- Таша, я не хочу, чтобы ты катилась вместе со мной. Я хочу, чтоб мы взбирались. До звезд. Я наберу тебе целую пригоршню звезд. Они совсем не горячие. Они похожи на светлячков. Тебе нравятся светлячки?..
Я сбросила одеяло на пол и села, вглядываясь в темноту. Печка гудела и потрескивала. Пахло горячей хвоей и свечами.
- Я очень любил Варечку. Ты мне веришь? Главное, чтоб ты верила мне, Таша. Я больше никогда не обману тебя, слышишь? В моей жизни всегда будешь ты, ты, ты…
От подушки тоже пахнет хвоей. Когда умерла бабушка, во всем доме пахло хвоей. Это какой-то мертвый запах. И от одеяла пахнет хвоей. Но под одеялом так уютно и спокойно.
- Таша, я вернусь. Я обязательно вернусь. Я заберу тебя с собой, и мы будем жить во дворце…
Какая гадость, этот димедрол. Из-за него весь этот бред.
- Саша! - громко вскрикнула я и обняла за плечи сидевшего на краю моей кровати человека.
Это был Стас. От него тоже пахло хвоей.
- Она умерла, Таня, она умерла. Но ты не бойся - я буду с тобой.
Я не знала, как вести себя в подобных ситуациях. Стас куда-то исчез, я была в комнате одна, если не считать Эмили. Но мне было совсем не страшно - Эмили лежала в умиротворенной позе крепко спящего человека, складки на ее лице разгладились, правая рука с искривленными от тяжелых портновских ножниц пальцами как бы отдыхала на одеяле. Я даже не могла жалеть Эмили - она казалась недосягаемой для обычной жалости. Похоже, она давно готовила себя к переходу в неведомое измерение и перешла в него легко и беззаботно.
И все-таки надо было что-то делать. Я прошлась по всем комнатам, оставляя открытыми двери, потом села возле печи, прижавшись спиной к горячим кирпичам…
- …Таша, уже поздно. Почему ты пришла так поздно? Где ты была, Таша?..
Я открыла глаза, встряхнулась всем телом. Наваждение какое-то. Где Стас? Почему он бросил меня одну?..
Стас стоял надо мной и протягивал мне какую-то бумажку. Я взяла и развернула ее. Строчки раскачивались перед моими глазами.
"Я забрал у нее тетрадку. Она отдала мне ее внизу. Там, где мы с тобой целовались в последний раз. Будь счастлива, Пташка".
Мне казалось, за мной следят из каждого подъезда, из каждой стоявшей на обочине автомашины, из-под надвинутых на лоб шапок. Я выскочила из поезда метро в самый последний момент, когда похожие на резиновую гильотину двери готовы были сомкнуть свои страшные створки, выскочила и пересела во встречный поезд. Наконец я очутилась возле скупки, в самом конце жиденькой очереди, прочесываемой оценивающими взглядами каких-то типов неопределенного возраста. Старик в потертом драповом пальто отошел от окошка приемщицы, недовольно качая головой, и засунул во внутренний карман какую-то коробочку.
- Что, папаша, обидели? - спросил его один из тех типов. - Я же предупреждал тебя: с государством невыгодно иметь дело, всегда в проигрыше остаешься. Пошли, потолкуем.
За ними со скрипом захлопнулась входная дверь. Впереди меня стояло человек восемь. Приемщица тщательно разглядывала каждую вещичку, прежде чем положить ее на электронные весы. Я вышла на улицу. Нащупав в кармане завернутые в носовой платок брошку и кольцо Эмили, отважно шагнула в сторону длинной, как туннель, подворотни.
- Сколько хочешь? Полкуска? За такие башли я "Рубин Цезаря" возьму. Четыреста пятьдесят и ни рубля сверху.
Он уже совал мне в карман свернутые трубочкой деньги.
- Колечко им неси. - Неслышно подошедший сзади толстяк в замызганном жакете из искусственного меха кивнул головой в сторону двери в скупку. - У нас на такой хлам давно пропал аппетит. Может, Гастроном возьмет?
Они ломали передо мной комедию. Но для меня время было дороже любых денег.
