Он вышел. Теперь Руфь была бы благодарна обмороку за потерю сознания. Слова Леонарда возбудили множество мыслей в ее разгоряченном мозгу. Ни мистер, ни мисс Бенсон, никто из домашних никогда не заговорит об этом с мальчиком. Но только дома не грозит ему то, чего он уже начал бояться. Стыд и позор, которые суждено испытать ее сокровищу, ужасали Руфь. Ради Леонарда она держала себя в руках с той самой минуты, когда встретила его у дверей дома, но теперь была уже не в силах сдержаться. Его присутствие помогало ей сохранять рассудок, но, как только сын вышел, Руфь сразу почувствовала все последствия страшного напряжения. В лихорадочном чаду, который отуманивал ее разум, замелькали нелепые планы, склонявшие ее то к одному, то к другому поступку, чтобы только не оставаться в бездействии, а попытаться изменить свое жалкое положение какой-нибудь отчаянной выходкой, казавшейся ей разумной и дельной. Постепенно все желания Руфи, все ее стремления сосредоточились на одном: что она сделала и что может в дальнейшем сделать Леонарду, кроме зла? Если бы ее не было, если бы она скрылась неведомо куда, пропала без вести, стала как мертвая, может быть, жестокие сердца смягчились бы и сжалились над Леонардом? А ее присутствие будет только напоминать о его рождении. Так рассуждала она, уже находясь в горячке, и в согласии с этими мыслями строила планы.
Леонард бесшумно спустился по лестнице. Он прислушивался, подыскивая спокойное местечко, где можно спрятаться. В доме было совсем тихо. Мисс Бенсон думала, что предполагавшаяся прогулка состоялась и что Руфь и Леонард сейчас где-то далеко, на солнечных склонах Скорсайда. Поэтому после очень раннего обеда она собралась на чай к одной фермерше, жившей в нескольких милях от города. Мистер Бенсон хотел пойти вместе с ней, но во время обеда получил необыкновенно повелительную записку от мистера Брэдшоу, желавшего с ним переговорить, и отправился к этому джентльмену. Салли была занята на кухне, откуда слышался сильный шум, похожий на то, как чистят скребницей лошадь, - там шла уборка. Леонард прокрался в гостиную, спрятался за большой старомодный диван и обильными слезами облегчил свое наболевшее сердце.
Мистера Бенсона ввели в личную комнату мистера Брэдшоу. Хозяин расхаживал туда и сюда, и было ясно, что произошло нечто, рассердившее его до последней степени.
- Садитесь, сэр! - сказал он мистеру Бенсону, кивком указав на стул.
Гость сел, а мистер Брэдшоу несколько минут продолжал молча расхаживать. Потом он резко остановился прямо напротив мистера Бенсона и, с багровым лицом (что он сам приписывал нездоровью, и это действительно было душевное нездоровье), голосом притворно-спокойным, хотя и дрожащим от гнева, начал:
- Мистер Бенсон, я послал за вами, чтобы спросить, знали ли вы… Меня так возмущает сама мысль… Знали ли вы… мне, право, придется просить у вас извинения, если вы блуждаете в такой тьме, как блуждал я еще вчера… насчет доброго имени этой женщины, которая живет под вашей крышей?
Мистер Бенсон не отвечал. Мистер Брэдшоу посмотрел на него очень пристально. Глаза пастора были опущены ниц. Он ни о чем не спрашивал и не выказывал никакого недоумения или смущения. Мистер Брэдшоу бешено топнул ногой, но, как только он хотел снова заговорить, мистер Бенсон, бедный старый горбун, встал перед строгой и осанистой фигурой, дрожащей и задыхающейся от бешенства.
- Выслушайте меня, сэр! - произнес он, протягивая руку вперед, словно желая отстранить возражения. - Вы не сумеете сказать мне ничего такого, в чем не упрекала бы меня моя совесть. Какому бы унижению словом или делом вы меня ни подвергли, оно не сравнится с тем унижением, которое я несу в себе уже несколько лет за то, что принял участие в обмане, хотя бы и с доброй целью…
- С доброй целью!.. Вот как! Ну а дальше что?
