- Зачем вы здесь? Вы, что не поняли содержание моих писем? - произнесла она, стараясь казаться до глубины души возмущенной.
- То, что выводит ваша прелестная ручка на бесстрастном листе бумаги, совсем не похоже на вас, - вкрадчиво произнес Бомарше. - Почему вы хотите прервать связь, которая доставляет нам столько удовольствия.
- Вы еще спрашиваете? - Мадам Годвиль прошла к столику, взяла с его полированной поверхности маленький изящный веер, раскрыла его и несколько раз обмахнула им лицо. - Я много раз вам говорила об этом. Я и так слишком долго терпела. Мне следовало прогнать вас в тот же день, как я узнала, что вы делите меня с другой.
Годвиль резко сложила веер и швырнула его обратно на столик. Упавший предмет издал такой резкий звук, что от неожиданности Бомарше вздрогнул. Однако этот демарш возлюбленной нисколько не сбил его с толку. Он твердо решил продолжить свою линию.
- Вы же знаете мое положение. И кто, как не вы первая бы стали презирать меня, если бы я оставил женщину, подарившую мне дочь, - смиренно произнес он.
- Мне нет никакого дела до этой женщины, - вспылила Годвиль. - Я знаю, что она не жена вам. Зачем же вы живете с ней под одной крышей, если вы не любите ее так, как меня.
- В моем чувстве к ней нет ни страсти, ни опьянения. Есть всего лишь нежная привязанность. - Бомарше продолжал оставаться невозмутимым. - Но я сделал эту молодую женщину, скромную и порядочную, матерью своего ребенка, не сделав предварительно своей женой. Я очень виноват перед ней и многим ей обязан. В моем возрасте и с моими принципами подобные обязательства гораздо крепче держат, чем самая страстная любовь.
- Мне прекрасно известны ваши принципы. Свобода и похоть - вот ваши обеты, - с раздражением бросила ему Годвиль.
- Вы правы, моя дорогая. Именно свобода и похоть, страсть и вожделение. Вот каким богам я поклоняюсь. И вы, из-за которой я перестал быть честным человеком, вдруг упрекаете меня в этом. Не вы ли возносите молитвы тем же самым богам? Я редко встречал женщин способных так самозабвенно и без остатка им поклоняться. И раз мы с вами пребываем в единой вере, я предлагаю оставить наши распри и прямо сейчас вознести вечернюю молитву нашим богам. - Бомарше приблизился к Годвиль и попытался завладеть ее рукой. Однако Годвиль не дала ему этой возможности.
- Я дала обет затворничества и целомудрия, - объявила она, гордо вскинув голову.
- Жестокая женщина. Вы сами толкаете меня в объятия Марии Терезы, а потом упрекаете в этом.
- Я разгадала ваши уловки. Бедная Мария Тереза! Она даже не подозревает, какая роль для нее вами определена. Она всего лишь ширма, за которой вы отгораживаетесь от надоевших вам любовниц, - с сарказмом заметила Годвиль.
- Если бы вы только знали, как вы далеки от истины. Я просто не хочу прикипать к вам сердцем, потому что не могу и не должен этого делать. Но вы вносите в мою жизнь приятное разнообразие. Жизнь слишком монотонна и тяжела для такого веселого человека, как я. Зачем же вы хотите превратить нашу легкую связь в мучительный роман, - искренне недоумевал Бомарше.
- Вам давно было пора понять, что такая пылкая женщина, как я, ни от чего не получает удовольствия пока не владеет этим полностью, - парировала Годвиль.
- Нельзя поработить свободу, - упрямо продолжал гнуть свое Бомарше. - Разве нежный поцелуй или нежное прикосновение не стоят во сто крат больше мучительных пут любви, повергающих в отчаяние?
- Как вы не понимаете, что ваша легкость, с которой вы порхаете от одной женщины к другой и есть те самые путы, которые не дают мне насладиться любовью в полной мере? - удивилась Годвиль.