В итоге всех сложных махинаций у меня в кармане оказалось шестьсот восемьдесят рублей. Я зашла по пути в какую-то мастерскую и переложила их в карман своего свитера-пингвина, который заколола для надежности английской булавкой.
Матери и Киту я написала во время занятий письмо. Задала студентам наскоро сочиненную незапланированную контрольную на неправильные глаголы и писала.
Я просила их помочь Наталье Филипповне уехать домой, просила не отдавать в чужие руки Егора и Рыцаря… Я просила родных не беспокоиться за меня, хотя знала, что эта последняя просьба невыполнима.
…На сей раз стояла я, Валентина сидела в кресле перед зеркалом. Я невольно отметила, что ее лицо осунулось и посерело, а главное - утратило выражение нахальной дерзости.
Валентина вся была в прошлом. В чуждом для меня прошлом. Я даже застыдилась живого блеска своих пощипывающих после бессонной ночи глаз.
Мое и Сашино прошлое с тем не соприкасалось.
Я ее ни о чем не спрашивала. Она сама мне все рассказала.
Саша приехал в Ерепень в августе. Один. Поселился в большом современном общежитии для строителей. В школу, тоже большую и новую, ездил на автобусе. Через весь разбросанный среди невысоких холмов поселок. Раз в день, после занятий, заходил обедать в центральное кафе. В клуб не ходил. Каждое утро покупал в киоске пачку газет и журналов. В окне его комнаты свет гас уже под утро.
На ноябрьские праздники в поселке появилась нарядная молодая женщина. Ее привез со станции водитель бензовоза Свиридов, самый красивый парень на всю округу. Они обедали за столиком в углу, когда в кафе вошел Саша.
До того вечера Валентина была, можно сказать, счастлива, хотя они с Сашей были едва знакомы. С этого момента она не находила себе места.
Теперь ее жизнь состояла из бесконечной слежки, подглядываний, подслушиваний, ненависти к Стрижевской и ко мне - она обнаружила мою фотографию в томике стихов Блока, который украла из Сашиной комнаты. Она выучила на память стихотворение, которое было заложено моей фотографией. Это была поэма о Карменсите.
На той фотографии у меня были заплаканные глаза, и вообще я вышла там настоящей дурнушкой. Стрижевская, как выразилась Валентина, была похожа на голливудскую звезду.
Лерка устроилась в библиотеку, сняла большую светлую комнату с террасой в старой части поселка. Возле нее всегда крутилась веселая бесшабашная молодежь. Она устраивала вечера с танцами и чаепитиями за полночь, организовала кружок французского языка. На новогоднем вечере выступила с местным самодеятельным ансамблем и имела огромный успех. В нее были влюблены все мужчины поселка.
Саша редко появлялся на людях. У Стрижевской в гостях он был всего несколько раз. На новогодний вечер не пришел.
Лерка сникла. Теперь она появлялась на работе без косметики и с неухоженной головой. Потом она заболела вирусным гриппом и попала в больницу.
Саша навещал ее почти каждый день, но оставался в палате не больше получаса. Под женский праздник Стрижевская выписалась. Валентина видела ее с Сашей из окна парикмахерской. Глаза Лерки сияли от счастья.
Их не было несколько дней. Валентина искала их даже в тайге. Потом они появились в кафе в окружении молодежи из компании Стрижевской.
Теперь Саша не приходил в кафе один, а только с приятелями, с которыми выпивал. Стрижевская почти всегда была рядом с ним. Она выглядела веселой, но как-то на виду у всех устроила Саше сцену, приревновав к молоденькой киоскерше, оставлявшей ему "Музыкальную жизнь".
Потом - дело было в апреле - пришло письмо от Кириллиной. Стрижевская вытащила его из кармана Сашиного пиджака, который он повесил на спинку стула в кафе. Хозяйка квартиры рассказывала, что они скандалили всю ночь. Утром их снова видели вместе…
В тот же день Саша попал в больницу.
Валентина сумела проникнуть в морг и долго разглядывала труп Стрижевской. Она сказала, что мертвая Стрижевская была еще красивей, чем живая.
- Спасибо, - сказала я Валентине и поспешила на улицу.
Она догнала меня возле автобусной остановки.
