая смиренно сносила выпавшие на ее долю испытания. Готовилась родить ребенка от человека, которого никогда не любила. Лишь дорожила как другом и жалела. Жалела его, не себя.
В последнюю неделю старого года Птичка уговорила Михаэля отвезти ее в Марцелль. Будучи ребенком, Кристина всегда приезжала в канун Святого Сильвестра в город. Погулять по праздничной ярмарке, разбитой на центральной площади, что напротив ратуши, полюбоваться незамысловатыми ремесленными украшениями, разложенными на торговых рядах, повеселиться с другими детьми над представлением заезжего кукольного балагана и вдоволь покататься на заливаемом катке в пойме реки.
Когда она просила Михаэля о поездке, впервые в ее глазах засветились прежние веселые огоньки Они вселили в бедного парня надежду, что любимая идет на поправку.
Желая попасть в предпраздничный город, Кристина преследовала одну цель: ей не терпелось хотя бы краешком глаза взглянуть на Якова, пройтись по улице мимо его мастерской, погрузиться на единственный миг в счастливые воспоминания.
Всего на миг!
Запомнить их. Чтобы потом спокойно уйти в другой мир. Она мечтала об этом как о единственном подарке.
Запах любимых детских лакомств – яблок в сахарной глазури и жареного миндаля, покрытого карамельной крошкой, – Кристина почувствовала уже на подъезде к городу.
Беременность обострила ее обоняние. Город, переживший приход Рождества, готовился к встрече Сильвестра, оставаясь в праздничном убранстве. Двери домов украшали веточки омелы с дрожащими прозрачными плодами, хвойные венки с сушеными яблоками и веточками остролиста. В маленьких двориках мерзли деревья, увешанные пестрыми лентами.
Все как всегда.
Устроенные под елками, наряженными в незамысловатые детские самоделки, ясли с Новорожденным окружали деревянные фигурки волхвов. Через слюдяные окошки домов виднелись выращенные в тепле ростки пшеницы, на которых лежал выпиленный из дерева Святой Младенец.
Прибыв в Марцелль на небольшой крытой повозке, Кристина попросила Михаэля остановиться у церкви Святого Августина, куда Вильгельм часто приезжал на службу.
– Она закрыта, Птичка. Время обедни, – постарался отговорить Люстиг, но, словно в опровержение его слов, тяжелая сводчатая дверь собора дрогнула, и в приоткрытую щель выскользнула закутанная в черное женщина. Несколько раз перекрестившись и воздав поклоны, она исчезла в глубине узкой темной улицы.
– Видишь? Позволь мне посидеть в тиши, поезжай пока к кузнецу, а как справишь дела, возвращайся за мной. Я никуда не уйду с церковного двора, обещаю. – Кристина умоляюще взглянула на Михаэля.
Несколько мгновений молодой господин раздумывал, но все же поддался просьбе. И, заручившись обещанием ни в коем случае не покидать кирху, помог молодой женщине сойти с повозки. Нежно поцеловав любимую в лоб, он, не теряя времени, вскочил на козлы, пришпорил лошадь и исчез за углом.
Закутавшись в шерстяной плащ, ежась от пронизывающего декабрьского ветра, Кристина толкнула кованую ограду и, стараясь не поскользнуться на высоких обледенелых ступеньках, медленно поднялась в храм.
Церковь наполнял полумрак, повисший над хорами и центральным нефом. Настоятель берег лампадное масло и свечи, не зажигал светильники между службами. Тусклый дневной свет едва проникал сквозь мозаичные окна, создавая внутри ощущение склепа.
Кристина, ежась от страха, не решилась пройти в глубь темного зала. Обойдя купель со святой водой, она осторожно присела на первой к выходу скамье. Постепенно ее глаза привыкли к темноте и смогли различать детали.
В церкви она была не одна. Скорбная фигура какой-то женщины виднелась вблизи пустой ризницы. Послышалась ее молитва, смешанная с рыданиями. Несчастная просила помощи или замаливала совершенный грех.
"А зачем ты здесь, Кристина?"
От отца она слышала, что Иисус милосерден к кающимся и справедлив к праведникам. Он – Бог Света и Добра и всегда приходит на помощь истинно верующим.
