- Этого и нужно было ожидать, - сказал Крис. Его взгляд снова перешел на тех людей, которые заменяли отца и мать девушке, стоящей рядом с ним. - Знаете, - прошептал он, - вы вчера поразили меня, сообщив, что они разочаровались во мне и едва меня выносят. Я со страхом встретился с ними после этого вчера вечером и сегодня утром. И однако, я не заметил в их обращении со мной никакой разницы с прошлым.
- Дорогой друг, - вздохнула Льют, - гостеприимство в них так же естественно, как дыхание. Но не в этом суть. Они искренни в своей сердечности. Как бы сурово ни судили они вас в ваше отсутствие, когда вы являетесь к ним, они с вами по-прежнему мягки, добры и приветливы. Как только их глаза встречаются с вашими, расположение и любовь светятся в них. Это потому, что вы уж так сотворены! Вас все любят; вас любят все живые существа. С вашим очарованием никто не может бороться, и вы не можете ничего поделать с этим. Да вы даже и не сознаете силы своего обаяния. Даже теперь, когда я вам говорю, как вы действуете на всех, вы не можете себе этого представить. И то, что вы не сознаете своей силы и не можете поверить ей, вот это-то и является причиной, почему вас все любят. Вы и теперь не верите. Вы качаете головой, но я-то знаю вашу силу - я, ваша раба, - как и все остальные знают, потому что они тоже ваши рабы. Через несколько минут мы присоединимся к ним. Обратите внимание, с какой почти материнской любовью остановятся на вас глаза тети Милдред. Вслушайтесь в оттенки голоса дяди Роберта, когда он скажет: "Ну, что, Крис, как дела, мой мальчик?" Посмотрите, как начнет таять миссис Грантли, - буквально таять, точно роса на солнце. А потом и мистер Бартон. Вы никогда не видели его раньше. Но если вы пригласите его выкурить сигару с вами, когда мы все уйдем спать, вы, полное ничтожество в его глазах, в глазах человека с состоянием во много миллионов, пользующегося большой властью, человека тупого и глупого, как бык, - он пойдет за вами, как маленькая собачка, как ваша собачка, бегущая у ваших ног. Он не будет сознавать, что с ним творится, но сделает именно то, что я вам говорю. Я это хорошо знаю, Крис. О, я часто наблюдала за вами и любила вас за это! Любила вас за то, что вы так восхитительно, так слепо не замечали собственного обаяния.
- Перестаньте, я лопну от тщеславия, слушая вас, - засмеялся он, обнимая ее и прижимая к себе.
- Да, - шепнула она, - и вот сейчас, когда вы смеетесь над всем тем, что я вам сказала, ваше "я", или ваша душа, - назовите, как хотите, вашу сущность, - она вызывает и притягивает к вам всю мою любовь, какая только есть во мне.
Льют прижалась к нему и вздохнула точно от усталости. Он нежно прикоснулся губами к ее волосам и крепче сжал ее в своих объятиях.
Тетя Милдред быстро пододвинулась к столу и посмотрела на "планшетку".
- Пора начинать, - сказала она, - скоро будет холодно. Роберт, да где же дети?
- Мы здесь, - отозвалась Льют, освобождаясь из объятий Криса.
- Ну, теперь вам придется испытать "нервную дрожь", - шепнул со смехом Крис, когда они подходили к столу.
Предсказания Льют о том, как будет встречен Крис, с точностью исполнились. Миссис Грантли, болезненная, почти бестелесная, переполненная магнетизмом, потеряла свою холодность и растаяла, точно она действительно была росинкой, а он солнцем. Мистер Бартон широко улыбнулся ему навстречу и был необычайно любезен. Тетя Милдред посмотрела на него с материнской добротой, а дядя Роберт весело и сердечно спросил:
- Ну, что, Крис, мой мальчик, как ваша верховая поездка?
Тетя Милдред плотнее закуталась в свою шаль и торопила всех приступить к "делу". На столе лежал лист бумаги. На бумаге стояла на трех ножках маленькая треугольная дощечка. Две ножки были снабжены двумя легко вращающимися колесиками. К третьей ножке, помещенной у вершины треугольника, был прикреплен карандаш.