- Он никудышный мужик. Дерьмо в постели, - сообщила она, приноравливаясь к моему шагу.
Я не удостоила ее ответом.
- Я не дам вам жизни. Я прокляну вас. Если бы не я, Сашки уже бы не было в живых.
- Уйди.
- Я знаю твой адрес. Я подожгу твою квартиру. Я…
Она вдруг замолчала. Я обратила внимание, что у нее дрожат руки.
- Успокойся. Я не собираюсь привязывать его к себе силой. Я не ты, ясно?
Я видела из окна автобуса, как Валентина понуро плелась к своей парикмахерской.
Я испытывала чувство вины перед Стасом. Мне казалось, Эмили была бы сейчас жива, если бы я не приехала к ним прошлым вечером.
В столовой пили чай две старухи. Лицо одной из них показалось мне знакомым. Увидев меня, она встала из-за стола и вышла в сени.
Похоже, родственники уже знали, кому Эмили завещала дом и все остальное.
Стас схватил меня за локоть и потащил в ту комнату, где я спала в прошлую ночь.
- Где ты была? Я волновался за тебя. Ты его видела?
Я покачала головой.
- Наступит время, и те, кто когда-то потерял друг друга, снова обретут… - пробормотал Стас и смущенно отвернулся.
- Думаю, ты сам не веришь в эту галиматью.
Я подавила вздох.
- Он не придет сегодня. И завтра тоже… Но наступит время…
- Заткнись, пожалуйста. Или расскажи про своих земноводных.
- Я в них разочарован. Как выяснилось, крокодилы тоже поддаются дрессировке. Дело в том, что у них быстро вырабатываются условные…
- Стас, любовь тоже условный рефлекс? - серьезно спросила я.
- Безусловный. Это то, что есть в крови каждой отдельно взятой особи. Правильней это назвать стремлением к продолжению рода.
- Почему же тогда мы с тобой не последовали ему?
Он пожал плечами и отвернулся.
- Ты вспоминаешь когда-нибудь свою Ленку? - спросила я, когда мы пили на кухне кофе.
- Она часто приходит в зоопарк. Она просила, чтобы я нашел ей там работу.
- Заливаешь.
- Тогда зачем задавать глупые вопросы?
- Но я думала…
- Ты думала, я сделал это из-за Ленки? Эмили тоже так думала. До самой последней минуты.
- Я не имела права спрашивать об этом. Прости.
Он глянул на меня в упор.
- Прощаю. - Он подлил себе кофе. - А знаешь, если бы не я, ты бы никогда не познакомилась с Кириллиными.
Это была сущая правда. Стас занимался в биологическом кружке, который посещал время от времени Саша. Это Стас подсказал, чтобы меня отдали в ту школу, где учился Саша.
- Я думал, он всерьез интересуется биологией, - неожиданно изрек Стас. - А он никогда ничем всерьез не интересовался.
- Можно подумать, ты интересовался, - ехидно заметила я.
- Да. Но мне помешали осуществить задуманное. Правда, я ни о чем не жалею.
- Что помешало?
- Моя глупая любовь. С безусловными рефлексами совладать невозможно.
- Я так и думала. Эта твоя Ленка небось растолстела и превратилась в обычную мымру.
- Женщины ревнуют даже тех мужчин, которые им безразличны.
- Ты мне не безразличен, Стас.
Мне показалось, будто в его глазах что-то вспыхнуло.
- Она на самом деле растолстела. Она говорит, что я совсем не изменился. Она хотела переспать со мной.
- Стас, а у тебя женщины были? - с неожиданным любопытством спросила я. - Правда, это не мое дело, но я…
- Она чем-то напоминала тебя. Мы провели с ней в постели трое суток. Потом я попал в больницу.
- Ты хочешь сказать, что…
- Я все сказал. - Он встал и вышел в сени. Вернулся с бутылкой домашней наливки.
Я украдкой следила за ним. Как он достает из буфета рюмки, моет под краном яблоки, очищает апельсин. Я никогда не догадывалась, что Стас был в меня влюблен. Думаю, Эмили тоже.
Но почему тогда она поручила мне заботиться о Стасе?..
