- У нас сегодня сабантуйчик. Так, по поводу ухода на пенсию одной гризетки. - Райка печально вздохнула и стала вынимать шпильки из парика. - Встряхнемся как следует. Все мы смертные, все по одной сцене ходим, как выражается наш новый администратор. Посмотришь, как мы живем. Там, - она мотнула высвободившейся из-под парика головой в сторону сцены, - все красиво. Так бы там и осталась.
Мы долго ехали на метро в какой-то новый район, прыгали через лужи растаявшего снега, похожие на стаю перелетных птиц на дне каньона.
- Ты, наверное, впервые среди подобного сброда, - сказала Райка, когда мы ждали лифт. - Но я их всех люблю. Веселое племя! Ты не больно реагируй на их глупости, ладно? Человек должен хоть изредка тормоза отпускать…
Я весь вечер приставала к своему смуглому длинноволосому соседу с одним и тем же вопросом: можно ли любить такую, как я? Он отшучивался, время от времени подливал в мою рюмку зеленый, пахнущий хвоей ликер.
- Ты нормальная девочка. Только интеллекту у тебя маловато. - Он сделал округлое движение руками над своей обтянутой водолазкой грудью. - Мне свои такие приелись. Экзотики хочется. Ну почему, скажи, вы, современные женщины, экзотики боитесь? Затолкаете себя в джинсы, свитер под самое горло напялите, а мы, значит, гадай, много ли под всем этим удовольствий.
- Я не про то. Такая любовь мне не нужна. Мне надо, чтобы не на один вечер, а навсегда.
Мой сосед хохотал, ероша ладонью свою роскошную шевелюру.
- Слушай, сколько добра извела, а ума ни на капельку не прибавилось. Ну, давай, еще выпей.
Помню, Райка даже подралась с этим типом, вырвала у него из рук бутылку с ликером.
- Отстань, слышишь? Я человека мудрости учу. Мудрость даже красивой женщине сгодится.
- Дурак ты, Колька. Она же непьющая, - не унималась Райка. - Ей может стать плохо.
- Мне - плохо? - возмутилась я. - Ну да, мне будет плохо, а тебе хорошо. Вам всем хорошо. Потому что вас любят, а меня… Меня никто не любит. Они все только вид делают. И Стас туда же. Раек, ты знаешь, что сказал мне Стас? Он сказал, что из-за меня у него поехала крыша. Хотя нет, она не поехала, но все думали, что она поехала. Когда у человека едет крыша, с него взятки гладки. Понимаешь меня, Раек?..
Я расхохоталась. Стащила свой свитер и швырнула им в моего длинноволосого соседа. На пол посыпались деньги. Чтоб не наклоняться за ними, я попыталась засунуть их ногами под стол.
Вскоре я очутилась в коридоре. Мой сосед прижал меня к стенке и попытался поцеловать. У него были жесткие губы, и мне стало больно. Больно, когда тебя целует тот, кого не любишь.
Мне казалось в тот вечер, что я никого не люблю.
Я проснулась в Райкиной широкой постели среди вышитых подушечек. Слева на стене висел знакомый мне с детства ковер с оленятами на лесной опушке. Справа у самого моего уха по-богатырски храпела Райка, запрокинув свое ангельски нежное личико.
Я откинула одеяло и спустила на пол ноги.
- Куда? Еще рано. Сегодня воскресенье, - сонно пробормотала Райка.
- Мне пора. Мне что-то не по себе.
- Этот кретин влил в тебя почти целую бутылку "Бехеровки". Голова болит?
- Ни капельки. Наоборот - она такая легкая.
Райка недоверчиво хмыкнула и вскочила подобно ваньке-встаньке.
- Я сейчас чаю согрею. - Она накинула халатик и направилась к подоконнику, где стоял электрический чайник. - Ты не сердись на ребят - они добрые, хоть и без царя в голове. А Котьку ты красиво по мордасам отхлестала. Лучше, чем на сцене. Он, бедняга, твой треп за чистую монету принял. Лопух. Я же предупредила его - с тобой этот номер не пройдет.