"Веришь ли ты в Меня?" – прозвучал в голове новый вопрос.
Девушка смутилась. Выросшая на лоне природы, среди свободы, среди красоты лесов, умеющая понимать язык птиц и зверей, способная узреть маленький народ, она никогда не задумывалась о главном: кто создал то, что она видит вокруг?
Отец уверял, что Бог Отец сотворил мир за шесть дней, матушка Регина верила, что мир создан Великой Матерью в момент соития с Рогатым Богом. Сама же Кристина никогда не задавала ни себе, ни своим маленьким друзьям вопросов о первопричине сущего. Отец, ставший богобоязненным и благочестивым христианином после смерти жены, при любом удобном случае приезжал в Марцелль на Троицу или Рождество. Дочку он брал с собой на службу. Бедной девочке было достаточно получаса, чтобы налюбоваться праздничным убранством храма, нарядными горожанами, подслушать их разговоры и свежие сплетни вперемешку с молитвами и откровенно заскучать. Рисуя ноготком на деревянных скамьях замысловатые узоры, она не раз бывала наказана отцом за непослушание. Что говорить, Господь не спешил осенить ее знамением и осознанием веры в Него.
Так и сейчас, ежась на холодной скамье, она мысленно перебирала причины, заставившие ее прийти сюда. Отец говорил, что в самые тяжелые минуты на молящегося человека снисходит благоговение и Всевышний внимает молитвам. Он много рассказывал о спасении души, но, как узнал о беременности дочери, не прислал в хижину Регины ни единой весточки.
Грязные наветы, разносимые по Фогельбаху Мартой, обернулись несколькими разбитыми окнами в доме Вильгельма и измазанной конским навозом ограды. На большее паскудство соседи не решились. Заслуги и слава краснодеревщика, распространившаяся далеко за пределы селения, быстро заткнули рты сплетникам и недоброжелателям.
Как бы то ни было, отец отказался от своей дочери и будущего внука, противореча насаждаемой им же самим вере во всепрощение и милосердие. Всю жизнь скрывая в душе возложенную на дочку вину за смерть любимой жены, он воспользовался случаем, чтобы отречься от единственного родного человека.
Хотя у него еще оставался сын, Михаэль, о существовании которого Вильгельм даже не догадывался.
Кристина зябко повела плечами, кутаясь в плащ.
"Что ты здесь делаешь, Кристина?" – вновь раздался в голове голос.
"Бог не хочет говорить со мной, к я не знаю ни одной молитвы. Все бесполезно…"
Девушка осторожно встала со скамьи и, стараясь не шуметь, побрела к выходу.
Дверь скрипнула, и внезапный порыв студеного ветра, толкнувший ее снаружи, сорвал с головы девушки капюшон, растрепав светлые волосы. Гребень, держащий их, выпал из пучка на каменный пол храма. Девушка нагнулась его поднять и расстроилась: одно крылышко птички откололось и в темноте отлетело неизвестно куда.
"Не беда", – успокоила она себя и, закрутив волосы, закрепила в них украшение.
Ждать на ветру Михаэля совсем не хотелось, и она решила обойти вокруг церкви и осмотреть ее внутренний двор. Узкая тропка, петляющая среди засыпанных снегом надгробий, привела ее в угол церковного двора, где притаилась небольшая ремесленная лавка, окна которой светились уютным теплом.
Озябшая девушка поспешила на огонек. Осторожно постучалась в дверь. В домике раздался шорох, и невысокий человек в кожаном переднике поверх рясы просунул коротко остриженную голову в приоткрывшуюся щелку. Его пытливые серые глаза с несколько секунд изучали замерзшую прихожанку. Через мгновение дверь распахнулась, и теплый воздух, пропахший сухим деревом, лаком и столярным клеем, окутал Кристину ароматным облаком. Она невольно улыбнулась: так всегда пахло в мастерской ее отца.
Маленький человек отступил внутрь домика, приглашая ее войти. От тепла у бедняжки заслезились глаза, и она, словно слепой котенок, застыла у входа, пытаясь разглядеть место, в котором оказалась.