- Вы упрекаете меня в том, что с избытком присутствует также и в вас. Вы не можете принять себя такой и не нашли ничего лучшего, как обвинить меня в распутстве. Сбросьте с себя это наваждение, вглядитесь внимательно в свое отражение, которое я в данный момент олицетворяю, и вы почувствуете, что ничто не стоит больше меж нами теми путами, которые мешают нам наслаждаться друг другом.
- Вам не откажешь в проницательности, - задумчиво произнесла Годвиль. - То, что вы мне сейчас с таким пылом поведали, мне хорошо известно самой. Вы легко и непринужденно извлекли на свет божий мое секретное оружие, которым я пользуюсь, чтоб укрощать мужчин. Вы первый, кто сумел разгадать мой секрет. Пожалуй, вы заслуживаете поощрения. Судьба опять повернулась к вам лицом. Сумейте же воспользоваться ее милостью.
- Вы вся во власти изменчивых чувств, которые не дают вам покоя. Я давно понял, что мне не следует искать логику в вашем поведении, а нужно принимать вас такой, какой посылает мне вас небо - злюкой или самим очарованием, в зависимости от момента. - Бомарше с восхищением смотрел на возлюбленную.
- Сейчас тот самый момент, когда я решила сменить гнев на милость. Смотрите же, не упустите его. - Годвиль кокетливо изогнула брови и, подхватив складки своего платья, грациозно опустилась на кушетку.
- Вчера - гневное письмо, сегодня - великодушное прощение, еще через мгновение нежнейший гимн любви. Боже, как я обожаю вас за это, - буквально простонал от восторга Бомарше.
- Вы еще не знаете всех тех средств, с помощью которых я намерена обращаться с вами. Ни один мужчина на свете, даже такой гениальный, как вы, не заслуживает моей снисходительности. Мое дальнейшее внимание к вам обойдется вам очень дорого.
- Я догадываюсь, о чем вы, - улыбнулся Бомарше. - И я готов платить, чтобы доставлять вам раз за разом то удовольствие, которого вы заслуживаете. Назовите свою цену.
- Я вам не шлюха, мой дорогой. Извольте быть поделикатнее.
- Я вовсе не хотел бы иметь шлюху своей возлюбленной, но не возражаю, чтобы моя возлюбленная была немного шлюхой.
- Поберегитесь дерзить мне! - гневно воскликнула мадам Годвиль.
- Чтобы больше не ссориться, давайте оставаться такими, как мы есть, - попытался сгладить свою оплошность Бомарше. - Вас возмущает мое распутство, меня же ваше распутство восхищает. Мы оба знаем это друг о друге. И раз мы создали себе такую репутацию в глазах друг друга, нам ничего не остается, как пользоваться ею в свое удовольствие.
- C чего вы взяли, что я предпочитаю удовольствие любви. Заниматься любовью ради одного удовольствия - это ничто, - повела точеным плечиком мадам Годвиль. Краем глаза она заметила, как задрожал от вожделения ее любовник.
- Любить, но не заниматься любовью - во сто крат хуже, - произнес Бомарше и приблизился к мадам Годвиль. Оставаться от нее на отдаленном расстоянии больше у него не хватало сил.
Мадам Годвиль тонко уловила момент и решила, что пришла пора сменить гнев на милость.
- Довольно слов. Мне уже не важно занимаемся ли мы любовью, потому что любим друг друга, или любим друг друга потому что занимаемся любовью. Это бесконечный повод для споров и ссор. Сейчас я знаю одно - все, что мне нужно так это нравиться вам. Вы хотите моей любви? Так берите ее, кто вам мешает. Вы желаете, чтобы я вас ласкала, так скажите мне об этом. Доставьте мне удовольствие, я хочу этого, я не могу без этого, я умираю…
Бомарше не дал ей закончить свой монолог, он прервал речь собеседницы страстным поцелуем в губы.
Глава 25
После того, как Егор с сыном покинули его номер, Феоктистов вдруг почувствовал, что полностью опустошен. Было ощущение, что по его душе прошлись хирургическим скальпелем и удалили из нее самое ценное. И теперь она пустая и ровная, как футбольное поле, поверхность, где больше ничего не растет.
