- Сынок, не спрашивай, за что он злобится на тебя. Я не в силах это сказать - мне было бы слишком стыдно за него. И не ломай себе над этим голову - так будет лучше для нас всех. Могу лишь снова повторить: твой долг передо мною уйти отсюда. Ты уже взрослый и сильный, ты обойдешься без меня: на стороне ты заработаешь даже больше, потому что от меня все равно ничего не берешь. Дети всегда расстаются с матерью: все они уходят на заработки, и порой очень далеко. Вот и ты поступишь как другие, а я, как все матери, буду горевать - плакать, думать о тебе, днем и ночью молить бога, чтобы он уберег тебя от зла.
- Ну, еще бы! И наймете другого слугу, который окажется плохим работником, не будет заботиться о вашем сыне и беречь ваше добро, а может быть, просто возненавидит вас, потому что господин Бланше велит ему вас не слушаться, и он примется доносить обо всех ваших добрых делах, представляя их в черном свете. И вы станете несчастной, и вас никто не утешит и не защитит, потому что рядом не будет меня. Вы решили, что если я в горе, так совсем уж и духом пал? Вы решили, что я думаю лишь о себе, да еще прибавляете, что на стороне мне будет выгодней? А я вовсе о себе не думаю. Выиграю я, проиграю ли - мне-то что? Я даже не спрашиваю себя, справлюсь или нет со своим горем. Выживу я или умру от него - это уж как богу угодно, а для меня безразлично, коль скоро мне не дают жить для вас. Меня удручает другое, с чем я никогда не примирюсь, - вам угрожает беда. Вас растопчут в свой черед: меня для того и убирают с дороги, чтобы ваши права ущемить легче было.
- Если даже господь допустит это, - ответила Мадлена, - надо уметь мириться с тем, чего не отвратить. И самое главное, вы дразните судьбу, восставая против нее. Допусти, что я уже несчастна, и спроси себя, во сколько раз я стану несчастней, зная, что ты болен, наскучил жизнью и не находишь утешения. А вот если я буду уверена, что из любви ко мне ты держишься стойко, не падаешь духом и бережешь свое здоровье, это будет мне подспорьем в любых горестях.
Последний довод Мадлены возымел действие. Найденыш уступил и, преклонив колени, поклялся ей, как на исповеди, изо всех сил стараться мужественно нести свое горе.
- Ладно, - молвил он, утирая влажные глаза, - рано утром я уйду, а сейчас прощусь с вами, Мадлена, матушка моя! Прощусь, может быть, навсегда, потому что вы не сказали, смогу ли я видеться и говорить с вами. Если, по-вашему, такое счастье мне заказано, - молчите, не то у меня не хватит сил, чтобы жить. Пусть у меня остается надежда, что в один прекрасный день я опять повстречаю вас у этого светлого ручья, как встретил впервые одиннадцать без малого лет тому назад. С тех пор и доныне я знал в жизни одни только радости, и мой долг - не забывать, а, напротив, всегда помнить, какое счастье дали мне господь и вы: это поможет мне принять любую участь, какую завтра пошлет судьба. Сердце у меня рвется от боли и отчаяния при мысли, что я покидаю вас в несчастье и, расставаясь с вами, отнимаю у вас самого верного друга; но вы сказали, что если я не успокоюсь, вам станет еще тяжелей. Поэтому я по мере сил постараюсь утешиться, думая о вас: я слишком дорожу вашей любовью, чтобы потерять ее из-за своей слабости. Прощайте, госпожа Бланше, и позвольте мне посидеть тут одному: когда я выплачусь, мне полегчает. Если мои слезы упадут в этот ручей, вы, стирая, каждый раз будете вспоминать обо мне. Я хочу также нарвать мяты и надушить свое белье, потому что скоро увяжу свои пожитки; а пока я буду слышать этот запах, мне будет казаться, что я здесь и вижу вас. Прощайте, прощайте, милая моя матушка! В дом я не зайду. Я, конечно, мог бы расцеловать моего Жанни, и не будя его, да, боюсь, не выдержу. Поцелуйте его, пожалуйста, за меня, а чтобы он не плакал, скажите ему завтра, что я скоро вернусь, - в ожидании он малость забудет обо мне; но потом говорите с ним иногда о бедном Франсуа, чтобы он не забыл меня начисто. Благословите меня, Мадлена, как в день первого моего причастия. Мне это нужно, чтобы со мной пребывала благодать божья.
