"Редкая птица долетит до середины Днепра" - утверждал Николай Васильевич Гоголь. Но, будучи не птицей, а Киевицей, блондинка с фамилией Чуб перемахнула древнюю реку за пару секунд и ворвалась в Киев Левобережный.
- Спускаемся, - предупредила Землепотрясная минут семь спустя.
Стать летчицей-космонавткой Даша мечтала не зря. Чуб была прирожденной труболеткой!
Сделав умопомрачительный зигзаг, она нырнула в черную расщелину улицы, и вновь взвилась вверх.
- Это не Ахматовой. Это…
- Она параллельная! - откликнулась Маша. - Вправо!...
Дашина подруга-метла лихо перепрыгнула ряды серых крыш.
И пошла на снижение.
- А люди? - крикнула Маша. - Они ж нас увидят!
- Они увидят зрелище, а мы - Хлеб! - сьерничала Чуб, и, наплевав на все возможные инсульты и инфаркты, которые они могли вызвать оптом и в розницу, пролетев мимо окон мирных граждан, снизилась на высоту второго этажа.
- "Невидимы и свободны", - прошептала Маша слова, сделавшие незримой булгаковскую Маргариту Николаевну.
Но литературное заклинание не помогло.
- Вот он, наш "хлебушек"… - Чуб рулила к "особой примете".
Машины ноги коснулись земли.
Двухместная метла выскочила из-под нее, ударилась об асфальт.
- Да, это тот самый дом! - Даша подобрала свой "фаллический символ", и глубокомысленно оперлась о древко подбородком. - Этаж, по-моему, был третий, - сказала она. - А вот окно… Ты помнишь, какое окно?
- Горящее.
- Классная примета, - фыркнула напарница. - Ни-че, что пока мы летели, оно сто раз погаснуть могло? О’кей. Облетим третий этаж по периметру…
- Даш, нас увидят! Еще не поздно. Ты только представь…
- Представила. Жуть! - кивнула та. - А варианты есть? На метлу!
Ведьмацкий экипаж взмыл в воздух.
К счастью большая часть окон была зашторенной, черной. Или к несчастью, - если одно из них было тем самым, успевшим погаснуть окном, куда им предстояло попасть.
Выровнявшись, Даша "прочертила" третий этаж.
Маша успела разглядеть голого парня-подростка, стоящего у зеркала, к ним спиной. Мужчину за компьютером: дядя даже не поднял головы от монитора. Пожилую семейную пару, взиравшую в голубоватый телевизионный экран. Женщину, стоящую на табуретке, с веревочной петлей на шее…
Больше ничего рассмотреть она не смогла, одурев от грохота.
Оглушенная пролетела сквозь окно, болезненно приземлилась на пол, и только там поняла: со свойственной Даше Чуб простотой, несостоявшаяся космонавтка протаранила стекло древком метлы, загремев (в прямом смысле этого слова!) прямо в дом потенциальной самоубийцы.
Впрочем, самоубийца больше не была потенциальной - она висела. Ее лицо со страшной гримасой корчилось в бурой петле. Чуб танцевала вокруг пытаясь обхватить висевшую за ноги. Конечности женщины конвульсивно болтались туда-сюда, не даваясь Даше в руки.
- Маш, помоги!!!
Ковалева с трудом собрала себя с пола.
Рука, повстречавшаяся с осколком стекла, кровоточила, бок - обиженно ныл.
Взгляд метнулся к отброшенной табуретке, а ум сообразил: при виде кошмарного зрелища - двух влетающих на метле нежданных гостей, - женщина вздрогнула, и постамент вывернулся у нее из-под ног.
Вскочив, подхватив табурет, Маша постаралась вернуть его на место. Чуб таки удалось обхватить ноги повесившейся, и вернуть ее ступни на сиденье. Но теперь обмякла верхняя часть - голова дамы безвольно висела в ожерелье веревке. Самоубийца была без сознания.
- Нож! - заголосила Чуб, кое-как удерживая горизонтально упрямую дамочку, пытающуюся задохнуться в петле - не так, так эдак!
Ковалева вобрала в себя комнату и обнаружила нужное - ножницы в стакане на письменном столе.
