* * *
Телепорт, которым мы воспользовалась для переноса, сократил дорогу не меньше, чем на три четверти пути. Дальше, подобно простым смертным, пришлось передвигаться с помощью повозок различной степени комфортности, запряженных лошадьми. Данное обстоятельство только радовало: телепортация позволяет выигрывать во времени, но существенно проигрывает по части обогащения впечатлениями. Хотя, следует признать, острыми впечатления от тряской дороги не назовешь. Скорее уж они были утомительными.
Все крупные населенные пункты мы, что оговорится, "пролетели". Остаток пути пролегал через глухие приграничные леса. Дороги здесь были такими, что даже нечистики забегать не решались. Нас не тревожили ни разбойники, ни дознаватели. Дикие звери и те брезговали тратить драгоценное время на поедание двух глупых женщин, которых непонятно какая нужда гнала через хмурый, заснеженный, спящий лес, едва удерживающий на вершинах набухшее мерзлой водой небо.
Тропка, ведущая вперед по ледяному насту и державшаяся в данной реальности лишь благодаря магическим усилиям, вывела нас к скалам. Между острыми вершинами, словно воронье гнездо, торчал, разросшись в стороны, подобно опухоли, Храм Света.
Я с недоумением рассматривала громоздкое монолитное строение, больше походившее на военную крепость, чем на церковь – толстые стены, узкие окна, похожие на бойницы, множественные остроконечные башни.
Ранняя весна сама по себе неприглядная пора. В этом же краю она превратилась в бесконечное, растянутое, размытое, неясное пятно. Такое количество камня, припорошенного грязным осевшим снегом, буквально давило на плечи. Ветер пронзительно визжал, застревая между скалами.
– Это, в самом деле, он? – пораженно спросила я. – Храм богини Света?
– Удивлена?
– Я представляла его себе иначе. Более гармоничным, что ли? Ну, там всякие белые высокие колонны, воздушные арки, фонтаны, цветы, флаги. А здесь, все такое, прости Двуликие, страшное.
– Храм Света – это фактически аванпост на границах с Фиаром. Достоинство его заключается в способности отразить или пережить вражеское нападение. При необходимости он способен вместить в себя более полутора тысяч человек, нуждающихся в укрытие, что, конечно же, куда важнее картинного фасада. Ты знаешь, официально между Фиаром и Эдонией войны нет, но в здешних краях нет и мира. Люди не понаслышке знают о том, что такое чёрная магия и её порождения. Сиобрян Дик*Кар*Стал некромант и чернокнижник, возглавляющий Гильдию Темных, на подвластной ему территории узаконил кровавые ритуалы и жертвоприношения демонам. Отголоски всего этого непотребства докатываются и сюда, в приграничный край. Пару раз в году тут полыхает буквально все. Поэтому храмы тут напоминают не дворцы, а крепость. Не до финтифлюшек, сама понимаешь?
– Ты, конечно же, совершенно случайно забыла упомянуть обо всем, об этом раньше? – поежилась я.
– Свет нужнее всего во Тьме. Они всегда рядом.
* * *
Сантрэн передала меня с рук на руки матери-настоятельнице Светлого Храма. Пожелав удачи, наказала слушаться старших и упорхнула, оставив по себе горько-сладкий след в душе, как недостижимая мечта.
Массивное и неприглядное снаружи, внутри жилище оказалось просторным, безукоризненно чистым и уютным. Все в нем было продумано до мелочей. Здесь даже мышей и тараканов не травили, считая сие действие жестоким. Для существования этой живности отводились специальные участки. Сестры использовали наговоры, нарочно составленные для того, чтобы мышки-полёвки не болели и уж тем паче, не распространяли заразу. Помимо грызунов в обители проживало огромное количество всякой живности: кошки, собаки, раненные волки, лисицы, потерявшие ориентир совы, летучие мыши, незамерзшие на зиму ужи и лягушки. Я уже не говорю о коровах, быках, овцах, козах, курах, индюшках, лошадях, осликах, мулах! Да такого подворья, как у Светлых Сестер не было у лучших фермеров Эдонии. Кто-то приносил пользу, кто-то жил из милости, кого-то с трудом терпели, но абсолютно всем хватало места.