Небольшая, освещенная дрожащими масляными светильниками комната представляла собой лавочку по изготовлению деревянных поделок и детских игрушек. Мастер выстругивал очередного летящего ангела или жертвенную овечку. Вокруг его верстака паслись уже целые стада агнцев, крутились карусельки и толпились фигурки волхвов, пришедших приветствовать новорожденного мессию. Поделки были выполнены с величайшей точностью и тщательностью. А главное, с любовью.
Кристина, переводя глаза с одной игрушки на другую, вздыхала с восхищением и не могла вымолвить ни слова.
– Нравится тебе моя работа, милое дитя? – спросил мастер, лукаво прищуриваясь. – Что бы ты для себя выбрала?
Девушка растерялась. Она недоверчиво взглянула на хозяина мастерской и, встретившись с его добрыми глазами, улыбнулась:
– Не знаю, божий отец… Я выбрала бы все. И этого зайчика и того ягненка… а скорее всего, ангела, что сейчас лежит на вашем верстаке. Но думаю, мне придется подождать.
– Да, дитя мое, я только приступил к его созданию. И знаешь что? Я назову его твоим именем и передам в подарок. Где мне найти тебя, когда ты покинешь мой кров?
Кристина не могла понять, что привлекает ее в этом маленьком человеке. Может, глаза? Они светились теплом и любовью, которых лишил ее отец. От них, словно солнечные лучики, по всему лицу разбегались морщинки. Или его доброта, от которой в маленькой лавочке становилось уютно как дома?
Она решила довериться ему:
– Мое имя Кристина Кляйнфогель из Фогельбаха. Я дочь краснодеревщика Вильгельма.
– Знаю, твой отец – талантливый мастер. Я видел его работы и горд, что теперь знаком с его дочерью. Мое умение – лишь жалкое подобие его таланта. Перед тобой обычный ремесленник, надеющийся услужить Всевышнему. Прихожане величают меня отец Иоахим.
Кристина смущенно потупила взор.
Настоятель осторожно взял ее за руку.
– Неисповедимы пути Господа нашего, и недаром этим пасмурным днем он направил твои стопы в сторону церкви. Откройся, дитя, что тебя мучает? Вижу, ты ожидаешь ребенка. – Кристина вспыхнула. – Присядь, милая, за мой стол. Сейчас налью тебе горячего охотничьего чаю, взбодришься, да и ребенку тепло не помешает.
Кристина опустилась на предложенный стул и, проводив глазами исчезнувшего в закутке священника, быстро смахнула набежавшие слезы. Она соскучилась по отцу.
Настоятель вернулся с кружкой душистого травяного чая с каплей настойки и поставил ее перед разомлевшей от тепла девушкой.
– Веруешь ли ты в Бога, дитя мое? – неожиданно спросил он.
Кристина подняла на него испуганные глаза. Некоторое время назад она задала себе тот же вопрос и не нашла на него ответа.
– Не знаю, святой отец… А вы?
Священник от души рассмеялся:
– Конечно, девочка. Иначе бы я не был счастлив в своем пределе. Скажи, веришь ли ты в прощение после искреннего раскаяния?
– Не знаю, вы задаете непонятные вопросы.
– Но ты пришла в храм в поисках понимания и не нашла его, не так ли? Почему ты здесь?
– Отец всегда говорил мне, что в трудную минуту лишь Господь способен помочь. Но я не знаю ни одной молитвы, чтобы попросить Его об этом.
Священник дотронулся до ее головы и погладил влажные от растаявшего снега волосы:
– Ты можешь говорить с ним своими словами, незачем заучивать молитвы, тем более если не умеешь читать… Ведь так? Он услышит тебя и поймет.
Кристина удивленно и недоверчиво взглянула на священнослужителя:
– Отец твердил совсем другое, он заставлял меня учить псалмы на слух. Я злилась и ничего не запоминала. Я боялась, когда он брал меня с собой в храм и внимательно следил, как я выговариваю слова. Увы, наказание не было редкостью.
– Твой отец – праведный христианин, но даже он имел право ошибаться. Вера твоя должна идти от сердца, а не от языка.
Кристина растерянно молчала.
– Так что привело тебя ко мне, дитя? – внимательно заглянув в ее глаза, произнес священник. – Знакома ли ты с таинством исповеди и отпущения грехов? Доверь мне свои страхи, расскажи о невзгодах, твоя тайна навсегда станется в моей душе.
