- Надеюсь, это действительно так, - ответил Луций и протянул ей руку. Подумав секунду, Диона оперлась о нее и позволила ему помочь ей зайти в лодку. Взъерошенная кошка последовала за ней, похоже, собираясь стать морской кошкой, если потребуется. Диона заняла свое место, кошка прыгнула к ней на колени, и лодка медленно отчалила.
Римлянин, не двигаясь с места, провожал ее глазами, пока Диона не перебралась на корабль. Затем он покинул набережную и отправился во дворец триумвира.
В этот вечер Антоний устраивал пир. Он не мог позволить себе такого же роскошного приема, какой был у Клеопатры, да и не стремился к этому. Более того, он всячески старался избежать излишеств. Столы были накрыты в римском стиле, уставлены римскими блюдами. Гостей рассаживали на кушетки, как принято в Риме, однако для царицы установили ложе - на нем Клеопатра могла сидеть откинувшись, как здесь дозволялось только мужчинам. Она не стала отказываться - царица вполне может пользоваться мужскими привилегиями.
Луций Севилий представлял, как эти двое встретятся на сей раз: холодная учтивость, официальные речи и маски безразличия… А то, что их сердца бьются сильнее обычного - так ведь этого никто не видит. Сегодня Клеопатра - настоящая эллинка, а ее спутники были в одеяниях придворных греков из Александрии. Дионы среди них не оказалось. Луций поинтересовался у своего соседа по столу, где она, и выяснилось, что подруга царицы - так ее назвал этот человек - занята обрядом.
- Она Голос Исиды, - сказал он, - поэтому иногда ей приходится выполнять для богини определенный ритуал.
Египетская богиня уже порядком надоела Луцию. Могла бы дать своему голосу отдохнуть хотя бы один вечер.
Он едва сдержался, чтобы не произнести это вслух. Собеседник, вероятно, воспринял его молчание как недоверие к его словам и проникновенно произнес:
- Вы, римляне, не верите в богов, не правда ли?
- Почему же, очень даже верим, - тихо вымолвил Луций Севилий. - Я слышал, как богиня говорит устами своей жрицы. Это очень странно выглядит.
- Да, - ответил гость, явно не собираясь вдаваться в подробности.
Луций был предоставлен самому себе. Он обнаружил, что скучает по Дионе, что ему не хватает отблесков света на ее лице, ее остроумия и даже ее непредсказуемости. Очень хотелось узнать, прижилась ли на корабле маленькая кошечка и держит ли Тимолеон свое слово.
Расстроенный, он все же не мог не заметить происходящего в зале. Царица и триумвир вели между собой тот же разговор, что и вчера. В этой беседе явно не было никакой нужды: двое смотрели друг на друга, и им все было ясно без слов.
Как и накануне, они покинули пиршество по отдельности и очень рано. Но было что-то очень интимное в их движениях; Луций не мог ошибиться. Если царица вернется сегодня на корабль, то наверняка не одна. А если останется здесь, ей не придется ночевать в комнате для гостей.
Постороннему человеку могло показаться, что сближение произошло вдруг, неожиданно. Но Луций знал, что Антоний годами думал об этой минуте. И все же Клеопатра не красива, она уже не очень молода; ей, должно быть, около тридцати. Она совсем не походила на женщину, любовью к которой мог быть ослеплен Антоний. Но так обманывались многие, пока не слышали ее чарующего голоса, не видели ее грациозных движений, не ощущали ее живого присутствия. Царица была не просто красива, не просто привлекательна, она - воплощение самого Египта.
Сейчас Египет отдавал себя Риму - и Рим брал его, но не как завоеватель. Луций видел все так же ясно, как если бы стоял в спальне и наблюдал за их брачными танцами, старыми, как мир.
Может быть, именно для этого исполняла свой обряд подруга царицы? Не богиня ли ей приказала соблазнить триумвира?
Нет. Клеопатре не нужно ни обрядов, ни волшебства. Достаточно того, что она такая, какая есть.
