Верочка примостилась под роялем, слившись с его густой черной тенью. Я только слышала потрескивание меха о наэлектризованную пластмассу расчески. Мне казалось, Кириллину этот звук раздражал - она несколько раз передернула плечами. Правда, может, и от холода: в столовой было довольно прохладно.
- Ташенька, ваших детей я бы больше жизни любила. Господи, ну почему ты так жестоко обидел меня?.. Нет, нет, не уходи. - Она заметила, что я пошевелилась при этих ее словах, и решила, будто я собираюсь встать. - Теперь поздно об этом. Поздно. А знаешь, Саша теперь мне тоже чужой человек. Абсолютно чужой. Помнишь, как безумно я когда-то любила своего сына?
Это я помнила. И мне казалось, что иначе Сашу любить нельзя.
- Он мне и по крови чужой, и по духу, - продолжала она. - Рудольф Александрович словно в воду глядел. Ты, говорил он, не знаешь, что заложено в нем целыми поколениями неведомых предков. Хотя Рудик любил Сашу как родного сына.
Девочка, видимо, села на педаль. Рояль вздохнул, точно просыпающийся от миллионолетней спячки динозавр.
Кириллина была в своем репертуаре. Сейчас она выложит мне важную семейную тайну, покоившуюся до поры до времени за семью печатями. Зачем мне это? Какая мне разница, теперь тем более, был Сашиным отцом Рудольф Александрович или не был? Во мне тоже что-то заложено целыми поколениями неведомых предков. Сама не знаю - что.
- Ташечка, - шелестел возле моего уха голос Кириллиной, - не приведи тебе Господи растить чужого ребенка.
Выходит, маленькая Верочка, затаившаяся в глубокой тени старого рояля, для Кириллиной совсем чужая. Она сейчас слышит наш разговор, что-то откладывается в ее неокрепшем мозгу. До поры. Когда-нибудь зашевелится, оживет, выберется на свет Божий. На свалке памяти нет вещей ненужных - есть лишь временно забытые.
- Он ни о чем не догадывается. Хотя теперь, мне кажется, ему все едино. Но если он узнает, кто его настоящая мать, - на самое дно скатится. Его еще удерживает как-то сознание того, что он сын интеллигентных родителей.
Согласно ее логике, я должна была туда скатиться. То есть на самое дно. Что же, интересно, удержало меня?
- Ташечка! (Какое же у нее фальшивое выражение лица!) Там, за этой стеной, - Варвара Аркадьевна кивнула головой в сторону старинного резного буфета, из которого вынули его хрустальную начинку, - там его родная мать. Полуслепая, несчастная деревенская женщина, когда-то вверившая родного сына, можно сказать, чужим людям.
Я полностью согласна с этой нынче такой популярной мудростью: нужно уметь вовремя уйти. Вовремя - это по крайней мере две минуты назад. А я все сидела в старом кресле и машинально чесала у Рыцаря за ухом. Его длинная черная шерсть тоже потрескивала и льнула к моим пальцам…
- Во мне зреет одно желание. Только не спрашивай - какое. Ладно?
Мы с Сашей сидели в его комнате в мансарде. За окном дотлевал поздний июльский закат.
- А в нем есть место для меня? - спросила я с беспокойством.
- Да. Нет, я неправильно выразился. - Саша вскочил с дивана и присел возле меня на корточки. - Это желание появилось благодаря тебе, понимаешь? Если бы не было тебя, я, наверное, никогда бы не захотел… - Он взял меня за руку, перевернул ее ладонью кверху. - Но я тебе ничего не скажу. Ни слова. - Он закрыл глаза и прижался щекой к моей ладони. - От тебя идет такое тепло… Я просто обязан отблагодарить тебя за все, что ты мне дала. Я хочу, Пташка, чтоб твоя жизнь стала вечным непрекращающимся праздником…
- Таша, Ташечка, люди думают, будто я Натальей Филипповной по доброте душевной занимаюсь, а я ведь боюсь ее. Вдруг она возьмет и брякнет Саше со злости, что она его родная мать? Что тогда?
Я растерянно смотрела на Кириллину.