Поддерживаемое четырьмя руками, тело несчастной повалилось на грязный паркет.
- Интересно, чего она вешалась? - подумала вслух Даша Чуб.
Маша осмотрелась.
Комната казалась нежилой. Письменный стол выбежал на середину гостиной, всюду лежали тюки, чемоданы. На полу валялся белый журнал, оказавшийся при близком знакомстве литературным, с гордым именем "Ренессанс". В их небесном видении женщина держала его в руках.
Ковалева подобрала издание. Открыла его наугад.
Но журнал распахнулся сам - там, где был научен открываться. На 89 странице, запечатлевшей то самое высосанное жизнь лицо их спасенной…
- Анна Голенко, - прочитала студентка. - Ее зовут Анна Голенко. Тут напечатаны ее стихи. Она - поэтесса.
- А-а-а, - поскучнела Чуб, - тогда понятно чего она вешалась. Все поэты кончают с собой - это у них такая традиция. Вот только куда нам ее девать? Одну нельзя оставлять. В больницу?
- Ты что! - округлила глаза напарница. - Ведь дело ж не в самоубийце. Вряд ли Киевицы спасают самоубийц. Ее повешенье должно для нас что-то значить.
- Тогда к нам, на Яр Вал? Подождем, пока очухается.
- А если, когда она очухается, наши кошки что-нибудь скажут? Она ж опять в обморок упадет. И вообще…
С появлением Акнир, Башня на Яр Валу перестала быть безопасным местом.
- О’кей, - приняла нелегкое для нее решение Даша. - Везем ко мне.
- К тебе? Куда?
До недавнего времени певица и арт-директор проживала в гримерке клуба "О-ё-ёй!", будучи изгнанной из которой, перебралась в Башню… И ни разу еще не заикалась про наличие иного - постоянного места жительства.
- На Десятинную, - пояснила Чуб. - Живу я там. Правда, я с матерью жутко поцапалась. Но все равно ведь надо у нее про родственников-ведьм выяснять. К тому же она обожает возиться с самоубийцами.
- Обожает возиться?.. - поразилась Маша.
За время их знакомства "обожает возиться с самоубийцами" было первым информацией о Дашиной матери.
- Ага. - подтвердила Чуб. - Мама обожает поэтов, покончивших с собой. Она у меня знаешь кто? Маяковка!
- Кто-кто?
- Ну, знаешь, есть пушкинисты, есть булгаковеды - этих ты точно знаешь. А она - маяковка! Всю жизнь изучает жизнь и творчество Владимира Маяковского, на хрен никому не нужное. Я про то, как Влад Владович покончил с собой слушала в детстве вместо сказки. Представляешь, в какой ужасной атмосфере я вынуждена была расти?
- А ничего, что сейчас два часа ночи? - засомневалась Ковалева.
- Конечно, ни-че. Я ж говорю, она - маяковка! Богэма. Моя мать сроду не ложилась спать раньше трех.
*****
Дом на улице Десятинной Трехсвятительской покорил Ковалеву своей дореволюционной основательностью.
На добротных, одетых в рыжую кожу дверях висела медная табличка:
Профессор А.А. Чуб.
Внучка Чуб нетерпеливо вдавила звонок - бездыханная поэтесса нависала на них мертвым грузом.
Дверь открылась мгновенно.
На пороге стояла женщина в джинсах и старой футболке. В левой, согнутой в локте руке дымился остаток дешевой сигареты "Прима". Бледные, белые волосы были гладко зачесаны назад. И глядя на Дашину мать, Маша впервые осознала: ее подруга - настоящая блондинка.
Что же касается иного сходства, лишенные краски, аскетичные черты этой женщины были настолько правильным, чистыми, почти иконописными - что оставалось только догадываться, какая понадобилась примесь отца, чтобы в итоге получилась Даша, с ее носом-картофелиной, эфиопскими губами и кругло-кукольными глазами.
- Привет, ма, - угрюмо поприветствовала родительницу Чуб.
- Заходите. - Женщина посторонилась, давая им возможность пройти.
Ни внезапный визит, ни дикий вид дочери, обмотанной простыней и увешанной золотом, не вызвали у нее и намека на вопрос.