- Но мне на самом деле ласки хотелось. Не знаю какой…
- В том-то и беда, что не знаешь. - Райка достала из буфета розовые фарфоровые чашки. - Ты все время Сашку звала. В машине сказала мне, будто его в тюрьму посадили, потому он и не пришел за тобой.
- Я ничего не помню. Тот тип обиделся на меня?
- Еще чего! Каждый сверчок свой шесток знать должен. Слушай, а ты сложена, как королева. Вот что значит порода. К тому же бережешь себя. И правильно делаешь. А я, идиотка…
В тот момент я ненавидела себя за эту бережливость.
- А знаешь, что Котька сказал? Что тебе замуж пора. И что из тебя хорошая жена получится. Это уже после того, как ты ему привесила. Во как ихний брат устроен! Куда же ты? Чайник закипел.
Я поцеловала Райку в щеку и направилась к двери.
- Танек! - Она схватила меня за руку. - Деньги свои забери. Котька говорит, они из тебя, как сухие листья, сыпались, а ты их под стол ногами запихивала. Живут же люди, - сказала она без всякой зависти.
- Оставь их у себя. Они не мои. Это Стаса деньги. А он не захотел их взять.
Райка глядела на меня, как на чокнутую.
- Значит, у вас с Сашей снова…
Ее распирало от любопытства.
- Снова ничего не бывает, Раек.
- Я понимаю, но…
- А я ничего не понимаю.
Я уже мчалась вниз по лестнице.
От аудитории, где я проводила занятия, до нашей кафедры полминуты ходу. Я преодолела это расстояние секунд за десять. Апухтин наверняка сообщит мне что-то важное.
Мы шли через вестибюль под изумленными взглядами всего института.
- Вы не захотели увидеться со мной вчера, а у меня для вас новость. - Апухтин придержал обе входные двери, пропуская меня вперед. - И, мне кажется, хорошая.
Я смотрела себе под ноги и молчала.
- Кириллин исключен из круга подозреваемых. Можете передать ему это. Вполне официально.
- Я думала, вы… задержали его, и он… он не смог прийти…
- А с вами в самом деле очень непросто. Я думал, вы обрадуетесь.
- Я обрадовалась. Я очень обрадовалась.
Я с трудом сдержала слезы.
Апухтин взглянул на меня с состраданием.
- Ладно, буду выдавать только факты. Без всяких эмоций. Вы любите читать протоколы?
Я кивнула и попыталась улыбнуться.
- Итак, в деле Кириллиной всплыли кое-какие обстоятельства, которые поначалу могли показаться обыкновенным совпадением. Жильцы квартиры номер шесть, что на третьем этаже, поздно вечером того же дня - дня гибели Кириллиной - заявили в милицию о попытке ограбления их квартиры. Муж и жена вернулись в двенадцатом часу ночи из гостей и обнаружили, что замок от входной двери сломан. Прибывшая на место происшествия опергруппа засвидетельствовала несостоявшуюся попытку проникновения в квартиру, скорее всего с целью ограбления. Судя по всему, грабителей спугнули, ибо сложный сейфовый замок был открыт, а второй, самый что ни на есть примитивный, остался цел. На следующее утро наш сотрудник зашел в домоуправление по поводу кое-каких формальностей, связанных с делом Кириллиной, и совершенно случайно стал свидетелем довольно любопытной сцены. Слесарь РЭО, некто Демидов, умолял главного инженера как можно скорей отдать ему трудовую книжку, так как он завербовался работать на Север и должен срочно вылететь по месту назначения. Инженер доказывал Демидову, что никак не может отпустить его, пока не найдет замену. Тот бил себя кулаком в грудь и твердил, что от этого зависит его дальнейшая судьба, может, даже жизнь. Потом перешел на более свойственный ему язык, что тоже не возымело действия. Тогда он заявил, что уедет без трудовой книжки, хватил кулаком по столу и выскочил из кабинета.
Апухтин взял меня под локоть.
- Наш сотрудник связался со мной. Я попросил его подробней разузнать об этом Демидове, и было решено нанести ему неофициальный визит в штатском костюме.