Кристина неожиданно для себя согласилась. Прочтя молитву, настоятель осенил склонившуюся перед ним голову девушку крестом, взял ее за обе руки и приготовился внимательно слушать.
Глотая слезы, Маленькая Птичка начала свой нелегкий рассказ, сбивчивый, порой путаный и кажущийся невероятным.
Она рассказала все с самого начала, не умолчав о маленьком народе, продолжила о дружбе с Михаэлем и опеке матушки Регины.
Лицо священника было спокойно, он внимательно слушал.
Кристина не утаила от него страшную оргию, увиденную в подвале замка. Она видела, каким напряженным стало лицо святого отца, как губы его мучительно сжались, а в глазах засветилось искреннее сострадание.
Отец Иоахим задал короткий вопрос:
– Узнала ли ты кого-то из негодяев, устроивших черную мессу? Видели ли они тебя?
– Нет, ни то ни другое. Они были в масках. Меня они не видели.
– Этим ты спасла свою жизнь… Продолжай, дитя.
Кристина поведала о странном безумии, овладевшем ею позже, после увиденного насилия. О странной тяге к Люстигу, появившейся у нее после потери невинности.
Но стоило ей произнести имя Якова, как случилось неожиданное. Священник смертельно побледнел и вскочил с места. Некоторое время он стоял, отвернувшись к потемневшему окну, и молчал. Потом, вернувшись к Кристине, положил обе руки ей на голову и тихо произнес:
– Я отпускаю тебе все грехи, дитя. Ты не ведала, что творила, находясь под властью дьявольского искуса. Аминь.
Кристина заплакала. Слезы очищали измученную болью душу, освобождали ее от скопившейся безысходности.
– Плачь, если хочешь. Плачь, если будет тебе легче от этого. Потому что потребуются все силы, чтобы услышать, что я скажу тебе, – печально произнес Иоахим.
Девушка затаила дыхание, слезы змейками продолжали катиться по ее щекам. Она не могла отвести глаз от белого как полотно лица священника.
– Который раз убеждаюсь, что все предопределено. Знаешь ли ты женщину, что была в храме вместе с тобой? Слышала ли ты ее молитвы и видела ли нескончаемые слезы?
Кристина отрицательно качнула головой, отвечая на первый вопрос, и следом кивнула в ответ на второй:
– Да, видела.
– Ее зовут Мария-Каролина Циммерманн, она вдова недавно преставившегося герра Доминика и мать несчастного Якова.
Девушка онемела, забыла, как дышать.
Святой отец скорбно продолжил:
– Якова схватили по оговору в богоотступничестве, поругании святого образа Божьей Матери, хулении веры и эретизме. Он заключен под стражу и доставлен в епископальное собрание во Фрайбурге, где ждет следствия и приговора Святой инквизиции. Его отец, услышав решение бургомистра, отправившего сына на высший суд церкви, через день предстал перед престолом Божьим от разрыва сердечного клапана. Имущество несчастных арестовано, но не передано пожелавшему остаться неизвестным доносчику, а разделено по особому указанию среди глав городского совета. Несчастная мать, как праведная христианка, неспособная наложить на себя от горя руки, каждый день молит о несбыточном: об освобождении сына. Не зная о том, что глупец сам собирает поленья для костра…
– Что он натворил? Скажите мне ради бога! В чем именно его обвиняют? – Голос Кристины дрожал от напряжения как струна.
Стиснув кулаки до крови, несчастная вскочила на ноги и умоляюще смотрела на Иоахима. Более всего она боялась сейчас лишиться чувств.
– Глупец уничтожил свое последнее творение, что готовил по заказу Светлейшего для фрайбургского монастыря. Его картина, изображающая склоненную над младенцем Иисусом Божью Матерь, была им собственноручно замазана угольной сажей. Один лихой человек стал свидетелем надругательства и донес на него.
Оставшаяся без сил, уничтоженная Кристина опустилась на стул и поникла головой.
Она долго молчала, собираясь с мыслями.
– Глупый Яков, что же ты натворил… Как ты мог уничтожить мой образ? Что же нам теперь делать? Как спасти тебя?
Священник шагнул ближе: