- Да. Убита ваша соседка из квартиры девять. Анжела Викентьева.
Глаза Арины Владимировны расширились.
- Я ничего об этом не знаю. Когда? Как?
- Второго августа. Убили ножом. А потом изуродовали лицо. Убили примерно в девять часов вечера.
- Какой ужас! Я когда-то начинала корреспондентом в программе "Криминальная столица". Бегала в поисках сюжета с утра до ночи. Покажешь труп крупным планом, а начальство: "Не нагнетайте обстановку, не заливайте экран кровью". Как я его заливаю? Что, я должна труп ретушировать и вуальку на лицо накидывать? Чушь собачья.
Витька слегка кашлянул. Губарев повернул к нему голову и увидел, что он с трудом удерживается от смеха.
- Куда же деваться от профессиональных проблем и от начальства? - Вопрос Губарева повис в воздухе.
- Если бы начальство было компетентным - на телевидении было бы меньше проблем…
- Естественно! - Губарев решил, что надо повернуть разговор в нужное русло, а то они уклонились от непосредственной темы беседы. - Значит, об убийстве вы ничего не знаете?
- Нет. Надо же, как странно! Так бы я успела Таньке Морозовой из "Криминальной хроники" позвонить. Репортаж бы состряпала. Быстренько. Девочка она толковая. Способная. - Слова выскакивали, как из пулемета. Чувствовалось, что профессиональная тема - ее конек, с которого она слазить не собиралась. Есть такие люди, которых хлебом не корми, дай поговорить о работе. - Что явилось причиной убийства? Наркотики, секс, деньги, личные проблемы?
- Пока идет следствие.
- Понятно, понятно, тайна следствия. Ничем не могу вам помочь - не в курсе случившегося.
- Ас убитой вы сталкивались? - И Губарев показал фотографию Анжелы.
- Симпатичная девушка. Нет. Губарев тяжело вздохнул.
- Точно?
- Точно. У меня профессиональная память на лица. Я так поздно прихожу. Иногда в час ночи, два. Сегодня просто пораньше отпустили. У начальства день рождения. Я побыла немного и ушла домой.
В коридоре Губарев сказал шепотом:
- Телевизионщики как чокнутые на своей работе. Ни о чем больше ни говорить, ни думать не могут. На уме только работа, работа…
- Говорят, телевидение, как наркотик, засасывает.
- Оно и видно, что некоторых засосало. Безвозвратно. Все как кроты в своей работе. Ничего не видят, что творится вокруг, ничего не слышат… - проворчал Губарев. - Остается надежда на "гангстера". Вдруг он сообщит что-то полезное.
Но в квартире восемь дверь им никто не открыл.
"Гангстера" они застали только на следующий день. Губарев заранее договорился с Маркеловой, что, как только тот поднимется к своей девице, охранница сразу свяжется с ними. И они подъедут. Можно было, конечно, сначала побеседовать с девушкой, но тогда бы она предупредила Сапрыкина. Их надо было "взять" вдвоем. Врасплох.
Зрелище это было весьма жалкое. Сапрыкин перепугался до смерти. Он что-то жалко лепетал о том, что ни в чем не виноват. И ни в чем не замешан. Но невооруженным глазом было видно, что он до печеночных колик боится огласки. И готов пойти на все, чтобы ее избежать.
Девица сидела в кресле, курила длинную тонкую сигару и насмешливо смотрела на своего любовника. Ситуация ее явно забавляла. Губарев вспомнил, что Маркелова говорила о ней как о наглой особе, которая надолго здесь не задержится. Губарев посмотрел на девушку внимательно. Исходя из своего опыта, он мог ставить сто против одного, что никуда ее отсюда не попрут. А если и попрут, то она тут же найдет себе другого спонсора. Внешность у нее была ничего особенного: светлые волосы-сосульки, чуть крупноватый нос, тонкие губы, едва тронутые розовой помадой. Но вот глаза… Глаза были хитрющими-хитрющими. Они сигналили о том, что голыми руками ее не возьмешь, что она уже многое в своей жизни повидала. И драться за свой кусок хлеба будет насмерть. До последнего.