Как выяснилось, Демидов два года назад поступил на работу дворником, получил вскоре служебную квартиру, полгода назад был оформлен слесарем-водопроводчиком. Малый работящий, но большой выпивоха. Мы нагрянули в гости к Демидову и застали его в обществе "бомбы" с портвейном и в том состоянии, из которого могут вывести только в медвытрезвителе. Наш штатный "артист" Женька Седов быстро разобрался в ситуации, вошел в роль закадычного кореша и даже слезу пустил. Демидов окончательно раскис и, как говорится, потек. Стал рвать на себе рубашку и клясться в любви к нашей раскрасавице Москве, из которой ему, увы, придется по-быстрому сделать ноги в силу неудачно сложившихся обстоятельств. Остальное получилось само собой, практически без нажима с нашей стороны. Парень, конечно, здорово влип и получит немалый срок…
Я слушала его и размышляла о том, что одна нелепая случайность может повлиять на жизнь многих людей и что даже в справедливости бывает по большому счету несправедливость…
- Вы так спешите, что я едва поспеваю за вами. - Апухтин потащил меня в сквер. - Здесь тише и весной пахнет. А вы заметили, что весной в городе деревенские запахи? Правда, не все способны их унюхать. Разрешите продолжить?
Я кивнула.
- Кириллина, возвращаясь домой после звонка вам, поднялась на лифте не на пятый этаж, как обычно, а на четвертый, потому что кнопка с цифрой "пять" была испорчена Демидовым. Испорчена по ошибке, вместо кнопки с цифрой "четыре", как велели ему его сообщники, наметившие ограбление шестой квартиры. Расчет был прост: на каждом этаже по две квартиры, жильцы пятой в загранкомандировке, о чем информировал домушников тот же Демидов. Кириллина вышла на площадку четвертого этажа, откуда открывался великолепный вид на дверь шестой квартиры с орудующей возле нее командой грабителей. Проштрафившийся Демидов был послан на урегулирование проблемы неожиданного свидетеля.
Далее цитирую его рассказ по памяти:
"Она стала подниматься по лестнице с перекошенным лицом? Она баба злая - я в их квартире бачок в туалете чинил, так она мне выговор сделала. За то, что нечаянно плитку разбил… Я ее за руку взял, чтобы по-мирному поговорить, а она меня в грудь пихнула. "В тюрьме, говорит, таким место". Постойте, говорю, я вам все объясню, а она и слушать не хочет. Я ей дорогу загородил, а она на меня с кулаками: "По вас тоже тюрьма плачет". Ну, я и толкнул ее, чтоб руками под носом у меня не махала. Слегка толкнул, для острастки, а она равновесие потеряла и…
Я видела эту картину так, словно была ее свидетелем. Я остановилась и набрала в легкие воздуха. Чтоб перестала кружиться голова.
- Демидов и его сообщники дали деру, - продолжал свой рассказ Апухтин. - А Кириллина была еще жива… Демидову порекомендовали держать язык за зубами и вообще куда-нибудь податься из столицы подальше. Что он и решил осуществить.
Апухтин помолчал, задумавшись. Потом взглянул на меня:
- Признаться, мне непонятно одно: где в это время был Рыцарь? Почему не защитил хозяйку?
- Рыцарь побежал наверх, когда Кириллина разговаривала внизу с… сыном.
- Вот оно что… Ну, а Наталья Филипповна услыхала, как он царапается в дверь, и впустила его. Хотя утверждает, что просидела не вставая у окна в столовой. В кухне он очутился сам - там миска с его едой. А вот кто его в ней закрыл, для меня загадка.
- Сквозняк, - догадалась я. - В их квартире гуляют сквозняки. Я помню с детства.
- Думаю, Демидов сгустил краски. Вряд ли бы Кириллина стала грозить ему тюрьмой.
"Она наверняка ничего не заметила, - думала я. - Убитая известием о том, что Наталья Филипповна выдала Саше тайну его рождения, она спешила домой, чтобы обрушить на сестру громы и молнии. Таким место в тюрьме", - твердила она. Конечно же, она имела в виду Наталью Филипповну. Я слишком хорошо знала сосредоточенную исключительно на своих мыслях и переживаниях Варвару Аркадьевну, чтобы приписывать ей такие добродетели, как забота об общественности.
