Вот кто виноват в моих бедах, и кому надо мстить! Я вспомнил про бумаги с компроматом. Калинин гордо отказался от сделки. Ну что же, посмотрим, как он будет выглядеть, когда приедет комиссия из Москвы, чтобы разобраться в его грязных махинациях.
Я быстро принял решение. Папку с бумагами надо отослать в Москву в ЦК партии. Пусть там разбираются.
Я успел на почту к самому закрытию. Оформил заказное письмо, в качестве отправителя написал имя Андрея Воробьева. Приемщица посмотрела на адрес, серьезно предупредила:
– Уйдет только завтра, молодой человек.
– Хорошо, понимаю.
Я расплатился, сотрудница почты положила конверт в небольшую стопку на край стола.
– Пора закрывать, – устало сообщила она коллегам, вышла из-за стойки и заперла за мной расшатанную дверь.
Дело сделано. Я переступил черту подлой мести.
ГЛАВА 31
Я брел по вечерней улице. На воле одиночество ощущалось острее, чем в камере. Попадались влюбленные парочки, я им завидовал. Вот и Сашка сейчас наверняка обжимается в сумраке кинозала с Карповой.
Рука толкнула постылую дверь общежития. Петли скрипели как-то особенно гнусно, под стать моему настроению. В холле распускался бодрящий аромат свежезаваренного чая, вахтер Франц Оттович заступил на дежурство.
– Заколов, добрый вечер. Присаживайся, чаю попьем.
– Здравствуйте, Франц Оттович, – я охотно сел рядом со стариком. В пустую комнату возвращаться не хотелось.
– Ты чего такой грустный?
– А разве заметно?
– Еще бы. Тебе покрепче? – Вахтер наливал заварку в граненый стакан. – У меня с травами.
– Давайте покрепче.
Я смотрел, как осевшие на дне чаинки взметнулись вверх под струей кипятка, льющейся из только что отключенного электрического чайника.
– Извини, подстаканнику меня один, – сообщил старик. – Тебе сколько сахара? Впрочем, сам справишься. Вот ложка.
Он придвинул баночку с сахаром-песком. Я еще немного погонял чаинки, размешивая сахар, подул на горячую поверхность, пальцы обхватили утолщенный ободок стакана.
– Рассказывай. – Франц Оттович, хлебнув чая, лукаво взглянул на меня.
– О чем?
– Вижу, что маешься. Давай угадаю… Размолвка с девушкой? Так?
– Даже не знаю. Вроде того.
– С Евгенией?
– Все-то вы знаете.
– Один раз видел – навек запомнил. Знаешь, созерцать красивых женщин – отдельное удовольствие в жизни мужчины. – Он грустно вздохнул. – Жаль, что с годами оно переходит в разряд единственного.
Франц Оттович нарочито долго шуршал бумажным пакетом.
– Вот, у меня еще сухари есть. Я их размачиваю, а ты и так можешь.
Мы похрустели сухарями, я – звонко, вахтер – мягкими осторожными щелчками. Паузы заполняло звучное всасывание чая. По-другому пить обжигающий напиток было невозможно.
– Что у тебя с ней приключилось? – вежливо поинтересовался старик.
– Да не знаю… Ничего такого… Но… Она не одна.
– Замужем?
– Не совсем. Она в гражданском браке.
– Постоянно сожительствует?
Я поморщился. Казенное слово "сожительствует" мне не понравилось. Оно принижало прекрасный образ Жени.
– Нет. Он приходит. Женя говорит, что у них гостевой брак.
– Ишь ты, чего придумали, – усмехнулся вахтер. – В наше время это по-другому называли.
Я вопросительно посмотрел на старика. Франц Оттович пару раз искоса взглянул на меня, словно решая, говорить или нет. Потом вздохнул:
– Любовница она.
Он выдержал паузу, ожидая реакции. Я молчал. Горечи не было. Я и сам много раз мысленно называл ее любовницей Калинина. Если быть объективным, ей даже шло это вызывающее слово, как яркий наряд невесте.
Вахтер успокоился, глотнул чай:
– Евгения красивая. Этого у нее не отнять. – В его голосе сквозила мечтательность.
– Вы ее видели?