- Тогда придется объяснить всем знакомым, почему я его взяла. А я теперь сама не знаю - почему. Своих детей у нас с Рудиком не было. Правда, я не очень стремилась ими обзавестись. Лучше уж совсем их не иметь. Правда ведь?
- У меня их нет.
- Это хорошо. Это очень хорошо. Я тоже против была. - Она обернулась и посмотрела в сторону рояля, под которым притаилась Верочка. - Да разве для Валентины мое слово что-либо значит? Она орала на весь дом: из-за вас одна невестка в реку бросилась…
Кириллина закрыла рот рукой. Глаза ее стали круглыми и словно стеклянными.
- Стрижевская, что ли? - едва слышно спросила я.
- Валентина другой раз такое несет. Нам с Сашей милицией угрожает. Эта баба совсем запугала моего бедного сына.
Только что она сделала признание, что Саша ей не сын. Так сын он ей или нет?..
- Ташечка… Я все тебе расскажу. Вышла такая дикая, такая неинтеллигентная история.
Она протянула мне пачку сигарет.
- Я написала Саше письмо, в котором, что называется, пошла на святую ложь. Во имя его же спасения. Господи, если ты есть, прости меня, без вины виноватую! - Кириллина возвела к потолку свои большие, когда-то казавшиеся мне удивительно красивыми глаза. - Ташечка, я написала в том письме, будто ты была у меня в гостях, и мы с тобой целый вечер проговорили о Саше. Упаси Боже - я никого не собиралась обижать этим письмом! Я хотела как лучше для Саши. Я ведь чувствовала: ему там гнусно, тяжело, отвратительно. Я поняла по его последнему письму, что он не любит Стрижевскую, что она присосалась к нему как пиявка. Стрижевская перехватила это письмо.
"Как жаль, что письмо не попало к нему в руки", - подумала я и тут же поняла, что все случилось к лучшему. Кириллина наверняка таких глупостей там понаписала!..
- Вот видишь, я тебе все как на духу рассказала. Ты уж не осуждай меня. Я столько лет все в себе носила. Должна же я в конце концов поделиться своей бедой хоть с кем-то живым? Ты не выдашь меня, Ташечка?
"Очень мне нужно… Ей, видите ли, приспичило выговориться, а я оказалась тем самым подходящим объектом, которому можно не только излить свою, но и потерзать его душу. Уверена, она сейчас испытывает наслаждение от сознания того, что причиняет мне боль. И мне ее нисколько не жаль. Нисколько…"
Кажется, я была не совсем искренна с собой.
Кириллина вдруг вспомнила про Верочку.
- Мы с тетей сказки друг другу рассказываем. Для взрослых, - сказала она, обращаясь к роялю. - Взрослые тоже любят слушать сказки.
Девочка даже не пошевелилась.
- Он весь золотушный был, весь в чесотке. Мы с Рудиком заразились от него, ночей не спали - чесались. А он на удивление хорошо спал. Поест и снова спит. Потом начал по дивану ползать. Рудик привез ему из Чехословакии ковер. Помнишь, тот зеленый, с грязно-розовым размытым орнаментом? Валентина разрезала его на дорожки. Ташечка, скажи, разве я была плохой матерью для Саши?
Кириллина была ненормальной матерью - это я хорошо помнила. Она бросалась в слезы, стоило Саше оставить на тарелке кусочек мяса. Она из года в год доставала ему справки об освобождении от физкультуры и трудовой практики. Она чуть ли не на коленях умоляла учителя физики натянуть ему пятерку в аттестат. Она оберегала его от так называемых дурных компаний: этого в дом не води, к тому не ходи, с тем будь осторожен… Саша всегда звонил ей, если задерживался у нас хотя бы на полчаса. Даже тогда, когда мы уже в институте учились. Я всегда брала трубку и подтверждала его слова - таково было желание Варвары Аркадьевны. Она ревновала ко мне Сашу. Еще как ревновала. Я представляю себе, как она должна ненавидеть эту Наталью Филипповну.