- Что? Кого убили? Мы ничего не знаем, правда, Светочка? - растерянно повторял Сапрыкин.
Девица молчала. Дым красиво вился колечками. И сигару она держала красиво. Не дура, отметил про себя Губарев, понимает, как мужиков соблазнять надо.
- Я надеюсь, что все вышесказанное не выйдет за пределы этого помещения… - говорил мужчина, дергая себя за воротник рубашки.
Сначала он возмущался и не хотел называть свое имя и место работы, потом сник и потухшим голосом пролепетал:
- Николаев Валентин Семенович, депутат Гордумы, - икнул он. - Но я… здесь недавно.
- Это нас не касается. Нас интересует другое. Убийство, которое произошло в квартире напротив. Второго августа. Примерно в девять вечера.
- Я ничего не знаю.
Губарев достал фотографию Анжелы и показал депутату.
- Вы видели эту девушку, сталкивались с ней?
- Не видел, не сталкивался. Ничего не знаю.
- А вы? - обратился к девице Губарев.
- Светлана Вячеславовна, - отрекомендовалась она.
- А вы, Светлана Вячеславовна, что можете сказать по этому поводу?
Девица встала, изящным жестом затушила сигарету в пепельнице. При этом белый халат, в который она была одета, слегка распахнулся и мелькнули худые острые коленки.
Девица подошла к Губареву и взяла фотографию. С минуту-другую она вглядывалась в изображение:
- Я видела ее несколько раз.
- Да? - воспрял Губарев. - Где? Когда? При каких обстоятельствах?
Светлана Вячеславовна смотрела не на него, а мимо, как бы что-то вспоминая. Потом она словно очнулась и перевела взгляд на Губарева.
- Здесь, в доме, - сказала она несколько удивленно. - А где же еще?
- Как давно?
- Видела, как она выходила из дома и приходила. Пару раз столкнулась на лестнице.
- Вы часто бываете на улице?
- Я люблю сидеть на балконе. И мне оттуда все видно.
Губарев вспомнил слова Маркеловой о том, что "нахалка" все время безвылазно сидела дома. Похоже, что Светлана Вячеславовна говорила правду.
- Вы видели ее одну?
- Нет. С молодым человеком. Худым, темноволосым.
Русланом, понял Губарев. Бойфрендом.
- А что еще вы можете сказать об Анжеле?
- Ничего. - Девица замолчала и вернула фотографию Губареву. - Но в день убийства произошел один случай. Правда, наверное, к убийству он никакого отношения не имеет.
- Нас интересуют все подробности и детали, - сказал Губарев. - Все может оказаться важным и полезным для расследования.
- Я поднималась по лестнице, а когда вошла в холл, увидела, что дверь ее квартиры как-то быстро захлопнулась и раздался какой-то возглас или крик. Я не поняла.
- В какое это было время?
- Время? - Она задумалась. - Кажется, это было в начале десятого или позже. Точно сказать не могу.
- И больше вы ничего не видели и не слышали? Она покачала головой.
- Нет.
"Это был убийца!" Губарев взглянул на Витьку и прочитал в его глазах ту же самую мысль.
- Жаль!
Губарев посмотрел на Светлану Вячеславовну. Она - на него. Бывает так, что непонятно почему возникает к человеку труднообъяснимая симпатия. Вроде бы и человек-то дрянь, и в моральном плане далек от совершенства. А симпатизируешь ему. И ничем не можешь это объяснить. Как ни пытайся.
Такие примерно чувства он испытывал к стоявшей перед ним девице. Чем-то она ему нравилась. Может быть, хваткой или умением лавировать в трудных ситуациях?
- У меня к вам есть еще один вопрос, - сказал Губарев. - Как бы вы охарактеризовали Анжелу? - Он решил спросить об этом Светлану Вячеславовну, потому что интуитивно понял: ее оценка будет безошибочна и точна. Людей она видит насквозь. Этого у нее не отнимешь. - о ней говорят как о взбалмошной и капризной девице, которая вела себя, как хотела.