– Конечно, разве ты забыл?
– Ах да, она приходила.
– Но если бы даже я ее не видел, я все равно с уверенностью сказал бы, что она красавица.
– Почему?
– Я не встречал некрасивых любовниц, молодой человек.
"Любовница, чужая любовница", – опять неприятно заскребло в душе. Я поморщился, нет, много раз повторять это слово незачем.
Скрипнул сдвинутый стул. Франц Оттович придвинулся ко мне и зашептал, как заговорщик:
– Не печалься, парень. Чужую любовницу увести несложно. Можно иметь меньше денег, можно иметь, – вахтер лукаво сощурился, – меньше пенис. Но! Самое главное, надо иметь больше свободного времени. Любовница – это, прежде всего, ожидание. Каждый вечер она сидит и ждет, найдется ли время у мужчины для встречи с ней. А в праздники? Он дома с семьей, а она одна. Представь себе ее состояние! Вечное одиночество и вечное ожидание. Ты должен заполнить ее пустые вечера. Поверь мне, рано или поздно женщина это оценит. Свободный мужчина всегда имеет шанс увести чужую любовницу.
Я удивленно пялился на вахтера:
– Заполнить пустые вечера?
– Да. Вот что она сейчас делает?
– Не знаю. Домой пошла.
– И одна там! Ты должен быть рядом! Легко сказать, а если мы поругались?
Словно угадывая мои мысли, вахтер продолжил:
– Настроение девушек переменчиво. Извинись, если даже не виноват. Надо уметь уступать любимой.
И правда! Конечно, надо извиниться. Она же спасла меня от тюрьмы, а я… Тут же захотелось встать и идти к Жене.
– Чай допей, – строго посоветовал Франц Оттович, перехватив мой внутренний порыв. – Не выливать же? Не люблю я этого, чтобы продукты выбрасывали.
Я сунул в рот остаток сухаря и глотнул остывающий чай. Затренькал телефон.
– Дежурный слушает, – живо подхватил трубку вахтер. – Так точно, студенческое общежитие. А вам кого? Заколова? Угу… Сейчас. – Он прикрыл ладонью микрофон и шепнул: – Тебя. Девушка…
Я выхватил трубку.
– Алло!
– Добрый вечер, Тихон. Это я. – Из телефона раздавался совсем иной голос, чем я жаждал услышать.
– Привет, Ира, – тяжело выдавил я, узнав голос Глебовой.
– Тебя выпустили?
– Да, как видишь. Точнее, слышишь.
– Я знала. Я уже звонила в прокуратуру. Просто от тебя хотела услышать. С тобой все в порядке?
– Нормально.
– Здорово!.. Может, приедешь ко мне?
Я молчал, застигнутый врасплох предложением.
– Тебе надо как следует покушать, ты же целые сутки провел под арестом, – затараторила Ирина. – А я большой ужин приготовила. Специально для тебя.
– Уже поздно.
– Ничего. Никто же тебя не планирует выгонять… Отдохнешь, выспишься.
Ах, даже так? Откровеннее не скажешь. Я представил все, что последует после ужина, пресс сжался, внизу живота накатило приятное тепло. Хватит ли у меня сил на такую жизнь?
– Хорошо, Ира, я приеду.
– Жду, – нежно шепнула трубка и чмокнула меня мягким звуком в ухо. – Очень жду.
Вахтер покачал головой:
– Парень, ты бы разобрался со своими девчонками. Я вздохнул глубоко и тяжело и честно признался:
– Я пытаюсь, но…
Как и большинство студентов, я привык ходить быстро. Из общежития к началу занятий мы всегда выбегали в самый последний момент. Если шли в кино или на танцы, тоже долго собирались, а потом лихим аллюром преодолевали расстояние. Гулять просто так, дышать воздухом, созерцать прохожих, вести пустую беседу, представлялось чудным времяпровождением. Да и с кем гулять? Не с Сашкой же Евтушенко, с которым мы и так практически не расставались. Бесцельно гуляют влюбленные парочки, но серьезных отношений с девушками у меня до сих пор не было.
