Все-таки жизнь лучше наблюдать издалека. Она слишком несовершенна, чтобы принимать ее всерьез, уж не говоря о том, чтобы пытаться в ней что-то исправить. Издалека - спокойней. И впечатление о ней можно довольно объективное составить. Особенно если не спешить осуждать людей, не подходящих под твой образчик добродетели. У бабушки, помню, была на этот счет своя теория. Ну да, она считала, что злодеев на свете не бывает. Мир делится на сильных и слабых, не способных противостоять трагически сложившимся обстоятельствам.
Я была далека от того, чтобы всех подряд считать ангелами, хотя у меня всегда туго обстояло дело с классификацией добра и зла. Притворство я считаю отвратительной чертой, но, как мне кажется, без него не прожить. Моя мать притворяется, будто обожает Вику почти как родную дочку. Кит догадывается об этом притворстве, и оно его вполне устраивает. Иные правила в игре под названием "семейная жизнь, отягченная детьми от предыдущего брака" просто неприемлемы.
Приводить себе другие примеры противоречивости некоторых понятий мне лень, а потому, запихнув в холодильник сумку со всем ее содержимым, я залезла под душ. Он шумел, как дождик за окном в теплую летнюю ночь…
Телефон звенел давно. Наверное, это мать решила справиться, как я доехала. Я не спеша завернулась в махровый халат, вытерла ступни полотенцем. А телефон все звенел и звенел с завидным упорством механического существа.
- Ташенька, - услышала я в трубке всхлипывающий голос, - если бы не дозвонилась тебе, то хоть в петлю. Ташенька, родненькая, прошу тебя, приезжай…
- Вот и попробуй, Егор, отличи добро от зла, - ни с того, ни с сего вспомнила я свои недавние рассуждения. - Как ты думаешь, а что во мне сильней развито: копыта или крылышки?
А вот теперь - мать:
- Доченька, ты хорошо доехала? Мы тут с Никитой Семеновичем моем посуду и говорим о том, какое у тебя отзывчивое сердечко. Спокойной ночи, моя маленькая.
И чего это вдруг они перемывают мне косточки?
Я направилась в кухню, машинально открыла холодильник и достала из-под свертков с пирогами мой новый черно-белый свитер. Он был похож на пингвина - и расцветкой, и на ощупь. Правда, я никогда в жизни не видела живого пингвина, а тем более не щупала его. Как не замечала в себе отзывчивости.
Я напрочь забыла их адрес - все-таки самовнушение по системе йогов отнюдь не ерунда - и теперь с трудом ориентировалась в мутной от лепешек мокрого снега мгле. Таксист уже рад был выкинуть меня в ближайший сугроб, когда я наконец узнала небольшой скверик перед домом.
Итак, я отключила свою живую память и шла, повинуясь памяти механической: четвертый этаж на лифте, один пролет наверх (крутые каменные ступеньки потемнели и совсем стерлись), дверь направо возле следующего пролета.
"Скажу Кириллиной, что пешком поднималась, - мелькнуло в голове. - А то еще догадается, что мне от волнения не хватает воздуха".
Полутемный холл, перегороженный надвое стеклянными дверями, собачий лай, переходящий в радостный визг, голоса за полуоткрытой дверью в бывшую детскую - Сашину - комнату. Чьи - не в силах различить. И вот уже я сижу в столовой на диване, словно усохшем от старости. В колени мне тычется большая песья морда. Варвара Аркадьевна, расположившись в кресле, что-то говорит, всхлипывает, тоже почему-то трогает мои коленки. Я гляжусь в зеркальную дверцу огромного старинного шкафа напротив и чувствую себя, как пингвин, которого люди заманили на корабль. Любопытно и страшно одновременно. В основном страшно - вдруг уберут трап?
"Глупости, - одергиваю я себя. - Моя свобода неприкосновенна. Помни, как тяжело она тебе досталась…"
Черный Рыцарь уже сидит рядом со мной на диване и вылизывает мои пышущие жаром щеки. Варвара Аркадьевна после долгих всхлипываний и причитаний наконец произносит что-то более-менее членораздельное:
- Ташечка, с тех пор как ты исчезла из нашей жизни, все в ней наперекосяк пошло. Знала бы ты, чего я натерпелась за все эти годы… И слава Богу, что не знаешь. Прости меня, деточка, - всполошила среди ночи. Уж так мне тяжко, так муторно сделалось. Такая депрессия навалилась!..
"Сашка где-то рядом. Зла не помню, видеть его не хочу. Зло помню, видеть хочу… Антитеза. Два взаимоисключающих понятия. Я их сейчас оба в себе совмещаю. Определенно что-то испортилось в моей голове".
- Ташенька, с тобой он совсем другим был. Ты помнишь, каким он был замечательным мальчиком? Молодой лорд. А теперь… Я часто думаю: неужели это мой сын? Да простит мне Господь подобные мысли! Видела бы ты, Ташенька, как они с Валентиной дерутся. При ребенке, при мне…
"Валентина?.. Но ведь должна быть Валерия, Лерка. Или я ослышалась?.."
Рыцарь положил мне на колени свои могучие лапы и сверху лохматую башку. Ну и тяжесть! Словно могильным камнем придавили.
- Ты не знаешь Валентину? Ах да, ты же ее не знаешь. Ташечка, Ташечка, это нам за тебя кара…
Только этого мне не хватало! Она на самом деле позвала меня ради того, чтоб излить душу. Нашла добрую дурочку, которую можно приспособить в качестве сиделки у постели душевнобольного.
- Не буду, не буду прошлого касаться, - пошла на попятную Кириллина. - Мне бы только умереть спокойно, а там как хотят… - Она махнула обеими руками, и я обратила внимание, что ее ногти еще запущенней моих. - Верочку жаль, хотя они и ее против меня настроили. Бабка у них вместо домашнего пугала. Видел бы Рудик, как надо мной сын измывается! Ташечка, мне завтра Наталью Филипповну из больницы забирать, а Валентина грозилась ее отравить. Она все может.
Честно говоря, мне было не до ее рассказа. За стеной набирал силу скандал. Наконец женский голос сорвался на истеричный визг, что-то упало, раздался звон разбитого стекла. Заплакал ребенок.
Рыцарь поднял свой блестящий нос на уровень моего и завыл, обращаясь к хрустальной люстре под потолком.
Кириллина вздрогнула, поднесла к губам скомканный платочек.
Детский плач за стеной становился все громче. Рыцарь сиганул с дивана и стал скрести лапой дверь.
- Наталья Филипповна скоро уедет. Он ее больше никогда не увидит. Сейчас ее нужно профессору показать. У нее запущенная глаукома. В их поселке даже окулиста нет. У Веры Кузьминичны тоже глаукома была. Как жаль, что Веры Кузьминичны больше нет с нами.
В последней фразе я ощутила фальшь. Наверное, Кириллина решила отблагодарить меня за отзывчивость.
Плач за стеной внезапно прекратился. Рыцарь прыгнул на диван и уперся мне в бок своим могучим телом.
- Наталья Филипповна через неделю уедет. Неужели нельзя потерпеть? - Варвара Аркадьевна обращалась к стенке, за которой вдруг наступила гробовая Тишина. - Разве можно бросить на произвол судьбы старого больного человека? Тем более она же не чужая…
- Эта… - я чуть было не сказала "Валентина", но вовремя поправилась на "Наталью Филипповну", - она вам родственница?
- Дальняя. Очень дальняя. Разыскала по справочному столу. Мы с ней тридцать лет не виделись. Деревенская она совсем, вот Валентина и возненавидела ее, хотя сама… - Кириллина безнадежно махнула рукой. - И Сашу против нее настроила. Ташечка, ты не представляешь себе, какое влияние имеет на моего сына эта парикмахерша!
Тоже мне графиня! Я вспомнила, как еще в школьные времена Кириллина походя охарактеризовала мою мать, с которой встретилась на родительском собрании, "домработницей", о чем рассказал мне в ту пору не имевший от меня никаких секретов Саша.
- Таша, прошу тебя, поговори с ним. Ты когда-то так хорошо на него влияла. Он совсем ручной был. А теперь… Поговори, милая. И прости нас. Ташечка. Спаси моего сына.
