Её мучили кошмары. Черноглазый дьявол всё время склонялся над нею, мучая её, и она кричала, пробовала отодвинуть его от себя, но он постоянно возвращался, когда она меньше всего этого ждала. Она хотела, чтобы здесь был Николас, он бы не позволил дьяволу мучить её, но затем вспоминала, что Николас не любит её, и понимала, что должна бороться в одиночку. И каждый раз, когда Джессика пыталась оттолкнуть дьявола, эти действия отдавались болью в голове и ногах. Иногда она слабо кричала про себя, задаваясь вопросом, когда всё это закончится и кто-нибудь ей поможет.
Постепенно Джессика поняла, что находится в больнице. Она узнала запахи, звуки, накрахмаленные белые униформы, мелькающие перед её взглядом. Что же случилось? Ах, да, она упала на камни. Но, даже поняв, где находится, она всё равно закричала от страха, когда большой темноглазый мужчина склонился над ней. Краешком сознания она теперь понимала, что он не дьявол, он, должно быть, доктор, но было что-то в нём… знакомое…
И вот, наконец, она открыла глаза, которые теперь видели всё ясно и отчётливо. Она неподвижно лежала на высокой больничной койке, мысленно ощупывая себя и пытаясь понять, какие части тела целы, а какие пострадали. Её плечи и руки подчинялись командам, хотя на внутренней стороне левой руки стоял катетер, а отходящая от него прозрачная пластиковая трубка соединялась с перевёрнутым пакетом с жидкостью, висящим над её головой. Джессика нахмурилась, глядя на устройство, пока в её голове не исчез туман, и она поняла, что это такое. Ноги также действовали, хотя любое движение вызывало ужасную боль, отдававшуюся в каждом мускуле.
Её голова. Она ударилась головой. Джессика медленно подняла правую руку и дотронулась до головы, которая болезненно отозвалась на прикосновение, и там всё ещё оставалась опухоль. Но волосы были на месте, из чего она сделала вывод, что травма недостаточно серьёзная для хирургического вмешательства. В общем, ей очень повезло ещё и потому, что она не утонула.
Джессика повернула голову и сразу же обнаружила, что это было не очень-то мудро с её стороны. Она закрыла глаза от разрывающей голову боли, и, дождавшись, пока боль не станет терпимой, снова открыла глаза, но на этот раз не стала двигать головой. Вместо этого она осторожно, одним лишь движением глаз осмотрела больничную палату и увидела приятную комнату с раздвинутыми, чтобы впускать золотисто-прозрачный солнечный свет, занавесями на окнах. Расставленные в комнате стулья выглядели удобными, один стоял рядом с её кроватью, а несколько других - у дальней стены. В углу был устроен алтарь, отделанный в синих и золотых цветах, с нежной миниатюрной статуей Девы Марии, и даже с другого конца комнаты Джессика разобрала ласковое, светящееся терпением лицо. Она тихо вздохнула, успокоенная утонченной статуэткой Божьей Матери.
Комната благоухала сладким ароматом, который перебивал даже больничные запахи лекарств и дезинфицирующих средств.
Большие вазы с цветами были расставлены по палате, не розы, как она могла бы ожидать, а белые французские лилии, и Джессика улыбнулась, глядя на них. Она любила лилии - такие высокие, изящные цветы.
Дверь медленно, почти нерешительно открылась, и краешком глаза Джессика заметила белые волосы мадам Константинос. Она была не настолько глупа, чтобы снова повернуть голову, но смогла произнести:
- Maman, - и была удивлена слабостью своего голоса.
- Джессика, дорогая, ты проснулась, - радостно сказала мадам Константинос, входя в комнату и закрывая за собой дверь. - Знаю, я должна сказать врачу, но сначала хочу поцеловать тебя, если можно. Мы все так волновались.
- Я упала на камни, - попыталась объяснить ей Джессика.
