Высокий худощавый человек поднялся со своего места. На нем был темно-зеленый костюм, и Донна подумала, что он скорее похож на счетовода или на страхового агента. Когда он кивнул, ноздри его тонкого, хрящеватого носа раздулись.
- Да, ваша честь.
- И это единодушный вердикт?
- Да, ваша честь.
Судья обвел глазами присяжных и громко обратился к ним:
- Что вы признаете в отношении обвиняемого?
Стоявший мужчина уставился взглядом в пол и отчетливо произнес:
- Признаем виновным по всем пунктам обвинения, сэр.
Донна увидела, как ее муж протестующе закачал головой…
Перед мысленным взором Донны вновь прошли последние события: вот Джорджио вскакивает со стула и кричит на Петера Уилсона, обзывая того лжецом и ублюдком. Вот его удерживают два полицейских, которые затем сопровождают Джорджио из зала суда вниз, в глубоко расположенные камеры тюрьмы Олд-Бейли. И по дороге он все время вопит о своей невиновности.
Она вспомнила, как достойно и спокойно вел себя Джорджио в первые дни суда, но это хладнокровие, на ее глазах сокрушалось с появлением каждого нового свидетеля; свидетели, похоже, поочередно помогали забивать гвозди в крышку его закрытого гроба. С каждым днем ситуация для ее мужа складывалась все хуже и хуже. Он давно перестал говорить о том, как будет мстить полиции, когда все это закончится, и уже больше не рассказывал публично, каким победителем станет в конце концов.
Теперь, когда настал момент истины, Джорджио выглядел просто-напросто виновным: вся его уверенность улетучилась - вылетела в дверь Олд-Бейли вместе с Петером Уилсоном.
Петер Уилсон, человек, которому ее муж щедро платил, о ком он заботился и кого поставил на ноги после того, как тот отбыл долгий срок в тюрьме. И этот человек, не колеблясь, предал своего благодетеля… Голос Маэв вернул Донну к реальности. Маэв тихо и монотонно читала молитву Пресвятой Деве Марии.
- Пресвятая Мария, милосердная, да пребудет с тобою Господь, блаженна ты среди жен… - Она отсчитывала бусинки на четках, и костяшки гулко стучали в притихшем зале суда.
- Джорджио Энтони Брунос, вы признаны виновным.
Донна чуть не задохнулась от волнения и поднесла руку к груди, словно пытаясь утихомирить хаотичное биение сердца. Она снова устремила взор на Джорджио: его красивое лицо, обычно смуглое, теперь приобрело болезненный пепельный оттенок.
- …Вы признаны виновным в сговоре с целью убийства и в сговоре для совершения вооруженного ограбления…
Судья сделал паузу, чтобы снять очки, отполировать их стекла и водрузить оправу на место. Донна понимала: это был театральный жест. Однако люди на галерке напряженно приподнялись со своих мест и вытянули шеи, наслаждаясь спектаклем. Они смаковали момент общего напряжения.
- Вы разработали план ограбления, в ходе выполнения которого невинный человек потерял жизнь. Несмотря на то что вы не принимали непосредственного участия в ограблении, вы к нему причастны, передали подробности плана своим подельникам, а также снабдили их машинами и оружием - теми револьверами, которыми вы приказали своим людям воспользоваться при первых признаках опасности…
Затем голос судьи зазвучал громче:
- Пистолеты были использованы для убийства одного из охранников и для того, чтобы искалечить второго охранника до конца его дней. Это семейные люди; они вели полноценную, полезную для общества жизнь, одна из которых трагически оборвалась из-за вашей алчности и злонамеренности. Как мы слышали в этом зале, вы управляли своей преступной империей с помощью террора, коварно прячась за личиной строительного подрядчика и торговца подержанными престижными машинами, человека богатого, с высоким положением в обществе. Вы отказались назвать ответственных за ограбление, продолжая настаивать на том, что якобы понятия не имели об этом нападении. Даже несмотря на клятвы свидетелей на Библии в том, что они слишком запуганы вами, чтобы свидетельствовать против вас. Я лишь могу надеяться, что в будущем вас будет мучить совесть, когда вы подумаете о мистере Томасе, который был замечательным, здоровым и смелым человеком, и о его вдове, которая теперь должна растить двоих детей одна, без благотворного влияния отца. - Судья снова снял очки. - Джорджио Энтони Брунос, я не исполнил бы своего гражданского долга, если бы не назначил вам максимально возможного наказания согласно ныне существующему закону. Мой священный долг - изгнать вас из общества, которое, как я это чувствую, заслужило быть избавленным от вас. И я приговариваю вас к пожизненному заключению с рекомендацией, чтобы вы отбыли, по крайней мере, восемнадцать лет. Остается надеяться, что вы используете это время для размышлений о своей жизни и о том, как исправить последствия многих неблаговидных поступков, совершенных вами. У вас есть что сказать в свое оправдание?