Она встала. Я раскрыла было рот, чтоб возразить. В этот момент дверь со стуком распахнулась. Диван стал проваливаться подо мной и Рыцарем, который, кажется, этого не заметил. Пингвин в зеркале напротив вобрал голову в плечи.
- Маман, дай десятку. С получки верну. Хотя, может, и не верну, - услышала я еще незабытый голос.
- Собрался куда-то?
- Много будешь знать… Да ты и так уже старая. Так дашь?
- У меня нет денег.
- Не заливай. Три дня назад пенсию получила.
- От пенсии уже рожки да ножки. Квартира, продукты…
- …Такси, фрукты в больницу.
- Саша, я же просила…
- Я тоже прошу. И совсем немного. Прекрасная возможность откупиться от родного сына.
Я изо всех сил старалась смотреть мимо них, мимо себя в зеркале, мимо большого портрета горько плачущего ребенка на стене. Мне казалось, я слышу его плач даже через распаляющиеся голоса матери и сына.
- Убери руки, иначе не получишь!
- Убрал, убрал.
- Валентина скажет, что я тебя спаиваю.
- Провались она к…
Он мельком глянул в мою сторону. Снова взгляд, уже повнимательней. Варвара Аркадьевна рылась в сумке, перебирая руками точно в замедленном кинокадре.
- Опять в вытрезвитель попадешь.
- По крайней мере, по-человечески высплюсь. - Он засунул деньги в карман и отвесил поклон в сторону дивана. - Вынужден откланяться. Прошу извинить за будничную сцену - праздники кончились, пироги зачерствели. Се ля ви, мадам.
Входная дверь хлопнула с сухим треском. Как елочная хлопушка, которыми я в детстве любила пугать из-за угла. Всех подряд, в том числе и Сашу. А он смеялся.
Варвара Аркадьевна зажгла сигарету, повернулась ко мне спиной. Я встала, одернула свитер. Время нашего рандеву истекло.
- Знаешь, ведь он до грузчика докатился. А его жена - дамский мастер. - Варвара Аркадьевна резко обернулась, гневно блеснула повлажневшими глазами. - Представляешь, Таша, какого рода публика меня теперь окружает?!
Я не испытывала жалости к ней. Если я и жалела кого-нибудь, то только себя. За то, что все эти годы истязала душу по-голливудски роскошными картинками из семейной жизни своего возлюбленного и первой красавицы нашего факультета. Я глубоко переживала этот обман, хотя по логике вещей должна бы злорадствовать.
"Так им и надо! - все-таки прорезался во мне трезвый голос. - Ну и семейка! Самый симпатичный из них ты, Рыцарь".
Я наклонилась, поцеловала его в широкий твердый лоб и направилась к выходу.
- Постой, - нагнал меня возле самой двери задыхающийся голос Кириллиной. - Вот, тут тебе написано. - Она протягивала мне замшелого цвета книжку. - Хотела в букинистический отнести, потом жалко стало…
Я машинально раскрыла титульный лист.
"Ты возносишь меня высоко, милая Пташка. Здесь, в вышине, так хорошо. Как бы не упасть - держи крепче.
Александр Самый Первый".
Я засунула книгу в сумку. Минуту спустя я уже стояла посреди заснеженной пустыни Комсомольского проспекта. Хлопья падали все гуще - совсем как во сне Маши из "Щелкунчика" на сцене Большого театра.
Вокруг стояла первозданная тишина.
Бабушка умерла в разгар моих выпускных экзаменов. Кириллины забрали меня к себе на дачу. Всеми похоронными делами занимались мать с Китом. Сдав последний экзамен, я вернулась домой в чисто прибранную, пахнувшую хвоей квартиру. Мое успешное завершение школьной эпопеи казалось таким незначительным событием в сравнении с той нездешней тайной, печать которой лежала на каждой вещи в нашем доме.