Феоктистов никогда не любил сильно копаться в самом себе, подсознательно он боялся, что если увлечется этим процессом, можно выкопать столько всего, что мало не покажется. Он придерживался концепции, что себя нужно знать в неких ограниченных пределах, в которых человеку комфортно. А если становится от этого неприятно, тем паче больно, то к чему эти процедуры? Он знал людей, которые делали все от себя зависящее, дабы максимально навредить самим себе. А потом жаловались всем на свою несчастную жизнь. Нет уж, мазохизм никогда не станет его выбором; лучше что-то не знать или не понимать и быть счастливым, чем все знать и понимать - и быть несчастным.
Но сейчас Феоктистов вдруг почувствовал, что эта жизненная философия, которую он считал непоколебимой, уже не служит ему столь же верно, как до этой минуты. Должен же он дать себе ответ на вопрос: почему ему так тяжело на душе? Из-за того, что его роман с этой провинциальной актрисулечкой завершился, так и не начавшись по существу, что другой мужчина имеет гораздо больше прав на эту женщину? Но это же смешно. Ну да, она в чем-то необычная, непохожая на многих других. Что ж из этого, необычных и непохожих совсем немало, встречал он на своем пути и таких. Но почему-то они не вызывали в нем таких переживаний, хотя были на порядок выше ее. Или дело тут совсем не в ней? Но тогда в чем? Бывает так, что одновременно соединяется сразу несколько негативных обстоятельств. И тогда каждый из них приобретает дополнительную энергию, возникает синергетический эффект. Вот и становится человеку особенно тяжело. А у него для этого достаточно причин. Одно то, что он оказался в этом городе, в этом заштатном театре, уже способно пробить большую пробоину в его душевном равновесии. Ну, а эта Аркашова немного, совсем немного увеличила уже существующее отверстие. Так что дело не в ней или точнее, совсем немного в ней. Просто его жизнь в какой-то момент сорвалась с привычных катушек и полетела в неизвестном направлении, сметая все на своем пути. Вот он и почувствовал себя несчастным, обделенным, когда захотелось хотя бы ненадолго прибиться какой-нибудь пристани. Увы, не получилось. А иногда хлопок ладони приводит в движении огромную снежную лавину. Так случилось и с ним.
Эти объяснения успокоили Феоктистова до такой степени, что он даже повеселел. Этому же поспособствовал и стакан коньяка, который он выпил перед тем, как отправиться в театр на очередную репетицию. Он шел по улице и улыбался, алкоголь весело шумел в голове. Феоктистов был уверен, что преодолел душевный кризис. Будто и раньше с ним не случалось нечто подобное; еще сколько раз, но всегда он выходил из него победителем. Так будет и теперь.
Но когда он пришел в театр прежнее настроение вернулось. Среди явившихся на репетицию артистов Аркашову он не увидел. Он подумал, что она, пока еще есть время, где-нибудь драит полы, он обошел все помещения, но ее так и не обнаружил. Куда же она задевалась? Он вдруг почувствовал злость. Когда он ее желает видеть, она словно бы специально не появляется.
Феоктистов вернулся в зрительный зал, стесняясь, спросил у нескольких артистов, где Аркашова? Но ни один из них не имел на сей счет никаких представлений. Он сел в кресло, и молча просидел в нем всю репетицию, не промолвив ни слова. Да и почти не смотрел на сцену. Ему стало окончательно все равно, что делают эти люди с его пьесой. Пусть кромсают, портят, режут на части, в общем, делают, что как хотят. Ему абсолютно все равно.
Едва репетиция закончилась, Феоктистов вскочил с кресла и бросился к выходу, хотя режиссер направился к нему, видимо желая поинтересоваться его впечатлениями. Но меньше всего ему сейчас хотелось что-то обсуждать с ним.
Он вернулся в номер. Делать было абсолютно нечего, как первым людям на земле. Феоктистов, не раздеваясь, бросился в кровать. Ему хотелось быстрей заснуть. Когда спишь, ты отсутствуешь, твои проблемы уходят вместе со сном куда-то в мировое пространство и какое-то время там пребывают. Правда, когда просыпаешься, они мгновенно возвращаются. Но все же есть хотя бы небольшая передышка. А это уже неплохо.