- Кто первый? - спросил дядя Роберт.
Несколько мгновений колебания, затем тетя Милдред положила свою руку на дощечку и сказала:
- Кто-нибудь должен же разыграть дурака для увеселения других.
- Храбрая женщина! - воскликнул ее муж. - Теперь, миссис Грантли, пускайте в ход вашу силу.
- Я? - спросила миссис Грантли. - Я ничего не делаю. Сила, или как вы там соблаговолите ее называть, находится вне меня так же, как и вне всех вас. И в чем заключается эта сила, я вам не могу сказать. Однако она существует. Она проявляется - я знаю это. И вы, без сомнения, увидите проявления этой силы. Теперь, пожалуйста, будьте спокойны. Миссис Стори, прикоснитесь к дощечке легко, но в то же время достаточно сильно. Не делайте ничего по собственной воле.
Тетя Милдред кивнула и протянула руку к "планшетке". Все остальные встали вокруг нее в молчаливом ожидании. Однако ничего не случилось. Минуты проходили, а дощечка оставалась неподвижной.
- Терпение, - советовала миссис Грантли. - Главное, не противьтесь тому влиянию, которое вы начнете ощущать в себе. Но в то же время сами ничего не делайте. Об этом позаботится та сила, которая будет действовать через вас. Вы почувствуете приказание сделать то или другое и не сможете против этого бороться.
- Я бы хотела, чтобы это "влияние" поспешило проявиться, - сказала тетя Милдред после пяти минут напрасного ожидания.
- Да, немного долго, миссис Стори, действительно немного долго, - сказала миссис Грантли с сожалением.
Вдруг рука тети Милдред задвигалась. На лице ее выразилось удивление, когда она наблюдала за движением своей руки и слышала, как царапает карандаш по бумаге.
Это продолжалось минут пять, пока тетя Милдред не отняла с усилием своей руки и не сказала с нервным смехом:
- Я не знаю, сама ли я это делала или нет. Я знаю только, что начинаю нервничать, стоя здесь точно сумасшедшая среди вас и смотря на ваши торжественные лица, обращенные ко мне.
- Какие-то каракули, точно курица лапой нацарапала, - сказал дядя Роберт, взглянув на исписанную бумагу.
- Решительно ничего нельзя разобрать, - был приговор миссис Грантли. - Это даже не похоже на буквы. В сущности, работа той силы, которую мы ждем, еще не началась. Попробуйте вы, мистер Бартон.
Мистер Бартон торжественно выступил, положил руку на дощечку и целых десять минут стоял неподвижно, точно статуя, точно холодное олицетворение коммерческого века. Лицо дяди Роберта начало подергиваться. Губы его кривились. Он кусал их, подавляя какие-то звуки в горле, наконец фыркнул, потерял власть над собой и разразился громким смехом. Все присоединились к его веселью, включая и миссис Грантли. Мистер Бартон смеялся со всеми, но был немного задет.
- Ну, теперь попробуйте вы, Стори, - сказал он.
Дядя Роберт, все еще смеясь, понукаемый Льют и женой, протянул руку. Вдруг он стал серьезным. Его рука начала быстро двигаться, и карандаш, царапая, скользил по бумаге.
- Вот так штука, - пробормотал он. - Это необыкновенно! Посмотрите! Это не я делаю! Я твердо знаю, что это не я. Посмотрите, как бегает рука. Посмотрите на нее.
- Ну, Роберт, опять твои фокусы, - сказала жена с упреком.
- Я говорю тебе, что ничего не делаю, - возразил он с негодованием. - Какая-то сила водит моей рукой. Спроси миссис Грантли. Скажи ей, чтобы она остановила это "влияние", если вы хотите, чтобы все кончилось. Я не могу остановиться. И посмотри, какие росчерки! Никогда в жизни не писал я с такими росчерками.
- Постарайтесь быть серьезным, - предупредила миссис Грантли. - Атмосфера легкомыслия мешает правильной работе "планшетки".
- Ну, довольно, - сказал дядя Роберт, снимая руку с дощечки. Он наклонился и поправил очки.
- Конечно, это письмо, и написанное почерком лучшим, чем у каждого из вас. Льют, прочти, у тебя молодые глаза.
- О, какие росчерки! - воскликнула Льют, взглянув на бумагу. - И посмотрите, здесь два различных почерка.
Она начала читать.
- "Это первое поучение. Сосредоточь все внимание на следующей сентенции. "Я дух положительный, а ни в каком случае не отрицательный. Поэтому думай всегда о положительной любви. Выше всего любовь, и она даст тебе мир и гармонию. Твоя душа"…"
А тут начинается другой почерк. И вот что написано: "Бульфорк - 96. Дикси - 16. Золотой Якорь - 65. Золотая Гора - 13. Джин Бутлер - 70. Джембо - 75. Полярная Звезда - 42. Браунхот - 16. Железная Гора - 3".
- "Железная Гора" стоит довольно низко, - прошептал Бартон.
- Роберт, это опять твои шутки, - с упреком сказала тетя Милдред.
- Нет, я тут ни при чем, - оправдывался дядя Роберт. - Я только прочитал биржевой бюллетень. Но каким чертом - прошу прощения - эти цифры попали на бумагу, я не знаю.
- Это ваше подсознательное "я", - сказал Крис. - Вы прочитали биржевой бюллетень в сегодняшних газетах…
- Нет. Сегодня я не читал. На прошлой неделе я бегло взглянул на него.
- День или год - для подсознательного "я" безразлично, - сказала миссис Грантли. - Подсознательное "я" никогда не забывает. Но я не могу сказать, что это действительно подсознательное "я". Я пока отказываюсь объяснить происхождение этого послания.
- Ну а что вы скажете о первых фразах? - спросил дядя Роберт. - Это нечто вроде христианского поучения.
- Или теософского, - многозначительно сказала тетя Милдред. - Послание для какого-нибудь неофита.
- Ну, продолжайте, читайте остальное, - решительно распорядился ее муж.
- "Это приводит тебя в соприкосновение с высшими духами, - читала Льют. - Ты должна стать одной из нас, и твое имя будет "Ария", и ты будешь… Победитель - 20, Власть - 12, Гора Колумбия - 18"… и… это все. Ах нет, здесь еще росчерк - "Ария из Кандора".
- Ну, как вы объясните эту теософскую штуку на базисе подсознательного "я", Крис? - вызывающе спросил дядя Роберт.
Крис пожал плечами:
- Не знаю, у меня нет никаких объяснений. Вы, должно быть, получили послание, которое направлялось кому-нибудь другому.
- Линии перепутались, а? - шутил дядя Роберт. - Я бы назвал это - "мультипликатор духовного беспроволочного телеграфа"…
- Какие все глупости, - сказала миссис Грантли. - Я никогда не думала, что "планшетка" может так вести себя. Какие-то влияния вредят ее работе. Я чувствовала это с самого начала. Может быть, это потому, что вы позволяете себе слишком много шуток. Вы чересчур веселы.
- Некоторая серьезность необходима в данном случае, - согласился Крис, кладя свою руку на дощечку. - Позвольте мне попробовать. И пусть никто не смеется и не позволяет себе никаких шуток. А если вы рискнете фыркнуть хоть раз, дядя Роберт, то вас может постигнуть… уж я и не знаю, какое оккультное мщение.
- Я буду смирнехонек, - сказал дядя Роберт. - Ну а если мне захочется фыркнуть, могу я потихонечку уйти?
Крис кивнул. Без всяких предварительных колебаний, едва только рука Криса коснулась дощечки, "планшетка" стала двигаться быстро и равномерно по бумаге.
- Посмотри на него, - шепнула Льют своей тетке, - как он бледен.
Крис посмотрел на Льют, услышал ее шепот. Она замолчала, и водворилось общее молчание. Слышно было только царапанье карандаша по бумаге. И вдруг словно что-то ужалило Криса - он отдернул руку. Со вздохом, зевая, он отошел от стола и смотрел на всех, точно человек, только что проснувшийся.
- Кажется, я написал что-то? - сказал он.
- Да, вы действительно написали, - подтвердила миссис Грантли довольным тоном, поднимая лист бумаги и вглядываясь в него.
- Читайте вслух, - попросил дядя Роберт.