- Таша, ты понимаешь, каково мне сейчас? Саша ревнует меня к этой беспомощной полуслепой старухе. Ты сама слышала в прошлый раз, что он городил. А если я открою ему правду, он пустится в загул и вылетит с работы. Знаешь, сколько мест он уже сменил? От переводчика при ВААП, куда мы с таким трудом засунули его после этой проклятой Ерепени, докатился до грузчика на овощной базе. Конечно же, тут и наследственность играет роль.
- Я не верю в наследственные пороки, - возразила я. - В добродетели тоже. За это бывает удобно спрятаться.
Мне хотелось во всем возражать Кириллиной. В былые времена на подобное даже домашние не осмеливались. Правда, я последнее время всем возражаю.
- Ташечка, я обязательно должна познакомить тебя с Натальей Филипповной, - продолжала Кириллина. - Это такое… Нет, ты даже представить себе не можешь, какое это убожество. Между прочим, Саша на нее ни капельки не похож. Ты должна ее увидеть. Пошли, пока она не легла спать.
Эту узкую комнату рядом с кухней я помнила очень хорошо.
Раньше она была оборудована под фотолабораторию. Когда мы учились в девятом классе, Саша увлекся фотографированием. Снимал все подряд, но больше всего меня. Реалистическое отображение мира ему быстро наскучило, и он занялся фотомонтажом. У меня где-то хранится целая кипа его снимков из этой серии. Кажется, в том ящике, который Кит при переезде засунул в дальний угол антресоли. Я туда не могла дотянуться, даже встав на лестницу. Иначе давным-давно выкинула бы весь этот хлам на помойку.
Я не могла представить Наталью Филипповну матерью того Саши, который остался в моей памяти. Позавчерашнего Сашу я не запомнила. Но если бы и запомнила, я не позволила бы теперешнему Саше слиться с Сашей моей юности.
Наталья Филипповна напомнила мне нашу деревенскую хозяйку тетю Зину. Мне даже показалось, будто в комнате пахнет погребом и кислой капустой.
- Это бывшая Сашина невеста, - слышала я хриплый и какой-то ненатуральный голос Варвары Аркадьевны. - Они вместе выросли. Видите, какая она красивая и модная? Прямо картинка.
"Может, Кириллина все выдумала? - соображала я, разглядывая высокую худую старуху в длинной кашемировой юбке. - Саша в этой самой комнате из нескольких обычных фотоснимков такое сооружал… Да, надо будет попросить Кита спустить с антресолей тот ящик".
Наталья Филипповна положила вязанье на подушку и стала с любопытством разглядывать меня сквозь толстые стекла очков. Мне стало не по себе. Я не понимала, какую цель преследовала Кириллина, знакомя меня с этой женщиной.
- Ты, Варвара Аркадьевна, должно быть, крепко невестку не любишь. И все равно не дело бывшую Сашкину подругу привечать. И ты, девушка, зря сюда ходишь - только душу себе травишь.
- Таня - моя бывшая ученица. Я обучала ее игре на рояле, - произнесла Кириллина чопорно. - У нас с этим в городе гораздо проще. Многие бывшие мужья и жены поддерживают между собой дружеские отношения. А почему бы и нет, спрашивается? Это у вас в провинции все усложнено непонятными для цивилизованного мира условностями.
С каждым сказанным словом Варвара Аркадьевна все больше и больше выходила из себя. Теперь я окончательно убедилась в том, что Наталью Филипповну она приютила у себя отнюдь не по доброте душевной.
- Это хорошо, если оно так. Если на самом деле зла не поминаете. Ну, а если поминаете, то уж лучше в открытую.
Кириллина уже тащила меня в холл.
- Ну вот, Ташечка, теперь ты своими глазами могла убедиться, какое это убожество. Еще и поучает, как жить. Уж лучше бы молчала. Вечно моя доброта мне же клином и выходит. Ты знаешь, я даже Валентину начинаю в чем-то понимать. Небось она и ей что-нибудь вроде этого сказала. Кстати, я забыла сообщить тебе одну деталь относительно Стрижевской. Как показало вскрытие, Стрижевская была беременна. А я ничего об этом не знала. Уже тогда я была для своего сына хуже врага.
Рыцарь спрыгнул с дивана и бросился к двери.
- А вот и Саша.