- Да, мы знаем, - ответила мадам Константинос, касаясь щеки Джессики мягкими губами. - Это было три дня назад. Помимо осложнённого сотрясения мозга, у тебя ещё воспаление лёгких - ты же промокла насквозь, - и в довершение всего шок. Нико обезумел, мы не могли заставить его покинуть больницу, даже чтобы поспать.
Николас. Джессика не хотела думать о Николасе. Она гнала все мысли о нём из утомленного сознания.
- Я так устала, - прошептала она, её ресницы, затрепетав, снова закрылись.
- Да, конечно, - мягко проговорила мадам Константинос, поглаживая её руку. - Я должна теперь сказать медсёстрам, что ты проснулась, и доктор захочет тебя видеть.
Она вышла из палаты, и Джессика задремала, но недолгое время спустя её разбудил незнакомый человек, чьи прохладные пальцы обхватили её запястье. Она открыла глаза и сонно посмотрела на смуглого, хрупкого сложения доктора, который измерял её пульс.
- Привет, - проговорила она, когда он опустил её руку на кровать.
- Приветствую вас, - улыбнувшись, ответил он на прекрасном английском. - Я ваш врач, Александр Теотокас. Просто расслабьтесь и позвольте мне быстренько посмотреть ваши глаза, хммм?
Он посветил своим маленьким фонариком-карандашом в её глаза, и, казалось, остался доволен увиденным. Затем он внимательно прослушал её сердце и легкие, и, наконец, отложив свои записи, улыбнулся ей.
- Итак, вы решили проснуться. Вы перенесли довольно серьёзное сотрясение мозга, но находились в состоянии шока, поэтому мы отложили хирургическое вмешательство, пока состояние не стабилизовалось, а затем вы посрамили нас, начав поправляться самостоятельно, - поддразнил он.
- Я рада, - ответила Джессика, слабо улыбаясь. - Не представляю себя лысой.
- Да, это было бы большой потерей, - сказал он, касаясь густой рыжей пряди. - Но только до тех пор, пока вы бы не увидели, как восхитительно смотритесь с короткими кудряшками по всей голове, словно у ребёнка! Как бы то ни было, ваше состояние стабилизируется. Лёгкие почти чистые, и опухоль на лодыжках почти спала. Обе ноги были в синяках, но кости не сломаны, хотя имеется растяжение обеих лодыжек.
- Удивительно, что я не утонула, - проговорила она. - Ведь начался прилив.
- В любом случае, вы насквозь промокли, вода достигла ваших ног, - сказал он ей. - Но вы замечательно поправляетесь, я думаю, что, возможно, на следующей неделе или дней через десять вы сможете пойти домой.
- Так долго? - сонно спросила она.
- Следует подождать, пока вашей голове не станет гораздо лучше, - мягким, но настойчивым тоном объяснил он. - Сейчас вас снаружи ждет посетитель, который протоптал траншею в коридоре. Я поставлю свечу вечером в благодарность за то, что вы очнулись, поскольку Нико вёл себя, словно сумасшедший, и я был бы не в своём уме, пытаясь успокоить его. Возможно, поговорив с вами, он, наконец, выспится и нормально поест?
- Николас? - спросила Джессика, беспокойно нахмурившись. Она не чувствовала в себе готовности увидеться с Николасом сейчас, поскольку пребывала в растерянности. Многое из того, что случилось между ними, было так неправильно…
- Нет! - вскрикнула она, протягивая руку и хватая доктора за рукав ослабевшими пальцами. - Ещё нет… я не могу его пока видеть. Скажите ему, что я снова уснула…
- Успокойтесь, успокойтесь, - пробормотал доктор Теотокас, строго глядя на неё. - Если вы не хотите его видеть, то не нужно. Просто он так волновался, я подумал, что вы могли бы, по крайней мере, посоветовать ему пойти в отель и как следует выспаться. В течение трёх суток, которые он пробыл здесь, он так и не сомкнул глаз.
Мадам Константинос сказала почти то же самое, так что, это должно было быть правдой. Глубоко вздохнув, Джессика попыталась взять себя в руки и пробормотала, что согласна увидеть Николаса.