Киевицы спешно протащили поэтическое тело сквозь обширный, захламленный вещами, коридор, и уложили принесенное на диван в темной комнате, оккупированной сталинской мебелью.
- Эта женщина… - объяснила Даша маме, кривясь. - В общем, она кончала с собой, и мы ее подобрали.
- Просто кончала, и вы ее подобрали? - уточнила Дашина "ма".
- Да.
- Молодцы! - сказала мать.
Маша выпучила глаза, силясь представить, что бы сказала ей родная мама, кабы бы она приволокла в дом постороннею женщину, которая "просто кончала с собой".
- А я - Маша, - вежливо представилась она.
- И еще, ма, у меня к тебе дело, - снова скривилась Чуб.
- Тогда идемте на кухню. Очень приятно познакомится, Маша. Я - Вероника. - За именем не последовало отчества. - А ты, Маша, чем занимаешься?
- Какая разница, чем она занимается! - отчего-то разозлилась Землепотрясная. - Она просто моя подруга.
Женщина безмятежно пропустила Дашин выпад.
Они зашли в кухню, обширную, неухоженную, показавшуюся Маше ужасно уютной. На стене висели древние ходики, с шишечками и надписью "45 лет октября".
- Вы не слишком голодные? - поинтересовалась Вероника, задумчиво взирая на свой холодильник.
- Это означает, - язвительно пропела дочь, - что еды у нас, как обычно, нет!
- Ну, бутерброд можно сделать, - спокойно заметила Вероника.
- Ладно! О’кей. Давай бутерброд. Жрать хочется жуть! Я во-още ужасно голодная, ма! - с вызовом заявила Даша.
- Значит, три бутерброда, - резюмировала мама.
Чуб страдальчески закатила глаза.
- Так вот, ма, о деле, - начала она, ощетинившись как еж. В каждом ее слове топорщилась цыганская иголка.
- Да, доченька.
- У нас в роду были ведьмы?
Дашина мать замерла с батоном и палкой колбасы в руках. Но то, что в первый, ошибочный миг Маша приняла за удивление, оказалось лишь персональной манерой Вероники глубоко и серьезно задумываться.
- Насколько я знаю, нет, - так же спокойно сказала она после секундного размышления. - А что, очень надо?
- Вот так! - Даша резко придушила пальцами шею.
- Твой дед по отцу написал книгу о ведьмах.
- Я знаю, - невежливо оборвала мать внучка Чуб. - А чего он ее написал? Может, я ведьма по папе?
- То-то и оно что нет. - Женщина начала резать хлеб. - Ты ж знаешь, мы с твоим дедом были большими друзьями. И я помню, как он жалел, что в его роду нет ни одной ведьмы, и узнавал: не было ли их в нашем? Он всю жизнь собирал информацию о киевских ведьмах, и естественно, ему, было б интересно… Но твой дед очень гордился, что ваша фамилия Чуб - самая что ни на есть гоголевская. В "Вечерах на хуторе близ Диканьки" козак Чуб - отец той самой Оксаны, которая послала Вакулу за чаревичками "как у царицы". А сам Вакула, по Гоголю, сын ведьмы Солохи… И если Вакула с Оксаной поженились, их дети бы были ведьмацкого рода.
- Чуб - девичья фамилия! - резанула внучка. - Оксана б ее все равно поменяла. И во-още литературной родословной не бывает. Спасибо. Помогла! Толку от тебя! - Даша чуть не плакала.
- Даш, зачем ты так? - не выдержала Ковалева.
- Не обращайте внимание, Машенька. - Вероника поставила пред ними деревянную доску с нарезанными большими, грубоватыми кусками расхристанными бутербродами, и включила электрический чайник. - Обычное несовпадение характеров.
- Обычное несовпадение? - Чуб почему-то обижалась все больше и больше. - Да ты никогда, никогда меня не понимала! Ты даже не слышишь, что я тебе говорю. Тебе на меня плевать. Дома я. Ушла из дома. Тебе все равно.
И Маша вдруг догадалась: именно совершеннейшее спокойствие Вероники и выводит Дашу Чуб из себя.
Дашу выводит то, - что мать, ну ничем нельзя из себя вывести!