Но заснуть не удавалось, что-то упорно мешало этому. Впрочем, Феоктистов прекрасно знал что, вернее, кто: Аркашова. Точнее, мысли о ней, которые неслись по голове, словно горная река, бесконечным и бурным потоком, сметая все на своем пути. И прогнать их не было никакой возможности. Он даже застонал от бессилия; надо же так вляпаться. А ведь ничего не предвещало такого поворота судьбы.
Раздался стук в дверь. Феоктистов сел на кровать. Кого там еще принесло? Неужели не могут отстать от него, он не желает никого видеть.
Феоктистов, волоча ноги, пошел открывать. И замер от неожиданности, на пороге стояла Аркашова.
- Мне передали, что вы искали меня в театре.
- Да, я хотел вас видеть, - выдавил из себя Феоктистов, с трудом стараясь сдержать радость. - Но вас не было на репетиции.
- Я взяла выходной.
- Понимаю, дела личные в первую очередь. Только скоро премьера, я бы не советовал вам пропускать репетиции.
- Моя роль в спектакле настолько мала, что от меня не требуется присутствия в театре каждый день.
Феоктистов почувствовал, как снова закипает.
- В моей пьесе, как, впрочем, и в жизни, нет маленьких ролей, запомните. А если вы до сих пор не поняли этого, то вы плохая актриса. В таком случае вам лучше бросить это ремесло и переквалифицироваться в уборщицу. Я не сомневаюсь, что вас ждет блистательная карьера на этом поприще.
- Для этого вы искали меня, чтобы предсказать мне это мое великое будущее?
- Не надо быть большим пророком, чтобы увидеть это, - наполнил Феоктистов свой голос до краев сарказмом.
- Вы сегодня встали не с той ноги или вам приснился дурной сон?
- Вот именно, дурной сон. Только он мне не приснился. Это грезы наяву.
- Это интересно. Кто же в ваших грезах был главным героем?
- Как выяснилось не я. Мне в этом спектакле отведена второстепенная роль. Вот они законы искаженной реальности. Первые там последние, а последние - первые.
- Что же вы так не приемлете в этом? Познание мира иллюзий бывает очень полезным для творческого человека.
- Да, особенно если он идеалист, у которого масса творческих планов один другого безумней. Что это такое, как не сон разума?
Аркашова как-то странно посмотрела на своего собеседника.
- За сном всегда следует пробуждение. Важно, чтобы эти иллюзии не превратились в ложные идеалы. Иначе таким творцом будет управлять не дух божий, а комплексы и ущербность, и он эту ложь будет передавать людям.
- К несчастью люди часто отдают предпочтение лжи, нежели истине. Они не хотят настоящих чувств, они хотят их заменителей.
- Не правда, никто не хочет быть обманутым.
- Зато обманывают сами. И вы из их числа.
- Что вы хотите этим сказать?
- Вы, как и все остальные, даете надежду, а затем отнимаете ее.
- Сейчас я как все, а недавно вы говорили, что я особенная. Что-то не видно последовательности в ваших оценках.
- А это потому, что нет логики в ваших поступках. А поскольку я вполне адекватен, вот и смотрите, что вы из себя представляете.
- А вам не кажется, что зеркало ваше кривое?
- Да это вы только тем и занимаетесь, что кривите душой. Строите тут из себя Василису Премудрую, а поступаете, как последняя дура.
- Что-то я вас не пойму. Прошлый раз вы хотели любви, сейчас кипите от ненависти.
- А от любви до ненависти один шаг.
- Кто это вам сказал?
- Это известная истина.
- Это не истина. Это ложь. Тот, кто это сказал, и понятия не имеет о любви.
- Ну, да. Как же это я не понял сразу. Передо мной великая хранительница великой истины. Только вот ключи от нее вы собираетесь отдать полному ничтожеству.
Аркашова покачала головой.
- Я вижу, вы сегодня не в себе Лучше бы я не приходила сюда.
- Лучше бы было, если бы вы вообще встречались мне пореже. С такими, как вы хорошо держаться на расстоянии. Вы представляете скрытую угрозу для мужчин, которые заинтересованы в вас.