- Взбалмошная? - переспросила Светлана Вячеславовна. - Вела себя, как хотела? Мне кажется, она ничего не делала просто так. Не подумав. Не рассчитав.
- Почему вы так решили?
- Взгляд. - Светлана Вячеславовна сделала плавный жест. - И еще нечто такое, что трудно описать, но что хорошо чувствуется.
- Спасибо, - сказал Губарев. - Вы нам очень помогли.
- Пожалуйста, - пожала плечами Светлана Вячеславовна.
- Я могу надеяться, - подал голос депутат, - что мое присутствие здесь не будет разглашено?
Губарев посмотрел на этого червяка. Он и одевался-то, как гангстер - шляпа, надвинутая на лоб, темные очки, - потому что смертельно боялся, что его узнают. Шкодить дядя не боится, усмехнулся майор, а как дело касается огласки, так дрожит, как заяц.
- Если этого не потребуют интересы следствия, то о вас никто не узнает. До свидания, - обратился Губарев к Светлане Вячеславовне.
- До свидания, - ответила она, и легкая усмешка скользнула по ее губам.
Глава 10
Я не знала, как выбрать удобный момент для разговора с матерью. Она всегда находилась в состоянии погруженности в себя и плохо реагировала на внешний мир. Только при упоминании Ники ее охватывало беспокойство и волнение. На все остальное ей было глубоко наплевать. Мне нужно было узнать все о том отрезке времени, когда мать лежала в роддоме. Тот факт, что там же рожала Наталья Родионовна, по моему мнению, не могло быть простым совпадением. За этим что-то стояло. Но что? Это и предстояло мне выяснить. Догадка казалась мне близкой и очевидной. Ника и Анжела - родные сестры. Их перепутали. Случайно. Но кто их мать?
Но в один из вечеров мне повезло. Отец куда-то ушел, Ники не было. Мы находились в квартире одни. Я и моя мать. Я понимала, что больше такой возможности может и не представиться и я должна использовать этот шанс. Мать готовила на кухне, я была в нашей с Никой комнате. Я. стояла около зеркала, смотрела на свое отражение и пыталась внушить себе уверенность. Но мои попытки были тщетны. На меня смотрела девушка с испуганным взглядом и бледным лицом. Отчего же я так нервничала? Предчувствовала, что узнаю нечто, что полностью перевернет мою жизнь? Наконец я решилась. Заглянула на кухню. Как всегда, мать не обратила на меня никакого внимания. Но я даже не обиделась. У меня была другая цель…
- Привет, мам. - Я старалась, чтобы мой голос звучал как можно приветливей и радостней.
- Привет! Мы уже здоровались, - немного удивленно сказала мать.
- Я и не заметила. Ну ничего. - И я нервно хихикнула. Я чувствовала, как выдержка изменяет мне.
Мать ничего не ответила. Она продолжала жарить на сковороде котлеты. Затем выключила горелку, накрыла сковородку крышкой и села на табурет напротив меня, погруженная в свои мысли.
- У меня где-то коробка конфет есть. Твоих любимых. Шоколадных. Будешь? - И не дожидаясь ответа, я пулей вылетела из кухни. В комнате я достала коробку из ящика письменного стола и вернулась на кухню. - Вот они. - Я протянула матери коробку.
- Спасибо.
- Чаю налить?
- Налей.
- Ой, какой чайник горячий, я чуть не обожглась!
- Аккуратней надо быть.
- Я стараюсь, мам. Понимаю, что мы с Никой иногда бываем свинками неблагодарными. Вы с отцом столько для нас сделали. А мы - грубим, не слушаемся. Но я исправлюсь, мам, честное слово, - тараторила я, наливая матери чай в высокий бежевый бокал с коричневыми полосками. - Ты хочешь, чтобы я исправилась?
- Неплохо бы.
- Я буду копить деньги на бытовую технику. Машина стиральная у нас уже есть. Теперь, может, кухонный комбайн приобрести, а, мам? Чтобы ты не так много времени проводила в кухне.