- Ты - взрослый, самостоятельный человек, и имеешь полное право жить, где и как ты хочешь, - высказала свое родительское мнение Вероника. - Если же ты хочешь поговорить о наших взаимоотношениях, для этого не обязательно провоцировать скандал. Я знаю, у тебя такой характер. Эмоциональный. Тебе легче сказать наболевшее в виде крика. Но я еще раз повторяю: ты можешь сказать мне совершенно все в спокойной форме. Я тебя пойму.
- А-а-а-а-а-а!!! - взвыла Чуб. - Вот видишь, видишь! - Обернулась она к Маше. - С ней совершенно невозможно разговаривать!
Маша, однако, видела совсем другое:
- Даша, но у тебя замечательная мама…
- Вот! Все так говорят! Все! - пришла в отчаяние дочь. - Замечательная! Да она хуже всех самых ужасных мам!
- Даша, - еле слышно спросила Маша, - ты мою маму видела?
- Да твоя в сравнении с моей - ангел-ангел! Нет, намного лучше, чем ангел - нормальный человек! Если бы у меня была такая мама, как у тебя… Тебе нравится моя? О’кей! Решено! Давай махнемся, не глядя! Мама, ты слышала, мы с Машей решили обменяться мамами? - с надеждой объявила она. - Я пойду жить к ее маме. А Маша будет жить с тобой.
Ее надежды не оправдались.
- Хорошо, пусть Маша поживет у нас. - Вероника подсунула дочери чашку с чаем. - Я заварила, как ты любишь, с мятой. Ешьте. А я пока пойду посмотрю, как там ваша несчастная… Кстати, как она пыталась покончить с собой?
Женщина с удовольствием закурила.
- Она вешалась! - рявкнула Даша. По ее округлым щекам ползли длинные слезы.
- Вешалась? - восхитилась Вероника. - Как Марина Цветаева!
- Да. И она тоже поэтесса!
- Тогда понятно, почему она решила повеситься. Быть поэтом - это практически невыносимо.
Даша демонстративно заткнула ладонями уши, открыла рот и издала невыносимый и долгий крик.
Мать любовно погладила дочь по стокосой макушке, улыбнулась Маше, и вышла из кухни.
В кармане у Чуб закричал конкурент - продолжая орать, та изъяла мобильный, сморщилась, глядя на высветившийся номер и обиженно заглохнув, нажала кнопку.
- Да, Катя! - гавкнула она. - Да, загорелось. Какая-то тетка пыталась повеситься и мы ее спасли…
- Тетка пыталась повеситься? - различила Маша далекий Катин голос. - И что нам это дает?
- Может, че-то и дает. Мы не знаем. Она пока спит.
- Ну, так будите ее и выясняйте скорей! У нас через два дня Суд. Оно нам надо…
Даша сбросила вызов и презрительно засунула трубу обратно в карман.
- Вот видишь, видишь! - слезливо проскулила она. - У нас через два дня Суд. Моя жизнь висит на волоске, а моя мать отказывается мне помочь!
- Послушай, Даша…
Машу смущало непродуктивное поведение подруги, и она из-за всех сил пыталась нащупать узел, развязав который Землепотрясная смогла бы взглянуть на свою мать адекватно.
- Твоя мама, - осторожно спросила Ковалева, - она всегда была такой?
- Всегда! - с готовностью засвидетельствовала Даша. - Она никогда мне ничего не запрещала. Никогда не ругала. Даже когда я пьяная приходила. Даже когда я парней приводила. Даже когда я не приходила вообще! С таким воспитанием я могла вырасти кем угодно: алкоголичкой, наркоманкой, блядью…
- Но ты же выросла собой, - сказала Маша. - И ты очень… очень необычная. Я только сейчас поняла, чем ты отличаешься от всех нас, - и от меня, и от Кати. Ты - свободна. Я не про то, что тебе все разрешали. Ты свободна внутри самой себя.
- Знаешь, - Даша вскинула на подругу злые глаза, - а я только сейчас поняла. Ты кошмарно похожа на мою мать!
- Забавно, - сказала Маша, подумав. - Я только сейчас поняла. Ты очень похожа на мою.
*****
В окне уже серебрился рассвет, когда два голоса размеренными толчками вытянули Машу из сна.
Даша спала на соседней кровати, открыв рот.