Презрительная насмешка, с которой мистер Брэдшоу произнес эти слова, едва ли не поразила его самого тем громовым действием, которое, по его мнению, она должна была произвести. Но вопреки его ожиданию мистер Бенсон поднял свои выразительные глаза на мистера Брэдшоу и повторил:
- Да, с доброй целью. Цель моя состояла не в том, как вы, вероятно, полагаете, чтобы открыть ей доступ в ваше семейство. И даже не в том, чтобы дать ей возможность зарабатывать себе насущный хлеб: сестра моя и я охотно делились бы с ней всем, что мы имеем. Таково и было наше намерение вначале - если не на продолжительное время, так по крайней мере пока того требовало ее здоровье. Я посоветовал ей… - лучше сказать, поддался искушению посоветовать - переменить имя и объявить себя вдовой. Причиной было то, что я искренне желал создать ей условия, при которых она могла бы искупить свои грехи. А вы знаете, сэр, как страшно восстает свет против всех прегрешивших так, как прегрешила Руфь. К тому же она была так молода…
- Вы ошибаетесь, сэр. Мое знакомство с этим разрядом грешниц вовсе не так коротко, чтобы я мог знать по опыту, как с ними обращаются. Но судя по тому, что я видел, я утверждаю: к ним снисходительны настолько, насколько они того заслуживают. Вы полагаете, это не так? Я знаю, что сейчас полно хилых сердобольцев, которые обращают все свое сочувствие на преступников, так почему же вы не выбрали одного из них. Он помог бы вам в вашей задаче - отмыть черное добела. Зачем же вы избрали меня для вашего обмана и ввели в мой дом вашу протеже? Зачем было подвергать риску заразы моих невинных детей? Отвечайте! - продолжал мистер Брэдшоу, топая ногой. - Как осмелились вы войти в этот дом, где на вас смотрели как на пастыря церкви, с ложью в устах? Как вы смели выбрать именно меня, чтобы одурачить, обмануть, сделать посмешищем целого города? Чтобы на меня указывали пальцами как на человека, взявшего погибшую женщину к себе в дом учить своих дочерей?
- Я признаю, что с моей стороны это было дурно и бессовестно…
- Да, поневоле приходится признать, когда уже все открылось! Заслуга в этом, я думаю, невелика.
- Сэр, я не гонюсь за заслугой! Я принимаю позор на себя. Но я не выбирал вас. Вы сами обратились ко мне с предложением взять Руфь гувернанткой ваших детей.
- Ах вот как!
- Искушение было сильно… Нет, я не так выразился. Искушение было выше моих сил, потому что это открывало ей возможность быть полезной.
- Перестаньте, я не хочу этого слышать! - воскликнул мистер Брэдшоу. - Невыносимо! Полезность, видите ли, состояла в том, чтобы заразить моих невинных девочек!
- Бог свидетель, если бы я полагал, что есть какая-то опасность, то я бы скорее умер, чем дозволил ей войти в ваше семейство. Мистер Брэдшоу, вы верите мне, не правда ли? - со всей серьезностью спросил мистер Бенсон.
- Согласитесь, что я теперь имею право сомневаться во всех ваших словах, - холодно и презрительно ответил мистер Брэдшоу.
- Я заслужил это, - согласился мистер Бенсон. - Но я буду говорить не о себе, а о Руфи. Конечно, сэр, цель, к которой я стремился, была благая, хотя средства, выбранные мной, были дурными. Но вы не можете сказать, что общение с Руфью повредило вашим детям. Она жила в моем семействе, под нашим наблюдением в течение года, даже больше. Она могла заблуждаться - все мы люди, - но заблуждения ее были простительны. И мы не подметили в ней никаких признаков развращенности и отсутствия совести. Она казалась и была милой молодой девушкой, которую совратили с прямого пути, прежде чем она успела понять, что такое жизнь.
- И самые развратные женщины были в свое время невинными, - с суровым презрением парировал мистер Брэдшоу.