А ещё за все за этим приходилось ухаживать.
Воспитанниц в Храме Света оказалось около двух сотен. Большинство являлось отпрысками благородных семей, увы, незаконнорожденными. Их дальнейшая, судьба, подобна моей, была спорна и туманна, таинственна и неясна.
К новой жизни приноровиться удалось далеко не сразу. Распорядок был следующим. Утренние часы посвящались наукам, после трудились на кухне, ферме, либо в коровниках, как простые крестьянки. Послеобеденные часы отводились под зубрешку уроков. Вечером нас муштровали до одури, прививая светские манеры, в перечень которых в обязательном порядке входили: этикет, танцы, риторика и личная корреспонденция – так замысловато обзывалось искусство переписки с поклонниками и любовниками в высшем свете. Все это было так, на всякий случай, если вдруг у кого-то из родителей внезапно проснётся совесть, и они великодушно дадут своим теневым отпрыскам возможность ступить на навощенные паркеты роскошных дворцовых зал.
Привыкнув к насыщенной жизни, когда всплески адреналина приходилось переживать чуть ли не каждый час, я поначалу тяжело переносила пресное однообразное существование в Храме Света. Устав от людского общества, частенько сбегала за монастырскую ограду в поисках иллюзорной свободы и одиночества. Примостившись на голых скалах, наблюдала за малолюдным пейзажем, сдобренным яркими закатами, окрашивающими плоскогорье у подножия горы в яркий цвет. Следила за тем, как парили в вышине в поисках добычи зоркие хищные птицы. Мечтая улететь из этого пустынного, дикого, тоскливого края как можно быстрее.
На скалах кое-где пробивалась полусухая, острая, как бритва, трава, беспрестанно колеблемая ветром.
Ветер неустанно теребил волосы и полы плаща, выдувая остатки тепла. Но всего этого было мало, чтобы заставить покинуть добровольно избранный пост.
Сбежав ото всех, я любила представлять, что одна-одинешенька на краю девственного, безлюдного мира. И стоит сделать шаг вперед, как я окажусь далеко, в непонятном, но интересном месте.
Одиночество, конечно, было иллюзией. Не говоря о самих Сёстрах-наставницах и их воспитанницах, моих однокашниц, вокруг постоянно сновали люди. В нескольких километрах от нашего "гнезда" находилась большая деревня, местными единогласно признанная "городом".
Крестьянских поселений по округе можно было насчитывать десятками. А ещё был Орден Огня, чьими адептами являлись исключительно мужчины. Стоило ли удивляться тому, что они тесно сотрудничали и постоянно соперничали с Сестрами Света.
Противостояние было почти забавным.
Поначалу я никого не признавала. Сестры шипели на меня, как гусыни и старались призвать к порядку.
В ответ я даже не брала на себя труд дерзить или огрызаться – просто игнорировала.
Но время шло. Сестры орали на нас благим матом, но мы уже знали – они это любя.
Постепенно я свыкалась с новой жизнью, даже вошла во вкус, отдавая должное царящему здесь порядку Опрятный, светлый, немного чопорный, но добрый женский мир в конце концов пришелся мне вполне по душе.
Училась я, как всегда, прилежно и с интересом. В моей возрастной группе из тридцати девчонок по успеваемости я оказалась второй. Но поведение, по общему мнению, оставляло желать лучшего.
Чего мы только не придумывали с девчонками? Выкрашивали двери во все цвета радуги. Подвешивали пузыри с водой к потолку с тем, чтобы последние изливались на головы случайным прохожим под их возмущенные, отнюдь не благодарные, крики. Ловили серых мышек-полевок, усыпляли грызунов сонным заклятием, вычитанным на досуге в одной из библиотечных книг, а затем укладывали сладко посапывающих мышек досматривать восьмой сон в тапочки к Светлым Сестрам. Иногда, во избежание эффекта привыкания, мышек заменяли пауками, крысами или клопами. Результат, в любом случае, всегда был оглушительно-громким.