Джорджио неуверенно поднялся со своего места. Лицо его застыло в маске ужаса и шока. Указывая на инспектора Лоутона, он слабым голосом произнес:
- Этот человек подставил меня, и вы попались на его крючок, удочку и грузило… Вы все чокнутые, мать вашу! - Облокотившись на перила, он вдруг начал выкрикивать: - Вы все потеряли свои долбаные головы! Меня не за что сажать! Не за что!
Пока Джорджио волокли вон из зала суда, Донна слышала свой голос: она громко звала мужа по имени. И лишь когда его увели, силой спустив по лестнице позади клетки для обвиняемого, она поняла, что голос звучит только у нее в голове. Слезы побежали у Донны из глаз; она внезапно почувствовала, как чья-то тяжелая рука легла ей на плечо. Разглядев на запястье темные волоски, Донна догадалась, что это рука папаши Бруноса. Она нежно притянула его за руку к себе и проговорила:
- Мир сошел с ума. Весь мир обезумел. Он невиновен, папа. Невиновен!
Полицейский отпер дверь камеры. Ноги у Донны задрожали.
- У тебя есть десять минут, дорогая.
Донна с усталым безразличием посмотрела на него. И вошла в камеру - холодную, наводящую оцепенение. Джорджио сидел на узкой койке, обхватив голову руками.
- Джорджио… О, Джорджио!
Хрипловатый, словно надтреснутый голос жены заставил его резко вскочить на ноги. Она сразу оказалась у него в объятиях, и он шептал ей захлебывающимся от слез голосом:
- Я не делал этого, Дон-Дон, клянусь тебе. Этот ублюдок Лоутон подставил меня. Лоутон и Уилсон. Не могу поверить, что это происходит на самом деле. Восемнадцать лет, Дон-Дон. Восемнадцать ублюдочных лет!..
Донна крепко прижала Джорджио к себе, наслаждаясь его запахом, его привычным запахом и прикосновениями. Он запустил руки к ней под юбку и ласкал все ее тело. Руки его показались Донне грубыми и нетерпеливее, чем обычно. Все время Джорджио, не останавливаясь, говорил и говорил с ней. Ему необходимо было немедленно облечь в слова то, что он думал о случившемся, словно от этого слова могли превратиться в реальность.
- …О, моя Дон-Дон, что же мне делать, а? Они подрубили меня. Хотел бы я видеть этого Уилсона покойником! Я еще услышу, как он будет вопить! Этот лгун окончательно заврался. Он лгал, Дон-Дон. Ты же мне веришь, не так ли? Ты веришь мне. Если бы у меня не было тебя, я умер бы. Внутри бы у меня все умерло, Дон-Дон…
Донна обнимала мужа, вспоминая, как много лет назад они любили друг друга в первый раз. В ту ночь он впервые назвал ее Дон-Дон. Позже он много лет не называл ее так. А тогда, в ночной тишине, они лежали в постели, и он шептал ей это имя на ухо, чтобы заставить Донну смеяться. И теперь оно как бы приобрело особое, глубокое значение. Он пытался удержать ее, привлекая себе в помощь их прошлое, это разрывало Донне сердце, ранило душу.
- Ты же можешь подать апелляцию, - в отчаянии произнесла она. - Все зависит от обстоятельств. Если мы понимаем, что происходит, то можем опротестовать решение суда.