Доктор и сопровождавшие его медсестры покинули комнату, но сразу же дверь распахнулась снова, и Николас, оттолкнув в сторону со своего пути медсестру, выходившую последней, влетел в палату. Джессика бросила на него всего один потрясённый взгляд и отвернулась. Ему следовало побриться, глаза глубоко запали и покраснели от усталости. На бледном лице застыло напряжённое выражение.
- Джессика, - хрипло позвал он.
Она судорожно сглотнула. После одного быстрого взгляда она поняла, что дьявол, который мучил её в кошмарах, был Николас, дьявол имел те же смуглые, строгие и властные черты лица. Она вспомнила, как он склонился над ней в ту ночь, первую брачную ночь, и вздрогнула.
- Ты…ты выглядишь ужасно, - сумела прошептать она. - Ты должен поспать. Maman и доктор сказали, что ты почти не спал.
- Посмотри на меня, - прозвучал его срывающийся голос.
Она не могла. Она не хотела видеть его, у него было лицо дьявола из её кошмаров, а она всё ещё находилась между реальностью и миром сновидений.
- Бог мой, Джессика, посмотри на меня!
- Я не могу, - задыхаясь, произнесла она. - Уходи, Николас. Поспи немного, со мной всё будет хорошо. Я… я просто пока не могу говорить с тобой.
Она чувствовала, что он стоит рядом, желая, чтобы она посмотрела на него, но она лишь снова закрыла глаза из-за едких обжигающих слёз, и он вышел из палаты с приглушённым восклицанием.
Прошло два дня, прежде чем он снова навестил её, и Джессика была благодарна за передышку. Мадам Константинос осторожно объяснила, что Николас спал, и Джессика поверила. Он выглядел полностью измученным. По словам его матери, он проспал тридцать шесть часов, а когда она с удовлетворением в голосе сообщила, что Нико, наконец, проснулся, Джессика собралась с духом. Она понимала, что он вернётся, как и то, что на этот раз она не сможет отказать ему. Тогда он уступил ей только потому, что она была ещё слишком слаба, а он утомлён, но в этот раз она не сумеет защититься. Во всяком случае, теперь она могла думать ясно, хотя ещё не представляла себе, что будет делать. Единственное, в чём она была уверена, это в своих чувствах: она горько обиделась на него за то, что он погубил день её свадьбы, хотя и понимала, что это ребячество. Она также злилась на него и на себя из-за фиаско в их первую брачную ночь. Гнев, унижение, обида и оскорблённая гордость - все эти чувства боролись внутри неё, и Джессика не знала, сможет ли когда-нибудь простить его.
Она поправилась настолько, что ей позволили встать с постели, хотя она и не дошла дальше, чем до ближайшего стула. Голова ещё болела до тошноты, если она старалась двигаться быстро, и, в любом случае, больные лодыжки не позволяли ей много ходить. Она нашла, что стул удивительно удобен, после того как ей пришлось так долго находиться в постели, и уговорила медсестёр оставить её там, пока не устанет. Она всё ещё сидела, когда пришёл Николас.
Дневные солнечные лучи, лившиеся через окно, падали на его лицо, освещая резко очерченные скулы, мрачное выражение лица. В течение долгого времени он молча смотрел на неё, и она так же безмолвно смотрела в ответ, не в состоянии ни думать, ни говорить о чём-то. Затем он повернулся и повесил на дверь табличку "НЕ БЕСПОКОИТЬ" - или, по крайней мере, она решила, что именно это там написано, поскольку не умела читать по-гречески.
Он надёжно запер дверь за собой, и, обойдя вокруг кровати, встал перед стулом, глядя на неё.
- На сей раз я не позволю тебе избегать меня, - мрачно сказал он.
- Нет, - согласилась она, глядя на свои сцепленные пальцы.
- Нам есть о чём поговорить.