- Ах, мистер Брэдшоу, Руфь не развратна, и вы это прекрасно знаете. Вы встречались с ней ежедневно в течение стольких лет, и вы не могли не сознавать этого!
Мистер Бенсон затаил дыхание, ожидая ответа мистера Брэдшоу. Спокойствие и самообладание, которые пастору так долго удавалось сохранять, теперь исчезли.
- Я встречался с ней ежедневно, но я не знал ее. Если бы я знал, что она падшая и развратная, я не позволил бы ей появляться в моем доме и общаться с моими чистыми детьми.
- Молю Бога дать мне силы убедить вас в истине Господней, что не всякая падшая женщина развратна. Что многие - а сколько этих многих, день Страшного суда откроет людям, отталкивавшим от себя на земле эти бедные, наболевшие, кающиеся сердца, - что многие алчут и жаждут случая возвратиться к добродетели, жаждут помощи, которой никто им не подает, - той милостивой помощи, которую Иисус подал некогда Марии Магдалине…
Мистер Бенсон тяжело дышал, говоря это.
- Довольно, довольно, мистер Бенсон, избавьте меня от таких мерзких речей. Общество решило, как следует обращаться с подобными женщинами, и вы можете положиться на него: у людей достаточно житейской мудрости, и в конечном итоге они всегда оказываются правы. Никто не смеет нарушать правила общественной морали, не приобретая при этом горба в виде лжи и обмана.
- Вместе с Христом я восстаю против общественной морали! - торжественно провозгласил мистер Бенсон, игнорируя намек на себя. - К чему она привела нас? Можем ли мы сделаться намного хуже, чем теперь?
- Будьте любезны, говорите только за себя.
- Не пора ли нам изменить многое в нашем образе мыслей и в поступках? Как перед Богом говорю, что если я верю хоть в одну человеческую истину, так именно в ту, что всякой женщине, согрешившей, подобно Руфи, надо дать возможность исправиться. И без презрения и высокомерия, но так, как учил нас Христос.
- То есть ввести ее в дом друга под чужим именем?
- Я не говорю о случае с Руфью, тут я сознался в своем заблуждении. Я не говорю ни о каком отдельном случае, а только заявляю свое твердое убеждение, что никого из падших не следует втаптывать в грязь, отнимая всякую надежду на спасение. Воля Господня состоит в том, чтобы на падших женщин мы смотрели как на своих ближних, а не отталкивали их от себя и не считали бы их безвозвратно погибшими. Такова воля Божия, и да пребудет она вовеки!
- Я придавал бы гораздо больше значения всем вашим проповедям по этому вопросу, если бы мог уважать ваши поступки в других случаях. А когда я вижу человека, который вводит сам себя в заблуждение, принимая ложь за правду, я не чувствую охоты внимать его мнениям по вопросам нравственности. И я не считаю, что он может выражать волю Божию. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду, мистер Бенсон. Я не смогу больше посещать вашу церковь.
Если мистер Бенсон и надеялся преодолеть упрямство мистера Брэдшоу, убедив его в своем раскаянии за обман, который привел к появлению Руфи в семействе Брэдшоу, то последнее заявление отбило у него всякую охоту предпринимать дальнейшие попытки. Он просто поклонился и направился к дверям. Мистер Брэдшоу проводил его до выхода с натянутой вежливостью.
Пастор сильно переживал из-за объявленного ему мистером Брэдшоу разрыва. В прошлом он вытерпел много обид от этого джентльмена, но ни одна из них не сохранилась в его беззлобной памяти, как капле воды не удержаться на оперении птицы. Поэтому теперь он вспоминал только добро (все хвастовство мистера Брэдшоу тоже было забыто): множество счастливых часов, приятных вечеров; дети, которых он так любил; молодые люди, о которых заботился и которых старался направить на праведный путь. Когда мистер Брэдшоу впервые появился в его церкви, мистер Бенсон был совсем молодым человеком. Они выросли вместе. И никогда мистер Брэдшоу не казался ему столь дорогим другом семьи, как теперь, когда они расстались.