- А где же мне еще его проводить?
- Ну как где? Посиди на диване. Посмотри телевизор. Отдохни.
- А зачем? Я опешила.
- Ну… просто. Снять усталость. Мать пожала плечами.
- Мне все равно, - безучастным голосом сказала она.
Ты так много работала в молодости, что, наверное, надорвалась. Да и мы с Никой тебе нелегко достались. Шутка ли выносить двоих! Вы с папой думали об одном ребенке, а тут сразу - двое! Я представляю, как папаш… папа обрадовался.
И тут я увидела, как у матери задрожала рука И так сильно, что ей пришлось поставить бокал обратно на стол.
Я замерла. Но сделала вид, что ничего не заметила.
- Папа, наверное, тебя на руках носил… Глаза у матери расширились. Как у безумной.
Она сидела, уставившись в одну точку. А у меня по спине побежали мурашки.
- Когда люди живут в любви, рождение детей - всегда подарок, - продолжала я.
Мать перевела свой взгляд на меня.
- Зачем?
- Что зачем?
- Зачем ты говоришь об этом?
- А что тут такого? Я говорю о нас с Никой. Как тяжело мы тебе достались. И как вы были рады…
- Замолчи!
- Почему?
- Замолчи!
- Ладно, не буду. Но что я сказала не так?
- Не говори больше на эту тему… Никогда…
- Не буду…
Я понимала, что терплю сокрушительное фиаско. Что я стою перед запертой дверью, ключ от которой находится в руках у матери. Но она не собирается отдавать его мне. И здесь я иду ва-банк. Я подхожу к ней и обнимаю ее.
- Мамочка! Я же тебя люблю. И хочу, чтобы у нас в семье все было хорошо. Я тебя очень люблю. Я часто смотрю фотоальбом. Любуюсь тобой на фотографиях, где ты молодая и красивая. - Я чувствую, как напряжена моя мать. Как струна. - Какие у тебя были шикарные волосы, мамочка. - И я глажу ее по волосам. - Давай вместе посмотрим этот фотоальбом.
Мать находится в странном оцепенении. Я приношу фотоальбом и раскрываю его. Мне хочется разбудить ее память. Начать с фотографий, с воспоминаний о молодости, а потом плавно перевести разговор на нас с Никой. На роддом. На то время, когда она лежала там.
- Какая у тебя была фигурка, глаза, волосы. Вот повезло отцу. А он не всегда ценит тебя. - Мать не смотрит на фотографии, она смотрит куда-то сквозь них. Она ушла в себя. И я не знаю, как достучаться до нее. Но пробую. Снова и снова…
- А вот здесь нет никаких фотографий. Пустые дырки. Почему? Это отец вынул фотографии? Не захотел тебя видеть? Ты была здесь недостаточно хороша?
Мать молчит. Ее зубы выбивают мелкую дрожь.
- Нет. Это я.
Я наклоняюсь к ней близко-близко. Я слышу дыхание матери: взволнованное, учащенное.
- Ты вынула свои фотографии. Зачем?
- Так надо было.
- Почему?
- Я не могла на них смотреть. - Неожиданно мать закрывает лицо руками. - Не могла.
- Ты не нравилась самой себе?
- Нет. Это была не я.
- Отец? Ты вынула эти фотографии в момент вашей ссоры?
- Нет.
- А что? Что здесь было? - настойчиво спрашиваю я. Сказать по правде, меня всегда интересовали эти пустые глазницы фотоальбома. Но мать обычно уходила от моих вопросов или резко обрывала меня.
- Фотографии.
- Твои?
- Нет.
- Отца?
- Нет.
- Бабушки? - гадаю я.
- Нет.
- А кого?
- Одного человека. И тут меня осеняет догадка.
- Твоего… любимого?