Луций вздрогнул. В зале было тепло от дыхания пирующих, но ему стало зябко. Бормоча извинения, он вышел в сад.
Звезды, казалось, светили ярче обычного, на небе не было ни облака, ни тучки. Воздух, одновременно и холодный и теплый, был сладким от запаха цветущих растений.
Луций подошел к стене, поднялся по ступеням и остановился, не доходя до скамьи. Город молчал, погруженный в глубокую тьму. Лишь кое-где над дверями домов горели фонари. Тишину нарушали только редкие крики возвращающихся домой гуляк.
Звезды отражались в воде. Гирлянда огней опоясывала корабль царицы. На палубе было пусто. Все, кто не пошел на пиршество Антония, уже спали.
Все, кроме Дионы. Луций знал это наверняка, хотя не понимал почему: такое с ним иногда случалось. Благодаря таинственному дару, он, принося жертвы богам, видел суть вещей и читал предзнаменования, переводя их на язык, понятный обычным людям. Далеко не всегда предзнаменования были теми, которых от него ждали. Однажды это, возможно, погубит его.
Но только не сегодня. Сегодня его ночь. Луций сел на холодную мраморную скамью, не отрывая взгляда от украшенного огнями корабля. В глазах у него потемнело.
Когда он обрел то, другое зрение, прямо перед ним стояла египетская жрица. На ней было старинное белое платье, а голову покрывал тяжелый парик и высокий головной убор из золота и слоновой кости. Она находилась в маленькой корабельной каюте, казавшейся огромной, как мир. Стены оживляла роспись, выполненная старыми жрецами, творившими свое волшебство еще до основания Рима. Жрица пела высоким чистым голосом, но слов было не разобрать.
Однако Луций знал, что она пела гимн своей богине; не колдовала, но совершала обряд поклонения. У нее были помощники: кошка, увязавшаяся за ней в Тарсе, и еще какое-то существо, которое Луций поначалу принял за мужчину в черной маске, а потом за нубийку: некто с головой шакала на темных широких плечах. Если это и была маска, то удивительно живая, с белыми клыками, выставленными не то в улыбке, не то в усмешке. Глаза существа были странного зеленовато-желтого цвета.
Луций дрожал, хотя не чувствовал ни холода, ни страха. У настоящих римских богов нет лиц. Они - тени, исполненные могущества.
Но здесь все происходило на самом деле. Живые боги охраняли хрупкую жрицу и маленькую кошечку.
Жрица предлагала богине мед, вино, белый ячмень и мышь с отпечатками кошачьих зубов на шее. Ее голос поднялся до крещендо и затих. Она опустилась перед сундуком, служившим в качестве алтаря, и замерла; скорее всего, заснула.
Но через несколько минут жрица поднялась и посмотрела прямо ему в глаза.
- Добрый вечер, дух. Что привело тебя сюда этой ночью?
Луцию захотелось вернуться в свое тело, но что-то удерживало его внутри этих стен и заставило ответить:
- Мои глаза привели меня сюда. Прошу прощения, если помешал.
- Ты не помешал мне. Я просто спросила. Не знала я, что римляне летают на крыльях своего духа и посещают чужие алтари. Что ж, добро пожаловать.
- Я… не шпионил, - молвил он.
- Я так и не думаю. - Жрица сняла головной убор и парик, расправила волосы и повертела головой.
- О, теперь намного лучше. Не знаю, что тяжелее, парик или корона.
Сколько грации было в ее движениях! Луция не было в каюте, по крайней мере его тела точно не было, и все же египтянка разговаривала с ним, будто он во плоти стоял перед нею. Луций подумал, что, возможно, в Египте это обычный способ общения.
- Ты, должно быть, думаешь, что я умер?
- Отчего же? Часть духа может покинуть и живое здоровое тело. Вот если бы я видела остальную часть твоей души, мне следовало бы немедленно убедиться в том, что ты еще жив. Человек не может отпускать на волю сразу несколько частей своего духа, это очень опасно.
- Я совсем тебя не понимаю.