Тяжело было у него на сердце, когда он отворил дверь своего дома. Он прошел прямо в кабинет, чтобы в уединении прийти в себя.
Долго ли мистер Бенсон так просидел, в молчании и одиночестве, вспоминая свою жизнь, он и сам не знал. Вдруг он услышал какой-то необычный для его дома звук, который потревожил его и возвратил к действительности. В коридоре послышались тихие шаги и дыхание, прерываемое вздохами.
Мистер Бенсон вышел из кабинета и увидел Руфь, которая отодвигала засов на входной двери. Лицо ее было очень бледно, только на щеках выступили два красных пятна. Запавшие неподвижные глаза сверкали лихорадочным блеском.
- Руфь! - позвал он.
Губы ее пошевелились, но горло было так сухо, что она не смогла ничего выговорить.
- Куда вы идете? - спросил он.
Она была одета по-дорожному, но, даже стоя на месте, дрожала так, что было ясно: она упадет, не пройдя и нескольких шагов.
Руфь медлила с ответом, глядя на него сухими сверкающими глазами. Наконец она прошептала:
- В Хелмсби… Я иду в Хелмсби.
- В Хелмсби? Бедная девочка, Бог да благословит вас! - воскликнул мистер Бенсон, видя, что она едва ли понимает, что говорит. - Где же это Хелмсби?
- Не знаю. В Линкольншире, наверное.
- Зачем же вы туда идете?
- Тише, он спит! - ответила она, услышав, что мистер Бенсон нечаянно возвысил голос.
- Кто спит?
- Этот несчастный мальчик, - отвечала она, начиная дрожать.
- Пойдите сюда! - повелительно сказал он, указывая на кабинет. - Сядьте на стул. Я сейчас вернусь.
Он отправился за сестрой, но оказалось, что та еще не вернулась. Тогда он обратился к Салли, занятой, как всегда, уборкой.
- Как давно Руфь пришла домой? - спросил он.
- Руфь? Ее с утра не было. Они с Леонардом отправились на целый день куда-то с девочками Брэдшоу.
- Так она не обедала?
- Ну, не здесь, во всяком случае. Не могу же я отвечать за то, что она там делала, в другом месте?
- А где Леонард?
- Да почем я знаю? С матерью, наверное. Так мы договаривались, по крайней мере. У меня и своих дел выше крыши, некогда мне чужими заниматься. - И она с сердитым видом продолжила скоблить кастрюли.
Мистер Бенсон помолчал с минуту.
- Салли, - сказал он, - налей мне, пожалуйста, чашку чая. Можешь поскорее вскипятить воду? И несколько ломтиков поджаренного хлеба. Я приду за ними через десять минут.
Пораженная чем-то в тоне его голоса, она в первый раз взглянула на него:
- Да что с вами? На вас лица нет! Небось, замучились до смерти из-за каких-нибудь пустяков? Знаю я вас! Ладно-ладно, сделаю вам чай. А я все надеялась, что вы поумнеете, когда состаритесь.
Мистер Бенсон не отвечал, а пошел отыскивать Леонарда, надеясь, что присутствие ребенка возвратит матери силу самообладания. Он отворил дверь в салон, заглянул туда, но никого не увидел. Однако, уже затворяя дверь, он услышал глубокий вздох со всхлипыванием. Мистер Бенсон пошел на этот звук и обнаружил мальчика на полу, спящего крепким сном. Лицо его опухло от рыданий.
"Бедное дитя! Так вот о чем она говорила, - подумал мистер Бенсон. - Рано же коснулось его несчастье! - продолжал он с состраданием. - Нет, я не стану его будить".
Он вернулся в кабинет один. Руфь сидела там же, где он ее посадил, с запрокинутой головой и закрытыми глазами. Когда он вошел, она вскочила.
- Мне надо идти! - проговорила она.
- Нет, Руфь, вам не надо идти. Вы не должны нас оставлять. Мы не можем обойтись без вас. Мы вас очень любим.
- Любите меня? - повторила она, глядя на него с тоской.