За очередное "запретное" заклинание мне как-то раз пришлось просидеть целые сутки в одиночной келье – наказание, которое в Храме Света не применяли, наверное, со дней его основания. Даже и не знаю, кому пришлось тяжелее, мне или сестрам, вынужденным привести сей приговор в действие.
Перед "заключением" меня отчитывали три четверти часа, обозвав извращенкой, аргументировав это мнение фактом, что даже самому злобному магу, не пришло бы в голову применить Темную Магию в средоточии Света для достижения полученного результата. Талантливая Умница Я выбрала для очередной затеи один из сложнейших темных обрядов. Правда, кровь мы не использовали, круг Силы не рисовали, полночи не дожидались, даже лунные фазы на соответствие не проверяли. Просто плеснули сцеженным коровьим молоком на первый попавшийся камень, да и прочли вслух выписанные из подвернувшейся древней книги слова. Звучали они карябающей слух зубодробильной абракадаброй.
Посмеялись, да и пошли ужинать.
Но смеялись мы в тот вечер последними. Все остальные кричали громко и надрывно. Все останки тел на территории храма ожили и начали передвигаться. От кого, чего осталось, тем и двигали. На скотном дворе громыхали ободранные кости, в кастрюльках и на сковородках металось мясо. Даже колбаска и та рвалась из кладовки убежать.
Вообще-то, на мой взгляд, ситуация была не лишена юмора. Но его мало кто оценил.
Пожар быстро погасили. Тьму разогнали. Останки вернули на положенное место и даже съели. Чуть позже, когда страсти поутихли.
Светлые выходили из себя, пытаясь дознаться, откуда мы взяли необходимое для обряда количество "жизненно важной человеческой жидкости"?
Продолжая горланить, подозреваю, они и сами не верили, что у нас была возможность воспользоваться пресловутым "ведром человеческой крови". Понимали, болезные, что даже если бы мы и перебили подчистую население местных деревенек, у нас все равно не было приспособлений, позволяющих собрать у жертв требуемую "жизненно важную жидкость" горяченькой.
Да и с тем фактом, что все деревенские жители живехоньки и целехоньки, ничего поделать оказалось невозможным.
Сестры восхитились талантом преступниц, оказавшимися способными провести ритуал высокого уровня сложности, но их восхищение не смягчило наказания. Меня без права помилования отправили поразмыслить над плохим поведением.
Я поразмыслила. Прониклась глубиной морального падения. Покаялась, как предписано уставом. И затаилась на целую неделю.
Целую неделю все в Храме происходило, "как надо" и "как положено". Воспитанницы были чистыми ангелами.
Но хорошее не может длиться вечно.
Весна клонилась к исходу. Дикие яблони и вишни благоухали так сладко-опьяняюще. Зелень за высокими заговоренными стенами вдохновляла на подвиги.
А ещё снились сны. В них звучал Зов – голос, неведомо куда влекущий. Настойчивый, мягкий. Колдовской.
Словом, мы сбежали. Просто вырвались из заточения как три обезумевших от счастья маленьких духа.
День выдался солнечный и ясный. Лес казался юным, приветливым и веселым.
– Слышишь духов? – мечтательно щурясь, кружилась одна из моих приятельниц, мечтательница Мари.
Она тянулась руками к первоцветам, срывала их и подбрасывала оборванные лепестки в воздух. Ей казалось ужасно романтичным.
– Одиффэ, ты видишь их?
Я не видела. И врать не хотела.
– Но ведь ты ведьма! – возмущалась Мари. – Ведьмы должны видеть духов!
– Не знаю, что там кому ведьмы задолжали, но я вижу то же, что и ты: дорогу, лес и синее небо.
Не прошли мы и пол лиги, как встретили крестьянина, направляющегося по торговым делам в город. Мужик с ленцой нахлестывал каурую лошадку, неторопливо трусившую по узкой дорожке.
– Здорово, – поприветствовал он нас.
Девчонки испуганно притихли, бросая на меня выразительные взгляды.
Так случилось, что в нашей троице роль Верховной Жрицы досталась мне. Естественно, ну я же – ведьма. Впрочем, роль я исполняла с превеликим удовольствием, открыв для себя, что, оказывается, обожаю командовать.