Мне впервые в голову приходит мысль, что у матери была своя жизнь. До отца. До нас с Никой. У красивой девушки с большими серыми глазами было нечто, принадлежащее только ей. Меня охватывает любопытство, смешанное с горечью. Бедная мамочка, наверное, это была какая-нибудь красивая романтическая история. Она любила его, он - ее. Но потом они расстались, как говорится, под давлением обстоятельств. Или здесь было что-то другое. Но что?
- Вы любили друг друга?
- Да, - выдыхает мать. Ее вздох кажется мне громким трубным гласом. А может быть, это у меня так напряжены нервы?
- Как жаль!
- Да… - шепчет мать. И проводит рукой по лбу. - Очень жаль.
У меня перехватывает дыхание. Между нами наступила редкая минута откровения. Я снова обнимаю ее. Мне и вправду жаль мать. Какая сложная, непонятная, запутанная штука - жизнь! А финалы со счастливым концом - это для дешевых мелодрам.
- Вы расстались? - спрашиваю я.
Плечи матери вздрагивают. Она плачет. Я крепче прижимаю ее к себе.
- Нет. Он умер.
- Умер?
- Да. Погиб. Утонул. В море. У меня на глазах. - Слова вырываются из нее толчками.
- Какой кошмар! И сколько ему было лет?
- Двадцать два. - Она замолкает.
- Ты… переживала?
Мать плачет. Она захлебывается от рыданий. Я глажу ее по голове. Наверное, впервые за много лет мать дает волю слезам и оплакивает своего погибшего возлюбленного.
- Не надо… - говорю я. - Не надо…
- Мы так любили друг друга! Собирались пожениться. И эта нелепая смерть. Он поехал к родственнику. На неделю. Я с ним. И…
Теперь мне была понятна странная отрешенность матери, когда мы с Никой расспрашивали ее о молодости. Она погружалась в молчание и не отвечала на наши вопросы. Мы думали, что ей не хотелось вспоминать молодость из-за папеньки. Но оказалось, что все не так…
- Да… трагедия!
- Я думала, что умру… Он был таким высоким, красивым. У него были сильные руки…
- Как же ты это пережила? - Незаметно между нами устанавливается доверительный тон. Такого уже не было давно.
- Не знаю. Он ведь не сразу обратил на меня внимание. - И какое-то подобие улыбки трогает материнские губы. - Раньше он встречался с Нинкой. Но потом влюбился в меня.
- Какой Нинкой? Мать морщится.
- Ты ее не знаешь. Моя подружка. Закадычная. Она работала тоже медиком. Акушером в больнице, где родились вы с Никой. - Взгляд у матери туманится. - Не могу я об этом даже думать. Не могу! - Она делает жест руками, как бы что-то отпихивая от себя.
Раздается звонок в дверь! Как некстати! И кого принесла нелегкая в этот момент? Папашу или Нику? Оказалось, папашу. Он заявляется в кухню собственной персоной, окидывает нас подозрительным взглядом и спрашивает своим скрипучим голосом:
- Что-то случилось?
- Нет. Ничего, - бойко отвечаю я.
- Как ничего? У матери глаза на мокром месте. Довела опять?
- Да нет, - тихо говорит мать. - Это я чего-то расслабилась.
- Ужин готов? - спрашивает отец.
- Да. Есть котлеты и макароны.
Я тихо выскользнула из кухни и пошла в свою комнату.
Я смотрела в зеркало и чувствовала, как мои щеки горели. Я немного приоткрыла дверь, куда раньше вход был мне воспрещен. Я узнала о матери то, что она тщательно скрывала от нас с Никой. У нее было свое прошлое, своя трагическая история, своя жизнь…
По зеркальной поверхности пробежала легкая рябь. Меня охватило знакомое чувство ужаса и страха. Надвигалось Нечто. Я стояла как вкопанная. Темнота, хаос постепенно превращались в океан. Вода поднималась все выше и выше. Я начала задыхаться. Два облачка, плывущие в темной воде…
Я зажимаю себе рот и сдерживаю крик. Я закрываю глаза. Все исчезает.
И в этот момент я впервые усомнилась в том, что смогу найти все концы и начала той истории, которую мне во что бы то ни стало хотелось разгадать…