И бедный найденыш, вновь опустившись на колени, попросил Мадлену простить его, если он когда-нибудь невольно обидел ее.
Мадлена поклялась, что ей не за что его прощать, и дала ему благословение, пожелав, чтобы оно, равно как и благодать божья, всегда сопутствовало Франсуа.
- Ну, а теперь, - закончил он, - когда я опять стал найденышем и любить меня больше некому, окажите мне ту же милость, что в день первого причастия, и обнимите меня. Мне нужно, чтобы все это запечатлелось у меня в памяти и я всегда был уверен, что в душе вы по-прежнему считаете себя моей матерью.
Мадлена обняла найденыша с таким же чистым чувством, как в дни его детства. Но если бы люди увидели ее в эту минуту, они бы оправдали злобствования господина Бланше и осудили честную женщину, которая не помышляла ни о чем дурном и поступок которой не сочла бы грехом сама дева Мария.
- Я тоже, - вставила служанка кюре.
- А я и подавно, - подхватил коноплянщик и стал рассказывать дальше.
Мадлена вернулась домой и всю ночь не сомкнула глаз. Она слышала, как Франсуа, возвратившись, складывал пожитки в соседней комнате; слышала она также, как с первым светом он ушел. Но пока он не удалился от дома, она не шелохнулась, чтобы им не овладела слабость; когда же мельничиха услышала, как он шагает по мостику, она украдкой быстро приоткрыла дверь и в последний раз взглянула на него. Она видела, как он остановился и окинул взором реку и мельницу, словно прощаясь с ними. Затем, сорвав тополевый листок и прикрепив его к шляпе, как в обычае у тех, кто идет наниматься, - это знак, что они ищут места, - он быстро пошел прочь.
Мэтр Бланше явился к полудню, но не сказал жене ни слова, пока та не объявила:
- Ну что ж, идите искать другого работника. Франсуа ушел, и слуги у вас больше нет.
- Ладно, жена, сейчас пойду, - ответил Бланше. - Но предупреждаю - на молодого не рассчитывайте.
Вот так-то он отблагодарил Мадлену за послушание, и это настолько задело ее, что она не смолчала.
- Каде Бланше, - молвила она, - я подчинилась вам и беспричинно уволила доброго человека, о чем - не стану скрывать - всей душой сожалею. Благодарности я от вас не жду, но, в свой черед, требую: не оскорбляйте меня - я этого не заслужила.
Она сказала это так, как никогда еще не говорила с Бланше, и слова ее возымели действие.
- Полно, жена! - ответил он, протягивая ей руку. - Помиримся и забудем об этой истории. Я, может быть, малость погорячился, но у меня были причины остерегаться этого парня. Все найденыши - дети дьявола, и он всегда за ними стоит. Если даже они в чем-нибудь одном хороши, то уж в остальном сущие негодяи. Вот и я знаю, что вряд ли найду второго такого работящего батрака; но дьявол, а он заботливый отец, уже подстрекает его к распутству, и мне знакома одна женщина, которая на это жаловалась.
- Эта женщина - не ваша жена, - возразила Мадлена, - и, возможно, лжет. А если и нет, меня вам все равно негоже подозревать.
- Да разве я тебя подозреваю? - пожал плечами Бланше. - Зуб у меня был только против него, и теперь, когда он убрался, я думать об этом и то перестал. А если я сказал тебе что-нибудь обидное, считай, что я пошутил.