Он выпрямился во весь рост и посмотрел в обращенное к нему лицо сверху вниз. Лицо Донны не слишком сильно изменилось за последние двадцать лет. Джорджио увидел слезы на темных ресницах жены, боль, затаившуюся в глубине ее глаз, и нежно погрузил пальцы в ее густые каштановые волосы. Затем обхватил лицо жены ладонями и притянул к себе, чтобы поцеловать: яростно, страстно, любяще. Словно ставил метку собственника.
- Не бросай меня, Донна. Я не смогу жить, если буду думать, что ты оставила меня.
Донна протестующе замотала головой, словно он обвинил ее в том, что она уже бросила его.
- Обещай мне: ты будешь рядом, что бы ни случилось! Обещай мне это, Донна. И тогда я возьму твое обещание с собой, чтобы этим сохранить свою жизнь. Дай мне то, за что я мог бы держаться!
- Я никогда не брошу тебя, Джорджио, никогда. Мы вытащим тебя отсюда. Ты снова будешь дома. Когда мы подадим апелляцию…
Она прервала поток слов, готовых сорваться с уст, зажав язык между губами. Они оба одновременно услышали, как дверь камеры открывается.
- Иди, дорогая, твое время истекло.
Донна еще крепче прижалась к мужу, не в силах разорвать их объятие. Она боялась оторваться от него: а вдруг ей никогда больше не увидеть Джорджио?!
Он сам нежно отстранил жену от себя.
- Ты обещаешь мне, Донна? Пообещай, что никогда не бросишь меня.
Она отважно улыбнулась ему:
- Никогда! Я слишком люблю тебя, Джорджио.
- Ты хорошая девочка. И всегда была хорошей.
- Пойдемте, дорогая. Мне очень жаль, но вам действительно пора уходить, - прозвучало доброжелательное напоминание полицейского.
Донна повернулась к двери. Обнаружилось, что юбка у нее высоко задралась, собравшись складками на бедрах. Она поспешно оправила юбку и громко фыркнула…
- Они отвезут тебя в "Вормвуд Скрабс". Я приеду к тебе, как только смогу.
Джорджио молча кивнул. Он не мог больше говорить.
Донна выходила из камеры с высоко и гордо поднятой головой. Раньше Джорджио всегда нравилось, что у нее обычно был скромный и сдержанный вид. В проеме двери Донна обернулась и трепетно улыбнулась мужу… Он вдруг показался ей чуть ли не меньше, чем был всегда, ростом. И выглядел каким-то уязвимым. А это принять ей было труднее всего. Ее Джорджио, ее большой и сильный муж - и кажется сломленным? Никогда в своей жизни она даже представить себе такого не могла.
Офицер полиции аккуратно запер дверь камеры. Однако лязг замка для Донны был подобен раскату грома. Она медленно побрела за полицейским прочь от камеры; теперь Донна опустила голову, и слезы ручьями текли по ее лицу.
Оставшись один в камере, Джорджио Брунос провел рукой по волосам, ухватился за них, резко дернул. И внезапно начал стонать, глухо и протяжно. Это был вопль отчаяния, который постепенно набирал силу, одновременно с тем как Джорджио все сильнее тянул себя за волосы.
Инспектор-следователь Фрэнк Лоутон открыл маленькое металлическое окошечко в двери камеры. Лоутон мрачно улыбнулся, наблюдая, как он считал, за фиглярством Джорджио Бруноса.
- Откройте дверь, - бросил он молодому полицейскому, стоявшему рядом.
Лоутон шагнул в камеру и осклабился во весь рот.
- Восемнадцать лет, Брунос. Ну, как, задело за живое или нет?
Джорджио резко встал и вперил взгляд в вошедшего. Лицо его приняло ожесточенное выражение.
- Придет праздник и на моей улице, Лоутон. Посмотрим, как вы будете тогда ухмыляться.
Фрэнк Лоутон сразу перестал улыбаться. Словно кто-то стер рукой веселье у него с лица.