- Перед отправлением поезда я задал Наталье Филипповне вопрос: почему она стояла у входной двери? И она ответила, что…
- …ждала - вдруг вернется Кириллин, - сказала я.
- Вас, я вижу, ничем не удивишь. Собственно говоря, я и не собирался вас удивлять… Да, Наталье Филипповне я тоже сказал, что Кириллин исключен из круга лиц, подозреваемых в убийстве. Знаете, что она сделала? Она перекрестилась несколько раз и хотела встать передо мной на колени.
Мы с отцом ехали раскисшей апрельской степью. Старый Орлик смачно чавкал копытами. Под нами, качаясь, плыла земля, в лужах отражалась небесная синева.
- Не бойся - я с тобой, - сказал мне в самое ухо отец, когда Орлик наклонился на правый бок, обходя глубокую канаву. - Держись за его гриву.
Я крепко вцепилась в теплые, пахнущие терпким конским потом лохмы. Мы с отцом ехали на хутор Керчинский проведать моего сводного брата Алешу, которого я никогда в жизни не видела.
Орлик захромал, и отец слез, повел его под уздцы, левой рукой придерживая меня. Когда я осталась в седле одна, земля внизу вздыбилась всеми своими кочками, каждая лужа стала казаться глубоким колодцем.
- Да ты не бойся - я с тобой. - Отец похлопал меня по согнутой от напряжения спине. - Орлика подкуем у Михаила. Там и заночуем. На зорьке встанем и отправимся к твоему брату.
Я дремала на низкой койке под стареньким лоскутным одеялом. По стенам полутемной комнатушки блуждали причудливые тени от керосиновой лампы на столе, за которым сидели отец и какой-то бородач. Потом тени превращались в Алешу. Он наклонялся надо мной и больно дергал за волосы.
- Папа! Мне больно! - вскрикивала я.
Отец вскакивал из-за стола, гладил меня по голове.
- Спи, спи. Завтра с Алешкой играть будете. Он тебе скворечник смастерит. Или домик для куклы.
- Зачем он меня за волосы дергает? - спросила я.
Отец, улыбнувшись, поправил набитую соломой подушку в цветастой наволочке.
- Это она тебя дергала. - Отец снял свой старенький свитер, положил его мне под голову. - Ну вот, так она не достанет. Ишь ты! - Он погрозил подушке кулаком.
- Папа, Алеша будет меня любить? - спросила я, отчаянно сражаясь со сном.
- Алешка-то? Он крепко тебя полюбит. Как только увидит свою младшую сестренку с глазами, как степные перелески, - сразу полюбит. А на обратном пути мы с тобой маме перелесков наберем. Уже время для них, хотя и весна нынче припозднилась…
Отец забыл про перелески. На обратном пути он пускал Орлика галопом, и тогда в нас летели холодные лепешки грязи. Он прижимал меня к себе, целовал в макушку, на которой вздулась огромная шишка от большого куска твердой, как камень, смолы, которую Алеша "уронил" на меня с полатей.
- Мы маме про это дело ничего не скажем. Зачем нам маму расстраивать? А Алешка вырастет и сам поймет, что сестренку младшую любить нужно. То ж его глупые люди подучили. Эх, пустые головы…
Мать обо всем догадалась. Она подхватила меня на руки, отнесла в комнату, стала разматывать платок. Увидев шишку, заплакала. Отец хмуро молчал.
Как-то ночью я проснулась в своем закутке за печкой, свесила с кровати ноги, раздумывая, идти или нет в холодные сени, где стояло помойное ведро. Услышав приглушенный, с хрипотцой, голос отца, притаилась.
- Ты, Зоя, понимать должна: мое сердце за ним, как и за Танькой, болит. Я же его на произвол судьбы бросил. Еще грудным малявкой. Вот он и вырос таким ненавистником.
- Ты, Андрей, тут ни при чем, - возразила мама. - Не по своей же воле бросил. На мать пускай обижается, что не дождалась тебя.
- Обида - пустое дело. Ребенок на обиде горьким растет. Как огурец в засуху. Если ему к самым родным такую ненависть внушить, как же он к чужим относиться будет?
- То не твоя печаль, Андрюша. У него от тебя только фамилия одна.