- Такие шутки мне не по вкусу, - отрезала Мадлена. - Приберегите их для тех, кому они нравятся.
XI
На первых порах Мадлена Бланше довольно стойко переносила свое несчастье. Новый работник, повстречавший Франсуа в день найма, рассказал ей, что найденыш за восемнадцать пистолей в год порядился с одним земледельцем из-под Эгюранда, у которого была большая мельница и порядочный надел. Мадлена обрадовалась, что Франсуа нашел хорошее место, и принудила себя, не поддаваясь горю, взяться за обычные дела. Но печаль оказалась сильнее: у мельничихи исподволь началась лихорадка, незаметно подтачивавшая ее. Франсуа был прав, когда говорил, что его уход отнимет у нее самого верного друга. Ей стало тоскливо вечно быть одной, когда не с кем даже словом перемолвиться. Поэтому она теперь еще пуще холила своего сынишку Жанни - тот и впрямь был славный мальчуган, кроткий, как ягненок.
Но он был слишком мал и не способен понять то, чем она могла поделиться с Франсуа, а кроме того, не столь заботлив и внимателен к ней, как найденыш в его годы. Конечно, Жанни любил ее, и даже сильнее, чем обычно любят дети, потому что такую мать, как Мадлена, не каждый день встретишь. Но он не восторгался ею и не пекся о ней так, как Франсуа. Ее неизменная любовь и ласки казались ему чем-то само собой разумеющимся. Он считал, что имеет на это право, и пользовался этим как законным достоянием, тогда как найденыш был так признателен за малейший знак внимания, так старался отблагодарить за него всеми своими поступками и словами, так смотрел на Мадлену, так краснел и плакал, что при нем она забывала о своем неудачном браке, в котором не знала ни отдыха, ни любви, ни утешения.
Вновь оставшись одна, мельничиха опять стала думать о том, как она несчастна, и перебирать в уме горести, остроту которых смягчали ей присутствие и любовь найденыша. Теперь больше некому было почитать вместе с ней, побеспокоиться о впавших в нужду ближних, слиться в единой молитве или хотя бы изредка отвести душу в шутках, пристойных, беззлобных и веселых. Все, что бы она ни видела и ни делала, утратило для нее всякий интерес и лишь растравляло в ней воспоминания о тех временах, когда рядом с ней был добрый ее друг, спокойный и преданный. Куда бы она ни шла - на виноградник, в сад, на мельницу, - нигде не было даже пяди земли, которой она не исходила бы тысячи раз с этим ребенком, цеплявшимся за ее юбки, или с этим неутомимым, неизменно заботливым слугой. Ей казалось, что она потеряла сына, замечательного сына, подававшего большие надежды, и как ни дорог был ей тот, что у нее остался, она не знала, куда истратить половину своей любви.
Видя, как чахнет Мадлена, какой тоскливый и грустный у нее вид, муж ее почувствовал к ней жалость и испугался, как бы она не слегла: ему вовсе не хотелось ее терять, потому что она содержала его добро в порядке, да еще восполняла то, что он проматывал. Севера не позволяла ему подолгу уходить к себе на мельницу, и он понимал, что без Мадлены там все живо пойдет прахом; поэтому, по привычке выговаривая жене и жалуясь на ее расточительность, Бланше отнюдь не рассчитывал ни на что лучшее с чьей бы то ни было стороны.
И вот Бланше задумал найти женщину, которая бы ухаживала за его женой и составила ей компанию, а тут как раз умер его дядя, опекун его сестер, и младшая из них свалилась мельнику на шею. Сперва он подумывал, не поселить ли ее у Северы, но родня пристыдила его; к тому же, когда Севера увидела, что девочка, которой шел уже пятнадцатый год, обещает стать красавицей, ей сразу расхотелось попользоваться выгодами опекунства, и она предупредила Бланше, что, на ее взгляд, заботиться о юной особе и присматривать за ней - дело слишком рискованное.