- Я обещал навестить тебя в тот день, когда ты будешь упрятан за решетку. Мне это было нужно самому, в качестве цели. И теперь я достал тебя, Брунос. И не позволю тебе так просто выйти на свободу. Твое дело все еще расследуется. Я уверен, ты мог приложить руку еще ко многим ограблениям, и когда у меня будут доказательства, которые мне нужны, я приведу твою задницу опять в суд. И так быстро, что ты прожжешь пятками огромную дыру в ковре!
- Передайте Уилсону, что ему придется проводить меня. Лоутон нарочито весело рассмеялся:
- Думаю, он уже выкинул тебя из головы… Ну, я поехал домой. Сегодня поведу жену в ресторан, чтобы отпраздновать такое событие.
- Вы заранее забронировали корыто?
Лоутон опять тихо захихикал.
- Все еще бравируешь: мол, ты по-прежнему стойкий человек? А знаешь ли ты, что попадаешь под категорию "А", то есть будешь отнесен к особо опасным преступникам? В зоне строжайшего режима, в компании с подонками общества ты почувствуешь себя совсем как дома. Я скоро опять навещу тебя, Джорджио. Следи за собой ради меня. Мне же терпится посетить ресторан под названием "Подошва Дувра" - там у меня карточка. Пора ехать домой. Я буду думать о тебе сегодня, когда стану есть, пить и веселиться.
- Чтоб ты подавился, сутенер!
- Ничего другого я и не ожидал услышать. Ну а как насчет того, чтобы заключить небольшое пари, прежде чем я уйду?
- Мать твою за ногу, Лоутон! Ты достаточно позлорадствовал, а теперь выметайся.
Полицейский продолжал, словно не слышал слов Джорджио.
- Держу пари, уже к Рождеству до тебя дойдут слухи о том, как твоя милая маленькая женушка принимает рождественских посетителей.
Джорджио бросился к Лоутону с исказившимся от ненависти лицом, но трое полицейских в форме скрутили его прежде, чем он сумел нанести удар. Лежа на холодном бетонном полу камеры, с заломленными за спину руками, Джорджио ощущал полыхавшую внутри бессильную ярость и слышал, как башмаки инспектора-следователя тяжело топали по коридору, а его смех гулким эхом отражался от стен тюрьмы.
Донна сидела в ресторане "Эль Греко" в Кэннинг-тауне. Там собралась вся семья Брунос. Яркий свет дня безжалостно освещал потускневшую краску и исцарапанную поверхность стойки бара. Папаша Брунос считал свой ресторан главным делом жизни. Сыновья его, в то или иное время, работали официантами, младшая дочь Нуала вела бухгалтерию, а он сам и Маэв готовили. Он смотрел, как члены его семейства пьют ретцину или узо, и внимательно наблюдал за их реакцией, одновременно чувствуя, как что-то неотступно теснит его грудь. Папаша Брунос вынул из кармана маленький флакончик с таблетками "от сердца", незаметно выложил одну в ладонь, а потом сунул под язык.
- Ну, давай же, Донна. Съешь что-нибудь, милая. - Голос Маэв звучал глухо и утомленно.
Донна отрицательно покачала головой.
- Я ничего не могу сейчас есть, спасибо. - Глаза у нее покраснели от слез.
Маэв придвинула свой стул поближе к ней и обняла невестку большой пухлой рукой.
- Он мой сын, и Господь любит его. Но нам надо сохранять силу, свое положение в обществе. Сегодня мы с папой откроем этот ресторан, будем улыбаться клиентам и болтать с ними. Жизнь продолжается. Ты должна внушать себе: как только апелляция будет подана, Джорджио вернется домой. Я все время произношу это про себя. Не могу поверить, что все это в действительности произошло, ничему не верю!
Нуала громко всхлипнула и закричала:
- Это полицейские игры, Донна! Они хотели поймать Джорджио - и заполучили его. Им нужно было кого-то изловить для отчетности.
Марио, старший брат, с сомнением покачал головой.
- Джорджио дурак: он путался с плохими людьми. И я ему об этом говорил. За несколько недель до того, как произошло ограбление, я видел его с Черным Джеком. Кто, будучи в здравом уме, станет якшаться с подобным типом? Черный Джек - это же самый отъявленный мерзавец в Силвертауне! Но нет, наш Джорджио не стал меня слушать. Он лучше знал… - Марио говорил высоким, похожим на девичий, голосом, и было заметно, что он страшно зол на брата.