Сейчас ноги не получали никакого четкого импульса и двигались, как сонные мухи, очнувшиеся между рамами после зимней спячки. Глаза тупо смотрели в землю, голова была занята совершенно другим. Я думал, почему с Ириной все получается легко и просто, а с Женей у нас вечные проблемы. И приходил к странным выводам.
Фактически, Ирина была мне безразлична. Да, она милая, трогательная и даже симпатичная, но… Но мне было все равно, как я выгляжу в ее глазах, причиню ли ей неудобства, кажусь ли грубым или холодным. Я никогда не загадывал, какие слова произнесу при встрече с ней, как поступлю в той или иной ситуации. Я забывал о ней сразу при расставании, а вспоминал, когда она сама звонила или когда в молодом организме просыпалось сексуальное желание.
Все остальное время я думал о Жене. Я настолько был отягощен любовью к ней, что этот груз давил при каждой встрече и делал меня слабым. Я таял от любви, как мороженое на солнце, становился нерешительным и боялся причинить любимой хоть малейшее неудобство.
И еще я ревновал. И к Калинину, и к погибшему Андрею, и к носатому декану, и к мордатому прокурору, ко всем мужчинам, что обращали на нее внимание и провожали сладкими пошленькими взглядами. Ревность сжигала меня, мучила как заправский инквизитор, подталкивала к грубым мыслям и оскорблениям. Но все это длилось только до момента встречи. Увидев ее, я умирал от любви и вновь становился слабым.
Я заметил, что давно уже прошел ближайшую автобусную остановку и сильно отклонился от прямого маршрута к Ириному дому. Я шел по улице, где жила Женя.
Конечно, можно было пройти вдоль нее, потом свернуть направо, пересечь дворами несколько кварталов и выйти на проспект, где все равно предстояло делать пересадку. Поздним вечером транспорт ходит редко, и, возможно, так окажется быстрее.
Но дело было не в графике движения автобусов. Это был типичный благостный самообман. Меня незримо тянуло к Жене, и я цеплялся за нелепые уловки, чтобы увидеть ее.
Так или иначе, ноги сами вывели меня к ее дому. Мечтой было – "случайно" застать ее во дворе. Конечно, это была мечта сумасшедшего, но прав Евтушенко, все влюбленные немножко сумасшедшие, и я отчаянно надеялся.
Я прошелся мимо ее подъезда. Кто-то из собачников вывел своего питомца. У Жени, к сожалению, собаки не было, этот вариант встречи отпадал.
Напротив подъезда я заметил черную "Волгу". Приглядевшись к номеру, понял, что это служебная машина Калинина. Выходит, толстый Папик у Жени!
И снова боль ревности разрослась во мне огромной язвой. Этот гад у нее. Он отпустил водителя, значит, хочет остаться надолго. А может, и до утра. Он там, а я – здесь! Он видит ее красоту, дышит ее ароматом, касается ее тела, а я – о, черт! – вляпался в собачье дерьмо!
Я смотрел на окно в Жениной комнате. Свет горел, но шторы были плотно занавешены. Устроившись в беседке на пустой детской площадке, я тоскливо наблюдал за окном. Больше всего я боялся, что свет погаснет. Конечно, свет для интима не помеха, но так хоть оставалась надежда, что они просто беседуют. Ведь мог он заехать по какому-нибудь иному делу? А вот если бы свет погас… Дальше я отказывался думать. Дальше зияла жуткая пропасть и обрывалась жизнь.
Я сидел в углу совершенно темной беседки. Тело вросло в щербатые деревяшки, глаза прилипли к Жениному окну. Один раз на фоне штор промелькнула тень. Фигура спокойно прошла мимо. Меня это несказанно обрадовало. Они просто беседуют, и больше ничего! Я был почти счастлив.
Голова опустилась вниз, мышцы шеи благодарно расслабились. Собачники исчезли, пустой темный двор освещался только окнами жилого дома. Но светлых пятен на хмурой стене осталось совсем немного. В кустах рядом с Жениным подъездом стрекотали насекомые, словно их кто-то встревожил, да через открытую форточку углового окна доносился хриплый голос Владимира Высоцкого. Кто-то крутил заезженную концертную запись известного артиста. Других звуков не было.
Я невольно зевнул. Зажмуренные глаза раскрылись и в панике заметались по фасаду здания. Что-то изменилось! Изменилось в худшую сторону.