- Ну нет уж, Зоя, тут ты не права. Что же мне теперь - отречься от пацана, что ли? Родить - родил, а уж дальше - как знаешь? Эдак сегодня от Алешки откажусь, завтра - от Таньки и пошел по белу свету куковать.
- Сравнил тоже! Мы с Танькой тебя как сумасшедшие любим. А там…
- Я вас тоже люблю - сама видишь. Одними вами и живу. Но из Алешки мне тоже хочется человека вырастить.
Снова засобирался отец на Керчинский в сентябре. Теперь уже не на Орлике, которого к тому времени сдали на колбасу, а на попутках. Он помогал мне застегивать кофту, когда в комнату влетела мать - красная, растрепанная, злая, оттолкнула его и загородила меня собой.
- Зоя, мы и так проспали - ты уж не задерживай нас, - примирительным тоном попросил отец.
- Никуда она не поедет. Хочешь, чтоб ребенка на всю жизнь калекой сделали? Да ты не отец, а изверг!
- Я же обещал тебе, Зоя, - глаз спускать с Таньки не буду.
- Знаю я: стаканчик поднесут, потом другой - и про дитя забыл. А там уж постараются.
- Ну, что ты, Зоя! Я уже два месяца в рот не беру. Мы к вечеру дома будем. Клянусь тебе. Пусти!
Он попытался тихонько отстранить маму.
Я давно забыла и про шишку, и про горькую обиду. Мне так хотелось обрести наконец старшего брата, который мог запросто надавать затрещин Ваньке Каширину, выбившему из рогатки глаз нашему коту Мурзику. Но мать схватила меня на руки, прижала к себе и выбежала во двор.
- Тронь только - всю улицу подыму! - пригрозила она вышедшему на крыльцо отцу.
- Эх ты, Зоя…
Отец сбежал с крыльца и, не оборачиваясь, зашагал к калитке…
- Наконец-то я застала тебя, доченька. Ты, наверное, в институте задержалась? Как ты себя чувствуешь?
- У меня все прекрасно, мама.
- Может, к нам выберешься?
- Мамочка, дел по горло, а завтра первая пара.
- Дочка Никольской привезла из Швеции плащ с подстежкой. Цвета блеклого мха. Ты, кажется, мечтала о таком. И сапоги на шнуровке. Все твоего размера. Никита Семенович обещал нас подвезти.
- У меня есть и плащ, и сапоги.
- Никольская говорит - все самой последней модели. И стоит какой-то пустяк. Ты же знаешь, она не спекулянтка. У тебя скоро день рождения. Мы с Никитой Семеновичем хотим сделать тебе подарок.
- Спасибо, мамочка. Я вас обоих очень люблю, но… В общем, мне не нужен ни плащ, ни сапоги.
- Доченька, может, ты к нам на время жить переедешь? Одной тебе, наверное, и готовить не хочется. А тебе надо регулярно питаться, иначе совсем силенок не будет. Давай мы приедем за тобой? Рыцарь очень рад будет. Подымишь со своим Китом на кухне, посплетничаете, как в старые добрые времена. Кит тебя, как родную дочку, обожает.
- Знаю, мама. Я его тоже.
- Может, поживешь у нас?
- Подумаю. Только потом, ладно?
- Я скажу Никольской, что мы к ней завтра подъедем. Пусть пока никому не предлагает.
- Нет, мама, у меня всего навалом. Как ты думаешь, отец вспоминает меня?
- Доченька, я думаю, он давно спился.
- Думаешь или знаешь? Неужели тебе его не жалко? Ведь ты была счастлива с ним.
- Мне передали от него письмо.
- Когда? - оживилась я.
- Года три тому назад. Он просил послать ему денег.
- Ты послала?
- Письмо было написано чужой рукой. Я подумала, это фальшивка. И в нем ни слова не было про тебя, деточка.
- Но я ведь тоже про него забыла.
- Я послала ему сто рублей. Никита Семенович ничего не знает.
- Ты молодец, мама.
- Он даже не ответил. Я оказалась последней дурой.
- Ты дашь мне его адрес, мама?
Она ответила на удивление резко:
- Нет. Я сожгла письмо. Я не хочу, чтоб моя дочь общалась с человеком, для которого нет ничего святого.