- Ты не можешь знать всего, Марио, - заговорил Патрик Брунос. - По делам бизнеса Джорджио был связан с разными людьми, ты ведь наверняка понимаешь это? Он имел и бизнес, связанный с перевозками, что приносило нашему Джорджио неплохую прибыль. Нуала растрепала рукой свои короткие черные волосы.
- Это правда. Патрик прав, Марио. Ты слишком суров к Джорджио. И всегда был к нему чрезмерно суров просто потому, что он лучше устроился в жизни, чем ты. Он ведь зарабатывал больше нас всех… - Совсем расстроенная Нуала умолкла.
Донна устало зажмурилась… В этой семье всегда ругались с такой страстью, с какой в иных семьях любят друг друга. И все же члены семьи были связаны более тесными узами, чем какая-либо другая семья.
- Откуда тебе-то знать, Нуала? Сама вот носишься везде со своим безнадежным Дики Барлоу. Ты неосторожна: навещаешь и его, и брата, - отпарировал брат.
Папаша Брунос внезапно стукнул кулаком по столу, опрокинув при этом стакан с красным вином:
- Тихо вы! Слышите меня?! Хватит об этом! Нам достаточно неприятностей и без того, чтобы вы еще ссорились между собой. Где моя Мария?! Почему ее здесь нет?
Нуала вполголоса ответила:
- Ей пришлось уйти. Джефф должен сегодня открыть собственный ресторан.
Папаша Брунос кивнул, прикрыв веками глаза:
- Ну, конечно. За бизнесом надо приглядывать. Тебе, Донна, теперь придется заниматься бизнесом Джорджио. Мы ведь не знаем, когда он вернется домой. Ты будешь держать этого Марка Хэнкока или подберешь кого-то другого?
- Не знаю, папа. На самом деле я еще об этом не думала. Считала, что Джорджио вот-вот вернется домой.
Маэв притянула Донну к себе.
- И он вернется, дорогая, я обещаю тебе. С какой радостью я бы лично отхлестала его по щекам, несмотря на то, что он такой огромный! Ввязался во все это… - Голос Маэв постепенно затих.
Папаша Брунос ударил себя кулаком в грудь.
- Если я буду нужен тебе, просто позвони, Донна. Я лично готов разобраться со всем, с чем ты можешь столкнуться. Это самое меньшее из того, что я могу сделать для тебя.
- Спасибо, папа.
Нуала налила себе еще узо и сказала:
- Почему ты не занимаешься бизнесом, Донна? Дела, как ничто иное, смогут занять и отвлечь тебя. А потом, когда ты приедешь к Джорджио, это обеспечит вас темами для разговора. И он будет чувствовать себя намного лучше, зная, что ты присматриваешь за делами.
Маэв кивнула:
- Хоть раз в своей жизни, Нуала, ты не зря раскрыла свою болтливую пасть. Наконец-то оттуда вышло нечто разумное. После постоянных мыслей о той куче денег, какую мы затратили на твое образование, эта небольшая речь словно бальзам на мою бедную душу…
Тут все дружно рассмеялись. Это разрядило напряжение в комнате. Второй младший сын Бруносов - Стефан - улыбнулся Донне:
- Знаешь, у меня есть степень по бизнесу. И я очень хочу быть тебе полезным. Мы все хотим того же. Насколько я понимаю, строительный бизнес - самое лучшее из всего, к чему можно приложить усилия; этот бизнес можно поручить опытному менеджеру, и при этом ты сможешь поучиться у него. Что же касается перевозок, то тут Джорджио работает в партнерстве с Дэви Джексоном. Дэви будет заниматься этим делом, пока у тебя не появится возможность более активно подключиться. У него двадцать пять процентов акций компании, а ты же понимаешь, что означает контрольный пакет.
- Господи, Стефан, что ты съел на завтрак - отчет компании? Оставь девочку в покое! Есть еще масса времени, подождем, пока шок пройдет, - вступила в разговор Маэв.
Стефан упрямо покачал головой. Сняв свои очки в золотой оправе, начал протирать их столовой салфеткой.