Маша села. Прислушалась.
- Поэзия сейчас никому не нужна, - посетовал женский голос.
Несоразмерно громкий, хриплый, обличающий - существующий вне дня и ночи, пространства и времени, жизни и смерти.
Именно такой голос и должен был быть у человека, вернувшегося в мир из небытия и неуверенного: а стоило ли ему возвращаться?
- Да, поэзия нынче не в моде, - поддакнул ей умиротворяющий голос Вероники. - Вот раньше, до революции, поэтам поклонялись, как сейчас эстрадным звездам… На их выступления собирались толпы. Когда на сцену выходил Северянин, купчихи срывали с себя драгоценности и бросали к его ногам. Барышни держали на прикроватных столиках портреты Александра Блока и целовали его лик перед сном. В поэтов влюблялись, травились из-за любви к ним серными спичками… На них молились. Не актеры, не певцы - поэты были истинными властителями душ!
- А теперь стихи никто не печатает, - сказал голос повесившейся.
- Более того, даже напечатанные - их никто не читает, - добавила Дашина мать. - Собственно, поэтому издателям и не выгодно печатать поэзию.
- А нам всем что, повесится? - В голосе повесившейся закричала истерика.
- Вы… поэтому? - прочувствованно спросила ее Вероника.
- Да, - обрубил ответ голос. - Но вы все равно не поймете.
- Отчего же?
- Вы скажете, я сумасшедшая! - Голос стал рваным и злым. - Вы считаете, если поэтесса, так обязательно ненормальная.
- Конечно же, вы - ненормальная, - убежденно уведомила ее Дашина мама. - Разве вы соответствуете среднестатистической обывательской норме? Обыватели - не становятся поэтами.
- Правильно! Они становятся неудачниками! - гадливо скривился глас поэтессы. - Я - неудачница. Как и все мы, - киевские литераторы. Мы можете назвать хоть одного знаменитого поэта из Киева?
- Александр Вертинский.
- Да какой из него поэт?! - оскорбился голос.
- Вы правы, поэзы Вертинского - отдельный жанр. Но можно назвать писателя - Михаил Булгаков.
- Он уехал в Москву, - отсек голос повесившейся кандидатуру любимого писателя Маши. - В Киеве он не написал ни строки. Ни одной! Знаете почему?
- Не знаю, - признала Вероника.
- Потому что, с тех пор, как отсюда вывезли наш талисман - нас лишили силы! - загробным голосом изрекла поэтесса. - Мы немощны. Мы немы. Никто не слышит нас, что бы мы им не кричали!
То было преувеличением.
В данный момент Сейчас ее голос гремел на всю квартиру, как телевизор, включенный на максимальную громкость. Маша недоуменно покосилась на Чуб, поражаясь крепости ее сна.
- А что это за талисман? - вежливо поинтересовалась Дашина мама.
- Вы все равно не поверите. - Поэтесса опять попыталась отползти вглубь себя.
- Поверьте, - заверила ее Вероника, - я вам поверю.
- Вы верите в мистику?
- Я - литературный критик, - не без гордости представилась мать-маяковка. - Можно ли не верить в мистику судеб, изучив творчество писателей и поэтов? Их стихи - полны пророчеств! Их жизни - полны мистических совпадений. Взять хотя бы того же Влад Владовича Маяковского. Побывав в Киеве, он… написал о нем несколько презрительное стихотворение "будто в гости к старо-старой бабушке, я вчера приехал в Киев"…
- А что вы думаете об Анне Ахматовой? - перебила ее поэтесса.
- Я не ее поклонница, - суховато ответила перебитая. - Но, безусловно, отношусь к ней уважительно.
- И зря! - визгливо вскрикнул голос. - Потому что она - воровка! Она все украла! Все свои стихи…
- У кого? - изумилась критикесса.
И в ее вопросе набатом прогремел неподдельный - профессиональный интерес.
- Давайте-ка, я лучше расскажу все с самого начала, - предложила поэтесса, явно почуяв, что отыскала, наконец, своего идеального слушателя. - Месяц назад мне попалась в руки книга "Украинская ведьма".
- Профессора Чуб?!
- Откуда вы знаете?!! - вздрогнул голос рассказчицы.