- Люди часто не понимают этого, - заметила она спокойно. - Поверь, ты жив. И к тому же очень талантлив. У тебя совершенная душа. Твой дух - сокол, я уверена в этом.
- Почему? - Луций сомневался, что сможет понять ответ. Он чувствовал, что пока не может вернуться в себя и лучше уж задавать вопросы, чем в страхе бормотать что-то невнятное.
- Почему? - повторила она. - Будь ты по натуре хищником, я неправильно истолковала бы твой приход. Но даже римляне в большинстве своем не стервятники, питающиеся падалью. А твоя душа почему-то видится мне очень чистой.
- Спасибо, - сухо молвил он.
Диона погладила кошку, забравшуюся к ней на колени. Кошка потерлась об ее подбородок и лениво взглянула на Луция. Глаза Дионы, хотя и не зеленые, тоже по-кошачьи блестели, и взгляд был так же обманчив.
- Сегодня ночью состоится Великая Свадьба, - внезапно произнесла Диона.
Выражение ее глаз и тон голоса совершенно не изменились, однако Луций понял, что сейчас устами своей жрицы говорит богиня. Не требовалось уточнять, кто "они". Только два человека могут сыграть Великую Свадьбу: свадьбу богов, а не простых смертных.
- Но церемонии не проводилось, - сказал Луций, не зная, что она подумает о нем и что ответит.
- Им не нужны церемонии. Достаточно того, что они вместе. Она - Исида, а для римлян - Афродита и Венера; он - Осирис, Дионис и Бахус, отец вина и обожествленного сумасшествия. Слышишь? Земля поет? Знай римлянин: сейчас по ней идут боги.
Луций не слышал ничего, кроме плеска воды и приглушенного гула голосов в городе - человеческих голосов.
- Да ты не слышишь, - вымолвила богиня устами своей жрицы. - Что ж, тогда смотри!
У него не оставалось выбора: богиня приказывала - его глаза подчинились. В тусклом свете Луций увидел Бога в объятиях Богини.
10
Комната была оформлена в каком-то смешанном стиле: то ли в греческом, то ли в римском: стены расписаны изображениями нимф в удивительном морском саду, танцующих в честь рожденной из пены Афродиты; пол выложен цветными плитками - бесконечные виноградные лозы с крупными гроздьями; рядом с ложем - изображение Диониса с веткой плюща. На низком столике у стены Афродиты лежали доспехи; их воинственность странно контрастировала со спокойной красотой богини. Плащ цвета крови был брошен тут же на полу.
Двое на ложе отдыхали после урагана, разбросавшего их одежду по всей комнате. Плащ царицы валялся рядом с туникой триумвира; тога его была так помята, что слуги утром, должно быть, придут в ужас.
Антоний лежал в объятиях Клеопатры, лениво водя рукой по ее великолепной груди, не утратившей формы даже после рождения ребенка; большие темные соски твердели под его прикосновениями. Но сама она была спокойна и неподвижна, лишь губы улыбались.
- Позвольте мужчине постонать, - произнесла она. - Он живет ради тех страданий, которые вы ему доставляете.
Антоний засмеялся.
- Неужели? А ты разве нет? Даже когда была наложницей Цезаря? И неужели ты позволишь кому-нибудь забыть, что смогла победить меня одним взглядом.
- Я никогда не была наложницей Цезаря, - сказала она холодно. - Я была его госпожой и его царицей. Цезарь был моим супругом - и меня не интересует, что по этому поводу думает Рим. Я сама выбрала его; он стал моим задолго до того, как узнал об этом.
- И я тоже? - поинтересовался Антоний. - Но ты пришла, когда я позвал тебя. Почему же ты не попыталась заставить меня прийти к тебе?
- Потому что я никогда не повторяюсь. Цезарь пришел ко мне. Я пришла к Антонию. Но когда я приехала сюда, ты сам отказался от меня - помнишь, в ту ночь. А мы тогда с Цезарем были в Египте.
- А теперь ты в Риме. - Его рука медленно опустилась по ее животу, чтобы отдохнуть на холмике, по египетскому обычаю смазанном маслом. - У тебя действительно очень красивое тело.