- Угроза исходит от вас, а не от меня. Вы мне можете объяснить, наконец, что вас привело в такое возбужденное состояние.
- И вы еще спрашиваете. Я не понимаю, что вами движет? Зачем вы приручали, прикармливали меня, чтобы потом остаться с каким-то убожеством, который всю жизнь разменивал вас на десятки других женщин, который даже не видит и сотой доли ваших достоинств?
- Что-то я совсем не понимаю, кого вы имеете в виду?
- Да муженька вашего.
- Вам явно приснился дурной сон. С тех пор, как мы виделись последний раз, я не принимаю никаких судьбоносных решений ни по поводу вас, ни по поводу Егора.
- Нет, это был не сон. Ваш муженек явился сюда, да еще не один, а с вашим сыном и потребовал, чтобы я оставил вас в покое по причине вашего семейного воссоединения.
Несколько секунд Аркашова пребывала в неподвижности.
- А вы ничего не путаете?
- Да нет же, говорю я вам, что так и было. Спросите у Егора, он подтвердит.
- Егор очевидно пошутил. Он любит всякие розыгрыши. А если бы это было и так, что вам до этого? Это моя жизнь и вы к ней не имеете никакого отношения.
- Вот как? С некоторых пор мне казалось, что в наших отношениях произошел некоторый сдвиг, который позволял мне надеяться на особое ваше расположение.
Внезапно Аркашова поморщилась.
- Не надо красивых фраз. Вы просто надеялись, что с моей помощью развеете скуку, которая одолевает вас здесь.
- Иногда начинают с этого, а заканчивают любовью.
- Хуже, когда происходит наоборот.
- Еще хуже, когда все кончается, даже не начавшись.
- Чем же это хуже?
- Странно, что вы этого не понимаете. Вы все ждете каких-то знаков или голосов. А все, что от вас требуется, это прислушаться к своему сердцу и понять, что мир дарит нам еще одну возможность приблизиться к любви. Давайте же используем эту возможность.
Внезапно Феоктистов обнял Аркашову и попытался поцеловать. Но их объятия продлились не больше секунды, она вырвалась и убежала.
Глава 26
По вечернему Парижу шли два господина. Молодой господин, одетый в щегольской модный костюм, расправив плечи, с интересом оглядывал проезжающие экипажи. Особенно его внимание привлекали прекрасные дамы, сидевшие в них. Шедший рядом с ним пожилой господин, опирался на трость, и все время смотрел себе под ноги, не вполне доверяя своей помощнице для ходьбы.
- Ну, как вам пьеса? - спросил молодой господин пожилого. - Не правда ли великолепно. Ничего прекрасней я не видел. Этот проказник Фигаро всех покорил. Бомарше гений. Сегодня я непременно выпью с друзьями за него бутылку шампанского.
- Мерзкая пьеска, которая высмеивает всех и все, - скривился пожилой господин. - Вы не понимаете, молодой человек, к каким ужасным последствиям она приведет. Не зря же наш мудрый король не хотел разрешать ее постановку. Он понимает, что из каждой написанной Бомарше строчки, как из змеиного зуба, сочится яд. Но этот пройдоха сумел обойти запрет, стал читать повсюду свою пьесу и тем самым возбуждать к ней общественный интерес. И Его Величество не выдержал давления и дрогнул. Какая роковая ошибка!
- Вы просто консерватор, ваше поколение боится духа свободы, который вы принимаете за сочащийся яд, - рассмеялся молодой господин. - А я по-настоящему опьянен тем, что сегодня увидел. И сколько народу, люди просто ломились на спектакль.
- И при этом задавили трех человек. Это первые жертвы этой пьески. А сколько их еще будет. - Пожилой господин погрозил кулаком в небо.
- Несправедливо обвинять в смерти этих бедолаг пьесу, и тем более автора, - не согласился с ним молодой господин. - Всему виной король, который запрещал постановку и тем самым создал дополнительный ажиотаж. Все боятся, что пьесу снова запретят, вот и спешат ее посмотреть.