- Вера Кузьминична просто перешла в другое измерение, - самым серьезным образом убеждал меня Саша. - Когда-нибудь в будущем люди сумеют наладить контакты со всеми, перешедшими туда. Это не мистика, хотя сейчас нам даже не дано представить, что там происходит. Ведь мы - рабы нашего измерения и его довольно примитивных понятий. Представляешь, люди будущего смогут общаться с Гёте, Байроном, Моцартом. Не так, конечно, как общаемся между собой мы, а какими-то иными каналами связи, через разум. Гении будут продолжать обогащать Вселенную своими творениями, открытиями.
- Один разум, даже самый гениальный, изолированный от сердца, не сумеет дать миру ничего грандиозного, - говорила я. - Да он попросту перестанет существовать, лишившись его импульсов.
- Вот видишь, ты тоже вся во власти понятий, присущих нашему измерению, - горячился Саша. - А я вижу все иначе: разум подключается к огромному источнику энергии, который снабжает его всем, чем когда-то снабжало тело. И еще многим таким, о чем мы и предположить не можем. Например, ощущением вечности. Или полной - первозданной - тишины. Ведь человеку за всю его жизнь не дано познать, что есть чистая первозданная тишина…
Мне так не хотелось возвращаться из этой тишины. Впервые за много лет мне не хотелось домой. Мне хотелось быть незащищенной от космических бурь и земных ветров, солнечных лучей и трескучих морозов…
Егор и ухом не повел, когда я вошла в комнату. Он сидел в позе кенгуру возле вазы с хризантемами и старательно обгрызал лепестки, которыми уже была усеяна скатерть. Я стащила свитер и бросила им в него. Пролетев мимо, свитер распластался на скользкой черноте рояля.
"Матери ни о чем не скажу, - размышляла я, накрыв ухо подушкой, чтобы не слышать отвратительного чавканья Егора. - Начнет вопить, что я совсем потеряла гордость. Тоже мне добродетель, эта гордость. Пьедестал убожества, щит равнодушия. В том измерении такого понятия вообще не существует. В том измерении…"
Я вдруг вспомнила, что пока живу на Земле.
Разумеется, я зверски не выспалась, голова раскалывалась от всяческих мыслей, сердце трепыхалось в груди как собачий хвост. Студенты по своему обыкновению гнусавили гласными и свистели половиной согласных. Но я думала почти с радостью о том, что сегодня раньше пяти домой не попаду. В институте я чувствовала себя в безопасности от ночных сил, перед которыми я чуть было не капитулировала. Я жалась к людям, как бездомная кошка. В особенности к нашей завкафедрой Токаревой, чью гордыню, как мне казалось, не смогла сломить даже семейная жизнь.
- Добившись от Бакутина развода, я почувствовала себя человеком. До того была чем-то вроде плевательницы. Да, да, простите за выражение, обыкновенной плевательницей, в которую швыряют окурки и прочий мусор… - делилась с сослуживцами несколько дней тому назад монументообразная Алла Афанасьевна. - Мой бывший муж за столом предложил тост за добродетели своей незабвенной Музы Станиславовны, его предпоследней супруги. Это было в мой последний день рождения.
- Вы же, Аллочка, рассказывали, что эта Муза давно и бесславно почила, - подначивал доцент Рыбкин. - А вместе с ней и угроза вашему, в ту пору еще тлевшему семейному камину.
- Разве смерть этой женщины что-то меняет? - Токарева насмешливо прищурила свои дальнозоркие глаза. - Дело отнюдь не в том, что Муза Станиславовна своим существованием угрожала нашему семейному благополучию. Ни боже мой! Я сама покупала соки и апельсины, которые Бакутин возил ей в больницу. Этим, как вы понимаете, я только вызывала к себе уважение друзей. Но перечислять в присутствии посторонних людей, а тем паче ныне здравствующей жены, достоинства и добродетели усопшей - тут уж, как говорится, прошу пардона. Моя школьная подруга после этого перестала мне звонить, обвинив меня в полном отсутствии женского достоинства. Ты, говорит, так низко пала за время своего замужества…
Я целый день приглядывалась к Алле Афанасьевне, в перерыве подсела к ней покурить. "Постарела, постарела ты, мисс Прайд, за последнее время, - думала я, поглядывая на нее украдкой. - Вся словно тряпка обвисла. Анекдоты не травишь, студентов зачетами изводишь, хотя раньше нас за въедливость корила. Видно, нелегкое это дело - отстаивать в глазах знакомых элементарное женское достоинство".