Этого можно было не говорить - ни один человек на свете не хлопал так дверью лифта - нетерпеливо, резко. Саша всегда куда-то спешил или от чего-то убегал: успевал прошмыгнуть на переходе под самым носом у берущих старт машин, втискивался на ходу в переполненный автобус, хотя сзади шел пустой, изнывал даже в самой короткой очереди.
Этот пролет из восьми ступенек он одолеет за секунду. Я рванулась в сторону столовой. Но он одолел его еще быстрее. Мы оказались нос к носу в полутемном холле.
Я схватила с тумбочки свою дубленку, он взял ее из моих рук, помог мне одеться. Нас окутывала тишина, было слышно лишь позвякивание спиц из приоткрытой двери в комнату Натальи Филипповны.
Кириллина всегда отличалась бестактностью.
- Ташечка, ты только ради Бога не осуди меня за откровенность. Кто мог подумать, что я докачусь… - Она осеклась, перехватив Сашин угрюмый взгляд. - Но своей вины я в этом не вижу. Напротив, я всеми силами пыталась… Ты уже уходишь, Ташечка?
Все-таки моя мать была права, когда, желая притупить во мне боль утраты, долго и, как мне тогда казалось, неискренне расписывала преимущества открывшейся вдруг передо мной свободы. "Ты даже представить себе не можешь, как бы она над тобой измывалась, - говорила мать, имея в виду Кириллину, которую невзлюбила с первого взгляда. - А из твоего Сашки можно веревки вить. Придет время - и ты еще возблагодаришь судьбу за то, что все случилось именно так".
Мать не знала, как именно все случилось. Странное дело, сейчас, вспоминая о случайно подсмотренной сцене в беседке, я не испытывала никакой боли. Я даже недоумевала, как подобная ерунда могла стать причиной нашего с Сашей разрыва. Возможно, поделись я в свое время всем этим с кем-то из взрослых, с той же Райкой, например, и они бы нас помирили.
Конечно, хорошо рассуждать о подобном с высоты своих тридцати.
Я искренне жалела о том, что не соблазнилась на уговоры Эмили погостить в своем будущем поместье. Мне теперь так не хватало бредовых рассуждений Стаса в защиту аллигаторов, пожирающих собственных детенышей. "Они это делают без малейших угрызений совести, - вещал он монотонным голосом. - У них нет этой самой совести и сострадания. К чему им сострадание? И вообще - что такое сострадание? Животный мир прекрасно без него обходится. Но стоит человеку вмешаться в естественный ход событий, и все летит к чертовой матери. Я имею в виду экологические процессы. Ты знакома с теорией цикличности эволюции живых существ? - Он описывал вилкой круг в воздухе. - Так называемый прогресс до определенного предела, после которого начинается бурный регресс. Причем необратимый. Возможности материи не беспредельны, тем более если ими систематически злоупотреблять".
Не такая уж и галиматья, как мне до сих пор казалось.
Я услышала за собой чьи-то шаги. Рыцарь. Я ждала, когда он прыгнет на меня сзади, повалит в сугроб, лизнет щеки горячим языком. Мне была так нужна ласка…
Я напряглась, приготовившись к его прыжку.
- Таша, погоди.
К этому я оказалась не готова.
Саша взял меня под руку. Сбоку повизгивал на коротком поводке Рыцарь. Мы молча шли вдоль посеребренного снежными блестками гранитного парапета набережной, за которым дыбился корявый панцирь остановленной двадцатиградусным морозом реки. Рыцарь все время забегал вперед, нюхал свежие следы возле дороги, его поводок обвивал мои колени, сковывая шаги. Саша резко дергал рукой. Взвизгнув, Рыцарь нехотя возвращался к его ноге. Потом все начиналось сначала.
- Потешила душу? - Саша не смотрел в мою сторону. Он смотрел куда-то вдаль, то есть в никуда. - Говорят, поджигателя тянет на еще не остывшее пепелище погреть руки. Но я тебя ни в чем не укоряю. Было бы глупо укорять другого в том, в, чем виноват сам. Кстати, я всем доволен. Это маман рвется в так называемые высшие сферы, тоскует по изысканной духовной жизни. Наверняка успела сделать тебе признание определенного рода. Скажи, а ты все так же истово служишь своим идеалам?