– Здорово, добрый человек, коль в самом деле добр, – отозвалась я, выходя вперёд. – Далече путь держишь?
– Да, таки, в город.
Мужик ухмыльнулся в густые, пшеничного цвета, усы.
– Ярмарка там, чай. А вы не туды ль же торопитесь, а? Дело-то молодое, ясно. К милому дружку, чай, а? Подвезти что ль?
– Подвези, коли добр. Но учти, платить мы тебе не станем, – предупредила я. – Нечем.
– Да что вы? – отмахнулся мужик. – Я о том речи не веду. Забирайтесь-ка в повозку, чего стоять? Тама вона в кульке и ядра есть, погрызите, коль зубы спортить не пужаетесь.
Мы упрашивать себя долго не заставили. Попрыгали за деревянные бортики тряской крестьянкой тарантаски, запустили каждая по пятерне в указанные мужиком кульки. Словом, разместились со всем доступным по местным меркам комфортом.
Ядра оказались хорошо прожаренными, вкусными.
Мужик легонько тронул лошаденку вожжами, и та потрусила вперед.
– Вы откель? От Сестер из Храма, чай?
– Догадливый, – фыркнула Айриэт.
– Магички-то среди вас есть?
– А то? – снова отозвалась Айриэт.
– Это хорошо, – удовлетворенно кивнул мужик. – Хорошо. О лесах-то здешних какая дурная слава ходит? А посмотреть на него сейчас, на родимого, весь ведь из света сделан. Из чистого Света! А стоит только чуть засумеречничать, такое выползает, спаси Ие*хи*Аль, Богиня Пресветлая и Благая! Спаси и помоги остаться в здравом разуме!
– А что выползает? – спросила Айриэт. – Мертвяки? Так это же банально.
– Банально, говоришь?
Крестьянин недобро покосился и сплюнул.
– А ты их видала? Мертвяков – то? Банальных?.
– Нет, – покачала темной макушкой подружка.
– То-то и оно, что нет.
– А вы, добрый человек? Вы видели?
Мариллисса обожала страшные истории.
– Видел, провалиться мне в Бездну к Слепому Ткачу! Как вот тебя сейчас вижу – видел. Двуликие прокляни на века, коли вру!
Мужик правой рукой истово очертил у себя перед носом размашистый круг. Чуть в ухо Айриэт не заехал. Та едва успела уклониться.
– А дело, значится, так было. Еду я, значится, из города. Частенько я по этой дороге туда и сюда-то катаюсь, и всегда без приключений складывалось. А тем днем все шиворот на выворот шло. Вот, ну всё! Я вона ещё и из-за ворот-то не выехал, а жинка – то моя, Оська, заголосила. Оно, вишь, молоко в крынке возьми, да и скисни…
– И что? – с неподдельным интересом спросила я, не умея в толк взять, какое отношение скисшие молоко имеет к будущей встрече с мертвецами, о которых, вроде как, должен пойти рассказ.
– Как это – что? – искренне возмутился мужик моей малограмотностью. – Оно ведь и неразумному мальцу понятно: коли молоко в крынке скисает, это значится, за порогом либо ведьма прошла, либо ещё нечисть какая. Уж удачи не жди – не будет!
– А, – протянула я, несколько озадаченная.
– Ну, так, скока Оська не голоси, и хоть сердце у самого не на месте, а ехать, значится, надо. Запряг я, значится, мою каурку вислоухую, жинке наказал, что б, ежели что, не баловала, хозяйство вела исправно и себя блюла честно.
– До вашего приезда, что ль, не баловала-то? – Айриэт, бедняжка, аж покраснела, от мужественной попытки не расхохотаться. – Горячая, знать, у тебя жинка. Ты пореже её оставляй.
Крестьянин поглядел на нас, прыскающих в кулаки, с укоризной:
– У вас, у баб, все на одно мозги налажены. Э! – погрозили нам пальцем. – Вертихвостки!
– Ты, мужик, обиды не держи, – хихикая, выдавила я из себя. – Мы ж не самом деле дурного-то, не думаем. И баба твоя, наверняка, честная да работящая. Ты дальше рассказывай.