- Только тело? А лицо? - Ее голос прозвучал очень мягко.
Антоний провел рукой по ее щеке.
- Для меня ты - красавица.
- Льстец, - произнесла Клеопатра.
- Говорят, ты живешь для того, чтобы тебе льстили, - заметил он.
Она засмеялась - в интонациях сквозило удивление.
- Очень остроумно! Ты портишь свою репутацию?
- Даже тупые солдафоны иногда острят.
Она поцеловала его в самую макушку - вьющиеся волосы уже начали редеть.
- Этот солдафон вовсе не так туп, как иногда кажется. Ты был бы блестящим подданным, дорогой мой. Но сможешь ли ты править?
Антоний посерьезнел. Лежа на роскошных простынях из темно-красного шелка, они смотрели друг на друга.
- Разве теперь я не правлю? - почти прорычал он.
- Конечно, - согласилась она. - Вместе с Октавием. Законным наследником Цезаря.
- Это действует тебе на нервы, не так ли? Ведь ты хочешь, чтобы законным наследником стал твой сын.
- Сын Цезаря, - поправила она.
- О, конечно, сын Цезаря. И твой тоже. Но Рим не желает, чтобы на троне сидел внебрачный ребенок!
- Мне это уже говорили. И не однажды.
В воздухе повисло тяжелое молчание. Их разговор звучал вполне обыденно, хотя они и лежали обнаженные, готовые в любой момент возненавидеть друг друга или снова заняться любовью.
- Послушай, - первым заговорил Антоний. - Я не могу дать тебе Рим. Пока не могу. Им правит Октавий. Но Восток - весь Восток - будет моим. Там я стану могущественным правителем.
- Для римлянина имеет значение только Рим, - подчеркнула Клеопатра, но он не обратил внимания на ее слова.
- Рим станем моим, когда я буду готов править им. Но сейчас я хочу получить Восток. И он станет нашим, как только мы объединим все восточные государства - кстати, и Парфию тоже - и создадим свою империю.
- Мы уже близки к этому, - заметила Клеопатра.
Антоний покачал головой.
- Парфия не подчиняется нам с самого начала, так же как не подчинялась Александру. Он вторгся в эту страну, и на этом все закончилось. Я сделаю то же самое, но смогу удержать в своей власти. Великому Александру это не удалось. Он слишком рано умер.
- Но прежде, чем завоевать Парфию и Персию, он освободил от персидского гнета Египет. Не думаешь ли ты, что мы нуждаемся в освобождении от собственной свободы?
- Мне нужен Египет, а Египту необходим я. Но я не позволю Риму поглотить его, а за это ты поможешь мне завоевать Парфию.
- И чем же я могу тебе помочь? - поинтересовалась Клеопатра, будто не зная этого.
- У тебя есть флот - корабли, матросы. Рим никогда не был силен на море. Даже выигрывая битвы на воде, мы несем слишком большие потери. А с твоими кораблями я смогу завоевать и удержать в руках все побережье Азии.
- А что получу я?
- Ты будешь править вместе со мной - а Египет останется независимым государством в союзе с Римом.
- Ты мне угрожаешь?
Он посмотрел в ее сузившиеся глаза и вздрогнул.
- Разве говорить правду значит угрожать? Как долго ты сможешь удерживать Египет, если Рим направит против тебя всю свою мощь?
- Дольше, чем ты можешь себе представить. - Ее голос едва заметно дрогнул.
Ты вспомни, как тебе удалось подняться до таких высот. Ты сжила со свету двух братьев и двух сестер, поскольку все они хотели править в Египте. Тогда тебе помог Цезарь. Кем бы ты была без него?
- Цезарь действительно облегчил мне задачу, - согласилась она, - но я все равно победила бы. Со мной были боги.
- Возможно. Но, может быть, они были и с Цезарем?
- Я жива, - заметила она, - и я - царица Египта, а он мертв.
- Он живет в памяти людей, - вымолвил Антоний. - Но ближе к делу. Ты хочешь сделку? Что от меня требуется, чтобы заключить с тобой союз и получить твои корабли?