- Не понимаю, к чему этот разговор, - равнодушно проговорила Джессика. - Тут не о чем говорить. Что случилось, то случилось. Разговор об этом ничего не изменит.
Кожа на его скулах натянулась, и внезапно он присел перед ней так, чтобы можно было наблюдать за её лицом. Его чётко очерченные губы растянулись в тонкую линию, а взгляд чёрных глаз опалил её лицо. Джессика отпрянула от него, ярость и желание боролись в его глазах, и она испугалась и того, и другого. Но, взяв себя в руки, она ответила на его внимательный взгляд.
- Я хочу знать о твоём браке, - сухо потребовал он. - Я хочу знать, как случилось так, что ты пришла ко мне ещё девственницей, и, чёрт побери, Джессика, я хочу знать почему, к дьяволу, ты не сказала мне!
- Я пыталась - ответила она так же резко. - Хотя не понимаю, зачем. Я не обязана тебе что-то объяснять, - продолжала она, не желая поддаваться его гневу. Она вынесла слишком много от Николаса и больше не могла.
Жилка опасно задёргалась на его виске.
- Я должен знать, - пробормотал он низким от напряжения голосом. - Ради Бога, Джессика, пожалуйста!!!
Она задрожала, услышав от него это слово, - услышав, как Николас Константинос говорит кому-либо "пожалуйста". Он тоже был сильно напряжён. Это было видно по неподвижно застывшим плечам, волевой линии рта и подбородка. Она судорожно вздохнула.
- Я вышла замуж за Роберта, потому что любила его, - наконец, прошептала она, бессознательно сжимая пальцами свой халат. - И до сих пор люблю. Он был самым добрым человеком, которого я когда-либо знала. И он любил меня! - заявила она с нотками отчаяния в голосе, гордо подняв голову со спутанными рыжими локонами. - Независимо от того, сколько грязи ты и такие же, как ты, бросаете в меня, вы не можете изменить тот факт, что мы любили друг друга. Может быть… возможно, это была другая любовь, потому что мы не спали вместе, не пробовали заняться сексом, но я бы отдала свою жизнь за этого человека, и он это знал.
Николас поднял руку, и, хотя Джессика вжалась в спинку стула, положил её ей на шею, лаская её нежную кожу и позволяя пальцам скользнуть вниз, к тёплому плечу, а затем обхватить грудь, обтянутую халатом. Несмотря на тревожные мурашки, которые пробежали по её коже, она не стала возражать против его прикосновений, потому что, на свою беду, уже знала, что он может быть опасен, когда ему перечат. Вместо этого она просто смотрела на него и видела примитивный голод, который внезапно возник в его глазах.
Его пристальный взгляд оторвался от того места, где большой палец дразнил и пробуждал её тело, чтобы наблюдать за её лицом.
- А это, Джессика? - хрипло спросил он. - Делал он когда-нибудь с тобой такое? Или был неспособен на это? Он пытался заняться с тобой любовью и потерпел неудачу?
- Нет! На все твои вопросы - "нет"! - её голос сорвался, и Джессика глубоко вздохнула, пытаясь сдержаться, но было сложно притворяться спокойной, когда простое прикосновение его пальца к её груди так жгло её плоть. - Он никогда и не пытался. Однажды он сказал, что любовь бывает намного приятней, когда она не перепутана с основным инстинктом.
- Он был стар, - пробормотал Николас, и, внезапно потеряв терпение, он развязал халат, открывая длинную шёлковую ночную сорочку под ним. Его пальцы проскользнули в низкий вырез, чтобы обхватить грудь и погладить проступившие под шёлком вершинки, заставляя её дрожать от смешанного чувства принятия и отторжения. - Слишком стар, - продолжал он, глядя на её грудь. - Он забыл тот огонь, который может сжечь рассудок человека. Взгляни на мою руку, Джессика. Увидь её на своём теле. Меня сводила с ума сама мысль о сморщенной руке старика, так же прикасающейся к тебе. Это было ещё хуже, чем думать о тебе с другими мужчинами.