- Это начинается одним словом: "Берегись", написанным три раза подряд и буквами гораздо большего размера, чем все остальное. "БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ!.. Крис Дунбар, я намерен уничтожить тебя. Я уже два раза покушался на твою жизнь, но неудачно. Теперь неудачи быть не может. Я так уверен в успехе, что не боюсь сказать тебе об этом. Мне не нужно говорить тебе - почему. Твое сердце знает. Зло, которое ты делаешь…" Тут обрывается.
Миссис Грантли положила бумагу на стол и посмотрела на Криса, на которого уже обратились все взгляды. Крис продолжал зевать, не в силах победить странной сонливости.
- Могу сказать, веселый оборот, - заметил дядя Роберт.
- "Я уже два раза покушался на твою жизнь", - еще раз прочитала миссис Грантли.
- На мою жизнь? - спросил Крис между двумя зевками. - Ну, на мою жизнь ни разу никто не покушался. Но что это со мной? Я засыпаю стоя.
- Ах, дружок! Вы думаете о людях с плотью и кровью, - засмеялся дядя Роберт. - А перед нами бесплотный дух. На вашу жизнь покушались невидимые существа. Может быть, руки какого-нибудь привидения пытались задушить вас во время сна.
- О, Крис, - воскликнула Льют, - а сегодня днем? Вы сказали, точно какая-то рука схватила поводья.
- Но ведь я шутил, - возразил он.
- Все-таки… - Льют не окончила своей мысли.
Миссис Грантли с любопытством прислушивалась.
- А что случилось сегодня? Вашей жизни угрожала опасность?
Сонливость Криса исчезла.
- Я сам начинаю интересоваться этим, - сказал он. - Мы об этом никому еще не рассказывали. Мой Бен сломал себе спину сегодня. Он бросился с обрыва, и я едва не погиб вместе с ним.
- Вот видите, - торжествующе произнесла миссис Грантли. - В этом есть что-то. Это предостережение. Да. А вчера вы ушиблись, когда ехали на лошади мисс Стори? Вот вам и два покушения.
Она с торжеством посмотрела на всех.
- Все это глупости, - рассмеялся дядя Роберт, но в его смехе чувствовалось скрытое раздражение. - Такие вещи не случаются в наши дни. У нас двадцатый век, дорогая моя. А все, что тут происходит, пахнет Средневековьем.
- Я делала очень много чудесных опытов с "планшеткой", - начала миссис Грантли, но быстро оборвала свою речь, подошла к столу и положила руку на дощечку.
- Кто вы? - спросила она. - Как ваше имя?
Дощечка немедленно начала писать. Все головы, за исключением головы мистера Бартона, наклонились над столом и следили за карандашом.
- Это Дик! - воскликнула тетя Милдред. И в ее голосе послышались истерические ноты.
Муж ее выпрямился, и его лицо в первый раз стало серьезным.
- Это подпись Дика, - сказал он. - Я узнал бы его почерк из тысячи других.
- "Дик Картис", - громко прочла миссис Грантли. - Кто это - Дик Картис?
- Но это замечательно, - заметил мистер Бартон, наклонившись над столом. - Почерк в обоих случаях один и тот же. Ловко, могу сказать, необыкновенно ловко! - прибавил он с восхищением.
- Покажите-ка, - потребовал дядя Роберт. Он взял бумагу и стал рассматривать ее.
- Да, это почерк Дика.
- Но кто такой Дик? - настаивала миссис Грантли. - Кто такой Дик Картис?
- Дик Картис - это капитан Ричард Картис, - ответил дядя Роберт.
- Это отец Льют, - прибавила тетя Милдред. - Льют носит нашу фамилию. Она никогда не видела отца. Он умер, когда ей было несколько недель. Это мой брат.
- Замечательно, необыкновенно, - повторила миссис Грантли, восстанавливая в своей памяти первое послание. - И действительно - два покушения на жизнь мистера Дунбара произошли. Здесь ничего нельзя объяснить подсознательным "я", потому что никто из нас не знал о том, что произошло с мистером Дунбаром.