- У меня есть сестра, Арсиноя, - почти прошипела она. - Когда-то эта маленькая стерва сбежала в Эфес на моем корабле. Найди и убей ее.
- Убить? - Антоний покачал головой, пытаясь осмыслить ее слова. - Как же ты жестока.
- Я - царица, - неумолимо продолжала Клеопатра, - а она посчитала себя в праве оспаривать это. Я бы сама ее убила, но не смогу дотянуться. Принеси мне ее сердце - и ты получишь египетские корабли.
- Я подумаю, - сказал он довольно жестко. - Но, полагаю, это еще не все.
- Конечно, нет. В Эфесе живет верховный жрец Артемиды, приютивший Арсиною, когда она в слезах прибежала к нему. Он тоже должен умереть. И правитель Кипра - он предал меня ради Арсинои. Сейчас он в Тире, кается в своих грехах. Да, кстати, в Арадосе какой-то идиот называет себя моим братом - царем и, пожалуй, мешает мне больше всех. Птолемей несомненно умер, настоящий претендент на трон утонул в Ниле; но глупцы поверят мальчишке, именующему себя царем. Избавь меня от всей этой компании.
- Что еще? - поинтересовался Антоний с удивлением и некоторым ужасом.
- Мне нужны земли, - ответила она. - Отдай мне Кипр - я построю там верфи, и Ливан - мне нужно дерево для кораблей.
- Это все?
Клеопатра улыбнулась и провела рукой по его груди.
- Пока все.
- Ты недешево берешь, - заметил он.
Ее улыбка стала шире.
- Ты теперь не захочешь меня?
- Возможно, нет. Я подумаю.
- Думай быстрее. - Она приподнялась над ним, ее великолепные волосы цвета красного дерева, благоухающие мускусом и ладаном, накрыли их обоих - и он провалился в их аромат.
- Это вымогательство, - пробормотал он.
Клеопатра засмеялась.
- Все, что я могу сделать на пользу Египту, я сделаю. Неужели ты во мне сомневался?
- Нет, - это было последним его словом.
- Вот и хорошо, - умиротворенно произнесла Клеопатра.
11
Луций Севилий, гаруспик, снова почувствовал себя в собственном теле, холодном и окостеневшем, лежащем на стене замка триумвира. Если Антоний когда-нибудь узнает, что кто-то видел, как он занимается любовью с царицей Египта и одновременно обсуждает вопросы политики и войны, - он будет вне себя. Или расхохочется до слез. Антоний, в отличие от многих римлян, умел посмеяться над собой.
Луцию, пожалуй, недоставало такого свойства. Он кое-как поднялся, добрался до своей спальни и без сил повалился на ложе. Все тело болело, будто от синяков и ушибов, а голова казалась стеклянным шаром, который вот-вот разобьется.
Но хуже всего то, что на сей раз ему не понадобилось ни обрядов, ни ритуалов. Стоило только захотеть - и это случилось: он увидел корабль, потом царскую спальню. Все было так, как быть не должно.
Диона, наверное, смеется над ним. Ему не хотелось вспоминать о ней.
Луций попытался заставить себя уснуть, но не смог. Он лежал без сна до первых петухов, а в голове его крутились пустые, бесполезные мысли.
Диона спала, как спит каждый человек, который много работал и очень устал. Она не одобряла методов Клеопатры, но надо было отдать ей должное: когда они все-таки действовали, то приносили Египту огромную пользу. Она спала в объятиях богини; довольная кошка дремала, прижавшись к ее ногам.
Царица Египта и триумвир не делали секрета из своего союза: ни из любовного, ни из политического. Весь мир видел, что Афродита приехала к Дионису, и их брат Солнце радуется этому. Великая Свадьба была сыграна. Все пожелания царицы исполнились: кровавое жертвоприношение свершилось на алтаре Артемиды в Эфесе и в монастыре Тира. Круг замкнулся: Афродита правила на Кипре и строила там корабли из ливанского кедра.