По этой причине Бланше, считая небезвыгодным взять под опеку сестру, которую вырастивший ее дядя не обошел в завещании, и остерегаясь препоручить ее кому-нибудь из родни, привез девушку на мельницу и велел жене видеть в ней сестру и подругу, научить ее работать в поле и по хозяйству, но все это сделать так, чтобы не слишком обременять ее и не пробудить в ней желание сменить место жительства.
Мадлена осталась вполне довольна таким устройством семейных дел. Мариэтта Бланше приглянулась ей прежде всего тем, что отпугнуло Северу, - своей красотой. Полагая, что прекрасное лицо - неразлучный спутник здравого ума и доброго сердца, она встретила девочку не как сестру, а скорее как дочь, которая, может быть, заменит ей бедного Франсуа.
Тем временем бедный Франсуа силился терпеливо нести бремя горя, но ему это удавалось плохо, потому что никогда еще на плечи мальчика и даже мужчины не ложился груз тяжелее. Для начала найденыш занемог, и хворь, пожалуй, оказалась для него счастьем, потому что помогла ему убедиться в добросердечии новых хозяев: те не отправили его в больницу, а оставили у себя и заботливо за ним ухаживали. Этот мельник был совсем не то, что Каде Бланше, а дочь его, еще не пристроенная в свои тридцать с лишним лет, славилась примерным поведением и благотворительностью.
К тому же эти люди, несмотря на болезнь Франсуа, сразу увидели, что он для них - сущая находка.
Он был так крепко и ладно скроен, что совладал с недугом быстрей, чем любой другой на его месте, и, хотя взялся за работу еще до того, как окончательно оправился, не слег от этого вторично. Его мучила совесть: ему не терпелось наверстать упущенное и отблагодарить хозяев за доброту. Однако недомогал он еще месяца два с лишним и по утрам, принимаясь за дело, чувствовал во всем теле такую ломоту, словно с крыши свалился. Но за работой он мало-помалу разогревался и никому не рассказывал, как трудно ему к ней приступать. Хозяева были настолько им довольны, что вскоре доверили ему многое такое, что не входило в его обязанности. Очень пригодилось Франсуа и то, что он знал грамоте: ему поручили вести счета, с чем раньше никто на мельнице не справлялся, отчего в делах нередко получалась путаница. Словом, несмотря на горе, он вел себя как нельзя более разумно; а так как из осторожности Франсуа не болтал о том, что он найденыш, никто и не попрекал его безродством.
Но ни хорошее обхождение, ни дела, ни хворь не помогли ему забыть Мадлену, маленького Жанни, милую мельницу в Кормуэ и кладбище, где покоилась Забелла. Сердцем он был всегда с ними и по воскресеньям целый день витал мечтами вдали, вовсе не отдыхая после недельных трудов. От родных мест его отделяли целых шесть лье, так что вестей оттуда он не получал. Сперва он надеялся притерпеться к этому, но беспокойство так томило его, что он стал придумывать разные способы, чтобы хоть раз-другой за год узнать, как живется Мадлене, - ходил по ярмаркам, высматривал земляков и, встретив кого-нибудь, заводил разговор о прежних своих знакомцах, но осторожности ради начинал с тех, до кого ему было мало дела, и лишь потом доходил до Мадлены, занимавшей все его мысли; таким манером ему удавалось кое-что выведать о ней и ее семье.
- Однако час уже поздний, господа честные, - я сам над своим рассказом носом клюю. До завтра - тогда, если захотите, доскажу остальное. Доброй ночи всей компании!
Коноплянщик отправился на боковую, арендатор же зажег фонарь и проводил матушку Монику до самого дома кюре - женщина она была пожилая, и зрение у ней начинало сдавать.
XII
На другой день все мы вновь сошлись на ферме, и коноплянщик продолжил рассказ.