Так и есть. Свет в комнате Евгении Русиновой погас! А Калинин не появился. Мое больное воображение мгновенно нарисовало любовную сцену.
Щемящая тоска сжала сердце. Ну, вот и все, жизнь больше не имеет смысла. Я погружался на дно океана, и многотонная толща воды сдавливала мои внутренности. Вот-вот захрустят ребра, сомнутся ткани, а сердце и так превратилось в орешек, у которого трещит скорлупа.
Теперь я знал, что такое настоящая боль. Я понял дурацкую фразу из сентиментальных кинофильмов: "ты мне сделал очень больно", хотя герои и пальцем не дотрагивались друг до друга. Чтобы не умереть, требовалось глубоко вздохнуть, выровнять давление внутри и снаружи.
Но зачем? Женя с другим мужчиной. Я ей не нужен. Зачем жить?
И тут скрипнула дверь подъезда. Понурая фигура Калинина двинулась к черной "Волге". В его походке чувствовалась наступающая старость. Он был один, ему незачем было производить благоприятное впечатление. Сейчас он предстал не бравым руководителем города, не бодрящимся любовником молодой женщины, а безмерно уставшим пожилым человеком.
Но как я его любил в этот момент! Его появление мгновенно сделало меня счастливым. Он не остался у Жени! Он ушел!
Что-то постороннее отвлекло мое внимание. Шевельнулся куст! Из веток поднялась темная фигура. Коренастый человек встал, бесшумно размял затекшие ноги. Что он делал в густых кустах? Я не замечал его раньше, значит, он долгое время сидел тайно. Так и есть! Именно оттуда слышался стрекот недовольных насекомых.
В руке незнакомца стальным холодом блеснула полоска. Калинин в это время подошел к автомобилю, рассеянно сунул руку в карман. Их разделяло от силы пять метров.
И тут я все понял!
ГЛАВА 32
Я понял, что сейчас убьют Калинина. – А-а-а! – закричало мое разинутое горло. Тело выпрыгнуло из беседки.
Незнакомец, мягко устремившийся к Калинину, оторопело обернулся на крик. Я бежал и орал. Калинин тоже уставился на меня, хотя надо было смотреть совсем в другую сторону – на коренастую фигуру с ножом.
В этот момент между ними было всего два шага. А Калинин неспешно копался в карманах! Более легкую мишень для нападающего трудно придумать.
Незнакомец пришел в себя, глаза метнулись на Калинина. Шаг левой, замах рукой, и одновременно с движением корпуса вперед снизу вверх несется клинок в зажатой ладони. Еще мгновение – острие вонзится под ребра замешкавшемуся главе города.
Я уже рядом, прыгаю, руки толкают темную фигуру, звякает отлетевший нож, мы валимся на землю. Я вижу озлобленное лицо, подбородок, упирающийся в грудь, и сразу же узнаю Реваза. Он не уехал из города. Он здесь, и вновь наши пути пересеклись.
Этот человек избивал меня и чуть не утопил! Он хотел угнать машину Иры Глебовой. Из-за него я и попал в милицию! И самое горькое – из-за него Женя ходила к прокурору!
До этого момента я не знал, что такое настоящая злость. В глазах помутнело, пространство сжалось, мир перестал существовать, все сконцентрировалось в ненавистной физиономии моего врага.
Рука сжимается, отчаянный удар! Но лица уже нет, кулак врезается в землю. Что-то выскальзывает из-под меня, а я бью и бью туда, где только что было лицо врага.
– Тиша! Тиша! – Голос из другого мира. Кто-то тормошит за плечо. Я оборачиваюсь. Женя! Она рядом. Ее пальцы на моем плече. Светятся окна проснувшегося подъезда. Кто-то кричит:
– Хулиганье! Сейчас вызову милицию!
В глазах девушки нешуточная обеспокоенность. Она спрашивает:
– Что с тобой, Тиша?
Я смотрю на землю. Круг растерзанной вмятой травы среди ровного газона. На правой руке болят грязные костяшки пальцев.
– Ничего, все в порядке. – Я встаю и оглядываюсь.