Глаза ее наполнялись слезами. Это был добрый знак, и мистер Бенсон решил продолжить:
- Да, Руфь, вы знаете, что любим. Сейчас ваш ум занят другими вещами, но вы знаете, что мы вас любим, и ничто не изменит нашей любви к вам. Так что и не думайте уходить. Да вы бы даже не подумали об этом, если бы были здоровы.
- Знаете ли вы, что случилось? - спросила она тихо.
- Да, я все знаю, - отвечал он. - Для нас это ничего не меняет. Да и что изменилось?
- Ах, мистер Бенсон, разве вы не знаете, что мой позор обнаружен? - ответила она, разражаясь рыданиями. - Я должна оставить вас, оставить Леонарда, чтобы позор не пал на вас.
- Не следует вам этого делать. Оставить Леонарда! Вы не имеете права покидать его. И куда бы вы пошли?
- В Хелмсби, - смиренно отвечала она. - Сердце мое разорвется, если я уйду. Но я должна это сделать ради Леонарда. Должна…
Говоря это, она горько плакала, но мистер Бенсон не утешал ее, понимая, что слезы принесут ей облегчение.
- Посидите здесь смирно! - сказал он повелительным тоном, а сам пошел за чаем.
Он сам принес ей чай, так что Салли и не узнала, для кого она его готовила.
- Выпейте это, ну пожалуйста! - Он говорил с ней тоном взрослого, который уговаривает ребенка принять лекарство. - И хлеба поджаренного скушайте.
Она взяла чашку и с лихорадочной поспешностью выпила чай. Пища не пошла ей в горло, но Руфь послушно попробовала еще раз.
- Нет, не могу, - сказала она наконец, откладывая в сторону кусочек хлеба.
В этих словах уже послышалось что-то похожее на ее обычный тон: она говорила тихо и мягко, а не тем хриплым тонким голосом, как вначале. Мистер Бенсон сел подле нее:
- Теперь, Руфь, нам надо с вами поговорить. Я хотел бы узнать, какой у вас был план. Где находится это Хелмсби? Почему вы решили туда отправиться?
- Там жила моя мать, - ответила Руфь. - Давно, еще до замужества. И где бы она ни жила, все ее нежно любили. Я думала… я думаю, что ради нее кто-нибудь даст мне работу. Я хотела сказать им правду, - продолжала она, опуская глаза, - но все-таки они, может быть, дали бы мне работу, не важно какую, в память о ней. Я многое умею делать, - добавила она, поднимая голову. - Я могла бы полоть, могла бы работать в саду, если б они не захотели терпеть меня в доме. Или нашелся бы тот, кто в память о моей матери… Ах, моя милая, милая мама! Знаешь ли ты, где я и что я?! - вскричала она, снова принимаясь рыдать.
Сердце мистера Бенсона разрывалось от жалости, но он заговорил повелительно, почти сурово:
- Руфь, вы должны взять себя в руки! Так нельзя. Я хочу, чтобы вы меня выслушали. Ваша мысль пойти в Хелмсби была бы хороша, если бы вы могли оставить Эклстон, но я думаю, что вы совершите великий грех, если расстанетесь с Леонардом. Нельзя разрывать узы, которыми Бог связал вас вместе.
- Но если я буду жить здесь, все будут помнить о его рождении. А если я уйду, они могут забыть…
- А если не забудут? И если вы уйдете, ему станет плохо, он может заболеть. И как же вы, которой сам Бог велел - помните об этом, Руфь! - заботиться о нем и терпеливо растить его, как же вы бросите его на попечение чужих людей? Я понимаю, что вы хотите сказать! Но и мы… как бы мы нежно ни любили его, мы все-таки ему чужие по сравнению с матерью. Он может пойти по дурной дороге, и виной этому будет недостаток терпения, отсутствие родительской власти. А где вы будете в это время? Никакой страх позора, ни за себя, ни за него, не дает вам права отказываться от лежащей на вас ответственности.
Говоря это, он внимательно следил за Руфью и видел, что она понемногу поддается силе его убеждений.