Мужик попался не злобливый, в раз сменил гнев на милость.
– Сходил, я значится, на могилку к предкам…
– Ну, простился ты со всеми. Дальше то, что было? – не могла не съязвить Айриэт.
– А дальше я, значится, как и было положено, в город поехал. Дорога вот, как сейчас была – тихая такая. Птички поют. Солнышко светит. Я аж сам запел. Еду. Хорошо так, привольно! Словом, я пока до города, значится, доехал, про крынку совсем забыть успел. А торговля в тот день их рук вон плохо пошла. Мало того, что я по дороге два кувшина разбил, так ещё перекупщики, туды их в дышло кочергой, цены перебили. Сбавили – дальше и некуда. Гады! Похлещи любого упыря…
– Да ты, дядька, про мертвяков рассказать обещал, – напомнила Айриэт. – Что перекупщики гады, мы без тебя сызмальства знаем.
– Ага! – кивнул крестьянин головой. – Ну, так еду, значится, я назад. Выручка в кармане с гулькин нос. Настроение – хуже и некуда. Оська моя баба скандальная. Сама в город ни ногой. Где двери в большую хату открывают, не знает. Но, как меня учить – у-у! Такой, значится, в неё энтузиазм с интеллектой вселяются: караул кричи – не поможет.
Еду, значится, готовлюся к плешине, которую жинка-то моя, выручку за три месяца увидав, проест на моей головушке. К гадалке не ходи – прогрызет, волчица дикая. И не замечаю, как лес другой совсем стал. Почитай, будто вовсе не по своему краю еду. Темный он, весь, темный – аж жуть! А уж до чего тихий, девки! До чего тихий!
Мужик почти уже шептал, создавая атмосферу. Загадочно так, зловеще шелестел. Мы даже головы в плечи втянули, предвкушая жуткий ужас.
– Будто все в нем повымерло напрочь. Ни веточка не хрустнет. Ни листик не шелохнется. Ручьи – и те не звенят. Даже травка не шуршить. Глянул я тут на небо, а там…
– Мертвецы? – тоненько ахнула Мари, рукой за левую грудь хватаясь.
– Тьфу!!! – смачно плюнул дядька. – Дура девка! Да какого ляда мертвецы на небе-то делают? Они тебе, чё? Гуси-лебеди?!
– Но что ты там, на небе, увидел-то тогда?
– Знамо чё, – весомо сказал мужик, указательный пальцем целясь в небо. Аж приосанился. – Луну!
Тут мы не выдержали. Смеялись до слёз. От хохота даже бока заболели.
Каурка вислоухая побежала. Рванула вперед, тяжело приседая на все четыре конечности сразу, как заяц. Я такого аллюра у лошадей не то, что не видела – представить не могла. Выглядела она настолько дикой, что самим бежать хотелось, ломясь через длинные стебли трав, покрытые мелкими приставучими колючками.
Мужик кряхтел, путаясь в вожжах, заваливаясь на спину. Чертыхаясь и матерясь, он пытался остановить свою животинку.
– Ну, девки, вашу мать! – рычал он. – А ну вон отседа! Ишь, чё удумали?! Лошадь пугать! Я с ними, как с родными, а они?! Нахалки.
– Прости, добрый человек.
Все ещё давясь смехом, раскланялись мы с ним.
Крестьянская телега исчезла из вида, скрывшись за кустами дикого боярышника, а мы продолжили свой путь.
Какое-то время беззаботно шагали вперед, посмеиваясь, перебрасываясь шутками. Но мало-помалу игривое настроение испарилось. Лес передумал казаться дружелюбным. Деревья щурились вслед с угрожающей насмешкой, словно перешептываясь за спиной: "Подождите! Вот-вот стемнеет, и тогда, тогда, тогда…"
Тропинку медленно затягивало вьюнком. Она едва держалась среди травы, необычайной густой и сильной для последнего весеннего месяца.
– Недаром у этого леса нехорошая слава, – подавлено проговорила Айриэт. – Есть в нем нечто зловещее.