Мать с Китом приехали за час до похорон.
Мать удивилась, увидев меня с покрасневшими от ледяной воды руками, орудующей большим ножом над ведром с картофельными очистками. Кит подошел, нагнулся к моему уху:
- Рыцарь спит на тахте в гостиной. Он обожает фруктовый пломбир. У меня такое ощущение, что он живет у нас со щенячьего возраста. Я научил его открывать холодильник.
- Спасибо, Кит. Я так тебе благодарна, ты не представляешь.
- Ты, как после тифа, - сказала мать, проведя ладонью по моей остриженной макушке. - Доченька, у меня такое чувство, будто ты перенесла тяжелую болезнь.
Мать уткнулась носом в пушистый клетчатый шарфик.
Потом она переключила свое внимание на Стаса, который с утра не проронил ни слова. Я видела, как он склонил голову к ней на плечо, а она гладила его по спине и что-то говорила.
Когда завершились недолгие поминки и хмурые родственники потянулись жиденькой цепочкой к вокзалу, Стас с Китом разнесли по комнатам стулья и столы, и мы вчетвером сели на кухне пить чай. Потом Кит ушел к машине. Перед каждой поездкой он минут двадцать хлопотал возле нее.
- Ты поедешь с нами, - сказала мать.
- Нет. Я останусь со Стасом.
- Мы можем и его с собой прихватить. У нас много спальных мест.
- Не в том дело, мама.
- А в чем, доченька? Ты так осунулась и побледнела.
- Я здорова, мама.
- Здорова… - Мать вздохнула: - К телефону у тебя какая-то деревенская старуха подходит. Мы, как всегда, ничего не знаем.
- Это мать Саши Кириллина.
Она остолбенело уставилась на меня.
- Да. Его настоящая мать. Но об этом в другой раз. Когда, как любит говорить Кит, остынет молоко. А Варвара Аркадьевна умерла.
- Я догадалась, что все это с Кириллиными связано. Тогда, когда Никита Семенович сказал, что едет на Фрунзенскую. Так значит, Рыцарь…
- Не думаю, что из-за этого ты станешь к нему хуже относиться.
Мать молчала, переваривая услышанное.
- Опять эти Кириллины, - прошептала мать. - Пора бы оставить нас в покое. Сколько зла…
- Добра тоже, мама.
Она пропустила эту фразу мимо ушей.
- Доченька, он, наверное, женат. И дети есть. Поверь мне, вторгаться в это так болезненно…
- Верю, мама.
- Ты на что-то надеешься?
- Давай не будем об этом. Ты тоже когда-то надеялась.
Я глядела в ее покрасневшие глаза. В них что-то шевельнулось.
- Доченька, ты помнишь своего отца? - едва слышно спросила она.
- Почти нет. Вы с бабушкой старались, чтобы я его забыла.
- Он был хороший человек. Чистый и очень наивный. Он и пострадал из-за своей наивности. Я по молодости лет спасти его надеялась, от всего на свете своей любовью защитить. Да сил не рассчитала.
- Ты сказала - был. Но ведь он жив, правда?
- Не знаю. - Мать вздохнула: - Он сел в тюрьму за растрату. По пьянке с напарником в кассу руку запустили, а он всю вину на себя взял - у Петьки Маслюченко четверо маленьких детей было. Я ему посылки посылала, пока письмо от него не пришло, что он женился в заключении и тем самым снимает с меня всю ответственность за его судьбу. Помню, я сон потеряла, места себе не находила, ехать к нему собиралась. Да бабушка твоя отговорила. Потом молодость свое взяла. Ведь я до тех пор будто и не жила - время трудное было, голодное. Да и ты у меня в девятнадцать родилась.
- Я тебя не осуждаю. Я всегда верила в то, что отец жив. Саша уговаривал меня разыскать отца. Жаль, что я его не послушалась.
- Он совсем чужой тебе человек, доченька. Я хочу сказать по духу. Тем более после тюрьмы.
- Откуда ты знаешь?
Она пожала плечами, вынула из сумки губную помаду.
- Ты у нас интеллигентная девочка. Как говорит Никита Семенович, изящная душой и телом. - Мать жалко улыбнулась: - А он всего семилетку закончил.