Его четкий профиль стал еще резче, под левым глазом пульсировала жилка. Я заметила это еще в холле.
- Не хочешь отвечать на мой вопрос? Ну и не надо. Самые главные вопросы, как ты знаешь, остаются без ответа, а жизнь, как выразился классик, без смысла. В юности мы только и делаем, что занимаемся поисками смысла бытия. За неимением лучшего. Убитое время. Верно, Таша? Мы с тобой когда-то были непревзойденными виртуозами по этой части.
Рыцарь забежал вперед и, подпрыгнув, лизнул меня прямо в губы. В свете фонарей кружились снежные блестки. Вспомнилось, как в детстве мы с Сашей мазали бесцветным лаком новогодние поздравительные открытки и посыпали их толченым серебром елочных игрушек. Интересно, мы тоже делали это только для того, чтоб убить время?..
Я попыталась высвободить свою руку, но Саша не дал.
- Таша! - услышала я и повернула к нему голову.
Он не смотрел на меня. Он смотрел на ярко освещенную витрину парикмахерской.
- Идем, я познакомлю тебя с моей закон ной женой. - Он на мгновение обнял меня за плечи, но тут же отпустил. - Маман считает, будто Валентина позорит меня одним своим видом. Еще она утверждает, что от нее за версту потом воняет. Но это не так. Валентина покупает себе французские духи, а вот у маман на них нет денег. Ну да, я забираю у нее деньги и покупаю себе бормотуху. Маман почему-то это не нравится. А я ничего плохого в этом не вижу. Сегодня ты король, завтра шут, потом снова… Ну и так далее. Надо только не бояться жизни. Ты со мной согласна?
Неожиданно резким движением он снял с меня капор, и я почувствовала, что эти будто бы бестелесные блестки с неба на самом деле очень холодные и колючие. Он смотрел мне в глаза. Я не выдержала его взгляда.
Он надел мне на макушку капор и втащил в парикмахерскую. Рыцарь проскочил в зал и стал тыкаться носом в каждое кресло.
Я очнулась под белой простыней. Толстая незнакомая женщина ловко чикала ножницами вокруг моих ушей, а в зеркале стоял Саша с моей дубленкой под мышкой и енотовым капором на голове. Стоял и корчил мне смешные рожи.
Я бы ни за что не осмелилась на такую короткую стрижку. Но, похоже, она мне очень шла.
- Вот видишь, Валентина настоящий виртуоз своего дела. - Саша старался перекричать вой сушилки. - Такой я тебя не помню. А тебе не кажется, что с такой прической можно начать новую жизнь?..
Мне было не по себе от того, что этот чужой мне человек говорил не только голосом, но и словами моего Саши. Но хуже всего было то, что я могла бы просидеть в этой отвратительной, похожей на приемный покой психушки, комнате всю ночь, слушая его болтовню.
- Вот видишь, сколько тайн я тебе доверил. Ты должна мне за них всего одну. Ты…
Он дернул меня за руку, заставляя встать. Я больно стукнулась головой о металлический край колпака.
Валентина бесшумно прикрыла за собой дверь в сушилку.
- Это та самая подруга детства, которую ты в молодости обманул со Стрижевской? - спросила Валентина с плохо скрываемой яростью.
Саша медленно опустил руки.
- …И о которой твоя мать писала в том письме?
- Это все неправда. Ты ее не слушай. Она… - Он вдруг осекся и отвернулся от меня. - А, какая теперь разница!..
- Разница есть, мой дорогой. Этим письмом могут заинтересоваться. Ну, хотя бы родители той же Стрижевской. С вас два девяносто. - Она смотрела выше меня, на сотворенную собственными руками прическу. - Я получаю сама.
Я сунула в ее цепкие пальцы трешку, подхватила со стула дубленку и капор и выскочила на улицу.
Господи, случается же такое? В один день - наследство, чужие исповеди, собственные откровения и под занавес - унижение. А может, на самом деле это и есть жизнь и не надо ее бояться?