- Ты бы, голубушка, вязать меня научила, что ли, - вдруг попросила меня Алла Афанасьевна. - Правда, вязаные вещи мне не идут, но, говорят, сам процесс вязания полезен. Для нервной системы. Я как-нибудь принесу спицы и шерсть.
Я разочарованно сунула недокуренную сигарету в жестянку из-под растворимого кофе и пошла в туалет прополоскать рот.
Райка позвонила в одиннадцатом часу, когда мы с Егором уже готовились ко сну. Райка раза два в году ночует у меня. Главным образом после особо бурной сцены с очередным "мужем". Она часто приходит ко мне без предварительного звонка и в сценическом гриме. В тот день она позвонила мне сразу после спектакля, доложила о своем "полном и окончательном раскрепощении от этих одноклеточных" и явилась, источая аромат "Черной магии" и еще не выветрившуюся магию сцены.
Мать не перестает удивляться моей возникшей, как она утверждает, "на голом месте" симпатии к Райке. Мы же иной раз можем просидеть целую ночь за чаепитием и воспоминаниями. Райка танцует в кордебалете театра оперетты, до пенсии ей два года, хотя она всего на восемь лет старше меня. Пенсии боится, как чумы, театр свой обожает и, стараясь заразить этим чувством меня, с восторгом рассказывает о театральных романах и интригах.
- Ты, подружка, закисла в своей банке с водорослями, - вещала Райка, отрезав большой кусок торта. - Хочешь, познакомлю с нашим новым премьером?
- Премьеру премьерша нужна, - возразила я. - Статистки вряд ли попадают в фокус его зрения.
- Несчастная жертва самокритики! - Райка фыркнула. - Да он тебя в королевы произведет, стоит тебе заговорить на твоем чистокровном английском.
- Королевам в наше время горничных предпочитают, - делаю я неожиданный для себя вывод.
- Это уж точно.
Райка посерьезнела, даже помрачнела и надолго замолчала.
В тот день я не боялась, что Райка заговорит о Кириллиных. Все, за исключением финала, происходило, можно сказать, у нее на глазах. Да и о подробностях финала она могла составить себе представление из моих хмыканий и отдельных междометий в ответ на ее вопросы. Райке в житейской мудрости не откажешь. И в чуткости тоже - который год во всех наших экскурсах в прошлое она умело обходит неприятные для меня подробности. От этого наши воспоминания похожи на приключенческую книгу, из которой выдрали самые интересные страницы. До определенного времени это меня вполне устраивало. Но в тот день я вдруг поняла, что мне необходимы острые ощущения.
- Раек, вчера, а точнее сегодня, я посетила небезызвестную тебе Кириллину.
От неожиданности Райка уронила на клеенку кусочек торта с ложки и отправила его в рот пальцами.
- Она позвонила мне поздно вечером и попросила срочно приехать, - тараторила я, опережая Райкины комментарии. - Она опустилась, постарела, но по-прежнему строит из себя… А он… - Я сделала глубокий вдох и призвала на помощь всю свою силу воли, - он спивается, скандалит с супружницей. Словом, катится по наклонной. - Я боялась готового сорваться с Райкиных губ вполне уместного в данной ситуации "так им и надо" и строчила как из пулемета. - Кириллина дальнюю родственницу пригрела, а Саша с… Валентиной гонят ее к чертовой матери. Эта… Валентина парикмахерша. Кириллина ее презирает. - У меня звенело в ушах и плыло перед глазами. - Собака у них изумительная - ньюфаундленд. Я влюбилась в Рыцаря без памяти.
Райка глянула на меня с укором, открыла было рот, помялась несколько секунд, но все-таки спросила:
- Его видела?
Я кивнула, попыталась отхлебнуть из пустой чашки, полезла в коробку за тортом, хотя передо мной на блюдце лежал нетронутый кусок.
- Слава Богу, - изрекла Райка.
- Почему - слава Богу? - спросила я, хотя с ходу уловила направление Райкиных мыслей. Я не могла согласиться с ней до конца.