- Но я-то знал, - ответил Крис, - и в это время держал руку на дощечке. Объяснение вполне простое…
- А почерк? - вмешался мистер Бартон. - То, что вы написали и что написала миссис Грантли, - совершенно одинаково.
Крис наклонился и сравнил написанное.
- И кроме того, - воскликнула миссис Грантли, - мистер Стори узнал почерк! - И она посмотрела на дядю Роберта, ожидая подтверждения.
Он наклонил голову.
- Да, это рука Дика, я готов поклясться.
А в это время в душе Льют поднимались давно забытые образы. Пока вокруг нее спорили и в воздухе звучали фразы - "психический феномен", "самогипноз", "пережиток необъяснимой истины", "спиритизм", в ее уме проносились картины детства, в которых такую большую роль играл ее отец, хотя она никогда его не видела. У нее была его сабля, несколько старых дагерротипов, она много слышала рассказов о нем, и на основании всего этого ее детское воображение нарисовало ей живой образ отца.
- Совершенно невозможно, чтобы одно подсознательное "я" заразило своим знанием другое "я", - говорила миссис Грантли.
Перед мысленным взором Льют встал образ отца верхом на рыжей боевой лошади. И рядом с его физическим образом она рисовала себе его характер, его храбрость, его пылкость, его верность идеалам старого рыцарского прошлого.
- Позвольте мне продолжить испытание, - услышала она голос миссис Грантли. - Пусть теперь мисс Стори положит руку. Быть может, мы получим новое послание.
- Нет, нет, прошу вас, это слишком тяжело. Для чего эти обращения к мертвому? Я чувствую, что мои нервы расстроились совершенно. Впрочем, вы оставайтесь, продолжайте ваши опыты, а я уйду спать. Так будет лучше всего. А завтра утром вы мне все расскажете. Покойной ночи. - И тетя Милдред быстро удалилась. - Роберт может к вам вернуться, - крикнула она, - пусть только проводит меня в мою палатку!
- Было бы позорно прекратить сейчас, - сказала миссис Грантли. - Ну, что же, мисс Стори, вы не хотите попробовать?
Льют повиновалась. Но когда она положила руку на дощечку, ее вдруг охватил смутный, неопределенный страх и сознание, что она прикасается к чему-то сверхъестественному.
Она была человеком двадцатого века. А то, что происходило сейчас, действительно отзывалось Средневековьем, как сказал ее дядя. И все-таки она не могла победить в себе инстинктивный страх, который поднимался в ней, как наследие древних веков, когда ее волосатый обезьяноподобный предок дрожал перед темнотой и представлял себе стихии олицетворенными в существах, наводивших на него ужас. Ей показалось, что какая-то таинственная сила схватила ее руку и заставила писать. И в это время перед ней пронеслось другое видение - ее мать, которую она тоже не знала в сознательной жизни. Этот образ не был так жизненен и определенен, как образ ее отца. На этот раз перед ней проносилось неясное, туманное видение. Голова святой в ореоле мягкости и доброты. Образ кротости и самоотвержения. Мерцающее лицо той, которая в жизни знала только покорность.
Рука Льют перестала двигаться, и миссис Грантли приступила к чтению того, что было написано.
- Это другой почерк, - сказала она, - это женская рука. Подписано "Марта". Кто это - Марта?
Льют не была удивлена.
- Это моя мать, - сказала она просто. - Что она говорит?
Она не испытывала сонливости, как Крис. Наоборот, ее чувства были обострены, а затем она ощутила приятную и сладостную усталость. Когда стали читать, что она написала, перед ее глазами все время стоял образ матери.
- "Дорогое дитя, - прочитала миссис Грантли, - не обращай на него внимания. Он всегда был порывист в словах и поступках. Не будь скупой в любви. Любовь не может повредить тебе. Отрекаться от любви грех. Повинуйся своему сердцу, и ты никогда не сделаешь зла. Если ты будешь повиноваться мнению света или гордости или тем, кто мешает порывам твоего сердца, ты совершишь грех. Не обращай внимания на то, что говорит отец. Он теперь раздражен, как часто бывал раздражен в своей земной жизни. Но он скоро признает мудрость моего совета, потому что так бывало и в его земной жизни. Люби, дитя мое. Люби сильно. Марта".