Она невольно посмотрела вниз, и непроизвольная дрожь пробежала по её телу из-за контраста его сильных тёмных пальцев на её абрикосового оттенка коже.
- Не говори о нём так, - слабо защищалась Джессика. - Я любила его, и однажды ты тоже станешь старым, Николас.
- Да, но всё же именно моя рука будет касаться тебя, - он поднял голову, и от возбуждения на его скулах появились два ярких пятна. - Не важно, какого он был возраста, - признался он нехотя. - Я не мог вынести мысли о любом мужчине, прикасающемся к тебе, а когда ты не позволила заняться с тобой любовью, я думал, что сойду с ума от отчаянья.
Джессика не могла ни думать, ни говорить о чём-либо, она откинулась назад так, чтобы его рука отодвинулась от её груди. В его глазах вспыхнул гнев, и она поняла, что Николас никогда не сможет поставить её желание выше своего, даже если речь идёт о желаниях её тела. Эта мысль убила в ней последнюю тёплую искру, и она холодно бросила:
- Всё это теперь не имеет никакого значения, с этим покончено. Думаю, будет лучше, если я вернусь в Лондон…
- Нет! - вставая на ноги, жёстко отрезал он, и начал беспокойно, будто хищник в клетке, вышагивать по маленькой комнате. - Я не позволю тебе убежать от меня. Ты убежала тем вечером и посмотри, что с тобой случилось. Почему, Джессика? - неожиданно спросил он охрипшим голосом. - Ты так испугалась, что не могла оставаться в моей постели? Я знаю, что я… Боже мой, почему ты мне не сказала? Почему не заставила выслушать тебя? К тому времени, когда я всё понял, я уже не мог остановиться. В следующий раз всё будет по-другому, сладкая, я обещаю. Я чувствовал себя таким виноватым, когда увидел, как ты лежишь на тех скалах, я решил, что ты… - он остановился с помрачневшим лицом, и внезапно Джессика вспомнила голос, который звал её, и который она сочла игрой своего воображения. Так значит, её нашел Николас.
Но от его слов всё у неё в душе застыло. Он чувствовал себя виноватым. Она могла придумать множество причин, по которым он мог желать, чтобы она осталась, но ни одна из них не могла так оскорбить её чувство гордости. Да она скорее вплавь доберется до Англии, чем останется ради того, чтобы позволить ему успокоить свою совесть! Ей хотелось обрушить на него всю ярость, вызванную испытываемыми ею болью и унижением, но вместо этого она напустила на себя обманчиво спокойный вид, инстинктивно всеми силами стараясь скрыться за маской холодного презрения, так тщательно создаваемой все эти годы.
- Почему я должна была сказать тебе? - спросила Джессика отчужденным, тихим голосом, игнорируя тот факт, что именно это она и пыталась сделать в течение нескольких недель. - Ты поверил бы мне?
Он сделал резкое движение рукой, словно это было не важно.
- Ты могла бы сделать так, чтобы доктор, обследовав тебя, предоставил мне доказательство, - прорычал Николас. - Ты могла бы позволить мне убедиться в этом самому, но гораздо менее жестоко, чем то, как всё случилось. Если бы ты сказала мне, если бы не боролась…
Некоторое время она просто смотрела на него, дивясь его невероятному высокомерию. Независимо от его миллиардов и внешней утончённости, внутри он был греком до мозга костей, и женская гордость не имела для него никакого значения.
- Почему я должна доказывать что-либо тебе? - насмешливо вырвалось у неё из глубины её страданий. - А ты был девственником? Кто дал тебе право судить меня?
Краска гнева залила его лицо, и он шагнул к ней, сделав такое движение, словно хотел встряхнуть её, но потом, вспомнив об её ранах, опустил руки. Джессика пристально наблюдала за ним с каменным выражением лица, и Николас глубоко вздохнул, пытаясь сдержать свой темперамент.
- Ты сама виновата в этом, - наконец, жёстко произнес он. - Если такова твоя точка зрения.