- Но ты ведь недаром полюбила его…
- Доченька, Никита Семенович уже запряг лошадиные силы и ждет не дождется, когда мы изволим сесть в карету. - Мать поправила перед зеркалом маленькую черную шляпку с вуалью, нетвердой рукой провела по губам помадой. - Может, надумаешь с нами?
- Нет, мамочка. Я позвоню вам, когда приеду в Москву. Не волнуйтесь. Скажи Киту, чтобы Рыцаря за меня в лоб поцеловал. Не забудь, ладно?
Я видела в окно, как мать, сгорбившись, медленно шла к машине.
- Это твои деньги, Стас, - сказала я, протягивая ему пачку. - Я продала кольцо и брошку Эмили. Я не имела права это делать, но мне казалось, я смогу начать на эти деньги новую жизнь. Я не хочу начинать новую жизнь. Забери их, пожалуйста.
Он спрятал руки за спину и посмотрел на меня злыми глазами.
- Выпей водки. Или хотя бы сухого вина, - наконец произнес он.
- Это ни к чему. Я потеряла его. Навсегда. Стас, почему ты никогда не говорил, что любишь меня?
- Сработал инстинкт самосохранения. Самый древний из инстинктов. Тебе пора домой. Я очень хочу спать.
Он схватил с вешалки мою дубленку и почти силой вытолкнул меня за дверь. Потом сбегал в комнату и сунул мне те самые деньги, на которые я хотела начать новую жизнь.
Наталья Филипповна не задала мне ни единого вопроса. На моей аккуратно застланной тахте лежали две пары носков - белые и серые. А за окном светило солнце. Большое и какое-то ненатуральное. В мое отсутствие распустил свои бледно-розовые гроздья восковой плющ. Егор оборвал тяжелую портьеру, и Наталья Филипповна прикрыла ею рояль.
В прихожей стояла ее старенькая черная сумка.
- Тот милиционер, что нас с тобой расспрашивал, вызвался меня на поезд посадить. Он за мной в девятом часу заедет. Ты адрес мой записала? Приезжай на лето. С кем хошь. Хоть с мужем. Тебе самое время замуж. В молодости у кого каких глупостей не бывает. - Она помолчала, вздохнула: - Я, как домой приеду, в церковь схожу. Поставлю две свечки за упокой.
- Тогда уж лучше три ставьте.
- За живых грех большой ставить. Разве что во здравие… Запиши мне свой почтовый адрес. Если когда-нибудь открыточку тебе брошу, не серчай на старуху. Варвара сказывала, ты вроде бы из наших мест. Может, потому я и прикипела к тебе душой. Господь его знает.
Она перекрестилась.
Мне не хотелось встречаться с Апухтиным. Я попрощалась с Натальей Филипповной и вышла на улицу. Я не знала, куда мне деваться и что делать. Мне казалось, я совсем недавно появилась в этом мире и совсем ничего про него не знаю.
…Я наплела добродушному старичку вахтеру сказку про подружку юности, с которой непременно должна увидеться до отправления моего поезда.
Наверное, в этой лжи было что-то от правды. Старичок не просто пропустил меня за кулисы, но и объяснил, где найти Неведомскую.
- Они сегодня "Сильву" играют. Она через двадцать минут свободной будет, подруга твоя. Говоришь, в кордебалете танцует? Ну, ну, знаю я ее. Приветливая такая, доброжелательная. Про здоровье всегда спросит. Другие ради приличия брякнут и не слушают ответа. А она - сердечная. Иди - они другой раз и пораньше кончают. Артисты тоже люди, домой им поскорее охота.
Райка выскочила со сцены с блеском иной жизни в затемненных наклеенными ресницами глазах.
- О, Танек! - Она чмокнула меня в щеку, обдав ароматом искусственного праздника. - Пошли к нам в раздевалку. Помнишь, вы с Верой Кузьминичной у меня были? После "Марицы"? Девчонки, это та самая Татьяна, которая по-английски болтает лучше, чем мы по-русски. И вообще она… Ну, словом, про таких в книжках пишут.
"Девчонки" с интересом поглядывали в мою сторону из-под тяжелых ресниц.