Врага нет. Он ускользнул. Нож валяется рядом с машиной. Юрий Борисович рассматривает порванную полу пиджака, удивленный взгляд упирается в меня:
– Ты?
– Что здесь произошло? – недоуменно спрашивает Женя. – Я слышала крик.
– Все хорошо, котенок. Все хорошо. – Калинин вновь собран и подтянут. Присутствие Евгении явно омолодило его.
Женя в плотно облегающих джинсах и обтягивающей блузке с многочисленными пуговками. Это меня обрадовало. Значит, у них сегодня ничего не было! Она не могла так быстро одеться и застегнуть столько пуговиц! Я широко улыбался и глупо пялился на растерянную девушку.
– Кто на кого напал? Кто кричал? – Женя переводила тревожный взгляд с одного на другого.
Я придвинулся к Юрию Борисовичу, стараясь загородить его порванный пиджак.
– Евгения, иди домой, – распорядился Калинин. До него уже дошел смысл произошедшего.
– Откуда ты здесь? – Женя вопросительно посмотрела на меня.
– Гулял. – Я неопределенно качнул рукой. Мне было очень хорошо.
Женя недоверчиво поморщилась, подошла к Калинину:
– А что у тебя с пиджаком?
– Не обращай внимания, о дверцу зацепил. – Он взял девушку под локоть, понизил голос: – Ну все, котенок, все. Ничего страшного не произошло. Я оступился, Тихон вскрикнул. А встречу я ему сам здесь назначил, нам поговорить надо. Ведь так?
Он вопросительно смотрел на меня. Я кивнул.
– Вот видишь. Возвращайся домой, котенок. А мы поедем, а то соседи любопытствуют. Ни к чему мне сейчас лишний шум.
Он оставил Женю около подъезда и вернулся ко мне:
– Быстро в машину, молодой человек.
– Зачем?
– А вам хочется вновь встретиться с милицией?
– Нет. С меня достаточно.
– Ну так поторопитесь! Кто-нибудь наверняка вызвал наряд.
– Юра! Тиша! – громко позвала Женя. Мы дружно обернулись. Она растерянно улыбнулась: – Вы только не ссорьтесь. Пожалуйста.
Последние слова прозвучали с наивной мягкостью. Мы переглянулись. Смущенные взгляды очертили равнобедренный треугольник – в вершине девушка, в основании двое мужчин.
– Пора, – неловко дернулся Калинин и сел за руль.
Вжикнул стартер, мягко заработал двигатель автомобиля. Я быстро влез на заднее сиденье. Лишний раз общаться с правоохранительными органами в мои планы не входило.
– А нож? – испуганно крикнула Женя. – Откуда тут нож?
– Потерял кто-то, не обращай внимания, – успокоил Калинин, трогаясь с места.
Женя провожала нас растерянным взглядом. Мы выехали со двора. Из угловой квартиры все также надрывно хрипел Высоцкий.
– Умер Володя, – произнес Калинин.
– Какой? – не понял я.
– Высоцкий.
– Не может быть! Откуда вы знаете? – По спине пробежали неприятные мурашки. Артист мне нравился.
– Друг из Москвы звонил.
– Может, глупый слух? Так уже было.
– "Словно мухи тут и там ходят слухи по домам…" -
Калинин процитировал песню Высоцкого, тяжело вздохнул: – Нет. На этот раз все точно. Точнее не бывает.
– А вы его разве слушали?
– Его все слушают.
– То народ, а вы… партийный начальник.
– Вот, значит, как про нас думают, – усмехнулся Калинин.
Правая рука сунулась в бардачок, загремели пластмассовые коробочки. Юрий Борисович, не глядя, выудил кассету и уверенно пихнул ее в магнитолу.
Сразу с четырех сторон на меня обрушился азартный голос Владимира Высоцкого: "Идет охота на волков, идет охота! На серых хищников, матерых и щенков…" Калинин приглушил звук:
– Вот так-то, брат, сегодня ты жив, а завтра…
Он неожиданно свернул с дороги, резко затормозил. "Волга" въехала в темный сквер за металлической оградой и остановилась под широкой кроной раскидистого дерева.
– Куришь? – Калинин протягивал мне открытую пачку сигарет.
– Нет.