- Уже три года Франсуа жил в этом Эгюранде, недалеко от Вильширона, на хорошей мельнице, которая называется не то Верхней, не то Нижней, не то Средней Шампо - в этих краях, как и в наших, название Шампо очень в ходу. Я раза два на ней бывал. Прекрасный, благодатный край! Крестьяне живут там побогаче наших, одеваются чище, и дома у них лучше; они больше занимаются торговлей, и хотя земля у них не такая тучная, доход от нее куда значительней. Местность там, однако, ужасно неровная. Везде скалы, на каждом шагу вымытые реками овраги. Но все равно там очень красиво и приятно. Деревья густые, развесистые; в обеих Крёзах с притоками, а их немало, вода чистая, словно с гор.
Мельницы там покрупней наших, а та, на которой служил Франсуа, была одной из самых лучших и мощных. Как-то зимой владелец ее, а звался он Жан Верто, сказал ему:
- Франсуа, слуга мой и друг, нужно мне кой о чем с тобой потолковать, и ты уж изволь выслушать меня повнимательней. Мы с тобой знакомы не первый день, и признаюсь открыто: если дела мои пошли на лад, мельница процветает и сам я других мельников за пояс заткнул, одним словом, если я приумножил свое достояние, то это твоя заслуга. Ты работал на меня не как слуга, а как друг и родня. Ты соблюдал мою выгоду, как свою собственную. Ты распоряжался моим добром так, как мне вовек не распорядиться, и доказал, что ты грамотней и разумней, чем я. Бог сотворил меня доверчивым, и я вечно был бы обманут, не присматривай ты за всем и вся. Те, кто употреблял мою доброту во зло, пытались поднять голос против тебя, но ты не сробел и за все держал ответ только сам, из-за чего не раз подвергал себя опасностям, от которых тебя всегда уберегали твое мужество и учтивое обхождение. Сердце у тебя под стать голове и рукам - это мне в тебе и нравится. Ты не скаред, но любишь порядок. В обман, как я, не даешься, но, как и я, всегда готов помочь ближнему. Если уж кто впрямь оказывался в нужде, ты первый советовал мне быть с ним повеликодушней. Если же кто лишь прикидывался бедняком, ты всегда успевал меня насторожить. Кроме того, для крестьянина ты человек ученый. У тебя и разум и выдумка есть. Что ты ни задумаешь, все удается; за что бы ни взялся, все идет на лад. Так вот, я доволен тобой, и мне желательно, чтобы ты тоже был доволен. Поэтому признайся откровенно, чего ты от меня хочешь, и тебе ни в чем отказа не будет.
- Не понимаю, с какой стати вы об этом спрашиваете, хозяин, - ответил Франсуа. - Добро бы вам показалось, что я чем-то недоволен, но ведь этого нет, можете не сомневаться.
- Я не говорю, что ты недоволен. Но у тебя такой вид, какого у счастливых людей не бывает. Ты вечно грустный, никогда не смеешься, даже повеселиться не хочешь. Ты такой тихий, словно траур носишь.
- И вы осуждаете меня за это, хозяин? Но тут я не могу вам потрафить, потому как выпивки и танцев не люблю, в кабак и на посиделки не хожу, песен и прибауток не знаю. Мне по душе лишь то, что не мешает мне исполнять свой долг.
- За это ты заслуживаешь только уважения, и не мне тебя осуждать, сынок. А заговорил я об этом лишь потому, что, сдается мне, у тебя что-то есть на душе. Может быть, ты считаешь, что слишком много работаешь тут на других, а тебе самому от этого мало проку?
- Напрасно вы так думаете, хозяин. Платите вы мне столько, что больше и желать нельзя; пожалуй, нигде, кроме как у вас, я не получал бы такого жалованья. Положили вы мне его по доброй воле, без всяких моих просьб. К тому же, каждый год даете мне прибавку, и с последнего Иванова дня назначили мне целых сто экю, а это для вас немалые деньги. Поверьте, я охотно от них откажусь, если вам трудно платить.