приступила к обтиранию моего неподвижного тела. Я, неразборчиво мыча, попытался попросить ее убрать
катетер, установленный в мочевой канал. Эта штука порядком надоела. Я объяснил ей, что в случае
необходимости смогу позвать персонал. С энной попытки она поняла и заверила, что сегодня же поговорит
об этом с Дитте, а пока я должен оставаться с катетером.
Радуясь возможности изъясняться, я попросил почистить мне зубы, и она охотно отозвалась на
просьбу. Периодически смеясь над моей неловкостью, мы принялись за это, казалось бы, простое дело. Мне
долго не удавалось сплюнуть пасту, вероятно, тонус языка был еще слишком слаб. После нескольких
неудачных попыток Наоми просто взяла шприц и откачала слюну с пастой из полости рта. Я был счастлив,
словно в душном помещении, в котором был вынужден жить долгое время, наконец, открыли окна.
Этим утром меня наконец-то покормили! Это была овсяная каша, пожалуй, самая вкусная из всех, что
мне приходилось пробовать! Правда, она была очень жидкой, и я пил ее через трубочку.
Наступила очередь занятий с логопедом. Улыбающийся грек, держа в руках какую-то брошюрку,
удобно расположился на стуле рядом с кроватью.
– Мистер Харт, я всё понимаю, мое имя трудно произносить, особенно в вашем состоянии, поэтому
зовите просто Тасос, – великодушно предложил Анастасиос, открывая книгу, – мамочка моя, царствие ей
небесное, всегда так меня называла.
Начались нудные повторения сначала гласных, потом согласных, затем слогов. Признаться, повторяя
нараспев бессмысленный набор звуков, я чувствовал себя идиотом.
– У вас легкая форма дизартрии, – сообщил грек. – Вам мешает говорить неполный паралич
органов артикуляции, из-за этого возник замедленный темп речи, нечеткость произношения. Однако это всё
легко поправимо. Давайте попробуем плотно сжимать губы, чередуя это упражнение с надуванием щек.
Константинидис то и дело отвлекался, переходя на воспоминания из своего детства, случаи из
врачебной практики, причины кардинальной смены профессиональной деятельности.
– Мистер Харт, я пережил всё: и взлеты, и падения, – откинувшись на спинку стула, грек с
ностальгией устремил взгляд куда-то к потолку. – Помню, когда клиника пластической хирургии только
открылась, долгое время клиентов было совсем мало, так мы, чтоб не потерять квалификацию, в счет
зарплаты, с огромной скидкой, естественно, персонал оперировали. Потом заходишь в клинику, и тебя
встречает красивый охранник, по коридору идут привлекательные медсестры, миловидные санитарки.
Количество служебных романов возросло в несколько раз. Я сам не раз был главным героем страстных
адюльтеров! Молодой был, горячий! Дня не проводил, не употребив одной-двух женщин.
Потом он вдруг пресекал воспоминания и вновь сосредоточивался на тексте брошюры. Но через пять
минут занятий опять переходил на откровения:
– Устал я, понимаете, от пластики! Жене уже всё, что можно, подправил. Такая конфетка из нее
получилась! – эмоционально жестикулируя, изливал душу грек. – Стыдно признаться, но, бывало,
переберу со спиртным, приду домой ночью, зайду к спящему семилетнему сынишке в спальню, присяду на
край кровати и смотрю на него, смотрю. Думаете любовь такая отцовская? А вот и нет! То есть я его,
конечно, очень люблю! Однако руки так и чешутся этот безвольный, как у тещи, подбородок ему
подправить. И тогда я себе сказал: "Всё, Анастасиос, хватит! Заканчивай с этой работой!"
Увлекшись, он размахивал руками и брызгал слюной.
В палату в очередной раз заглянул Том.
Тасос, не спеша, поднялся со стула и, степенно попрощавшись, вышел.
Том, всё это время изнывающий у двери, быстро проскользнул в палату.
– Привет, Дэн. Слушай, от этого грека есть хоть какая-то польза? Или он только по женщинам
специалист? Когда ты пригласил этого жигало работать в Бостон, то я встречал его в аэропорту. Ну, нашел я
его, познакомились, идем к выходу, оглядываюсь, где грек? Нет грека! Пошел искать. А он пристроился за
длинноногой блондинкой и шагает, словно под гипнозом, глаза, как маслины, томно бликуют, шерсть на
груди аж выпрямилась и заблестела, как у нерпы.
Я рассмеялся.
– Правда, так и было! Я что хотел? Мне нужно уехать на три дня, так что не теряй. У тебя всё
нормально? Может, что нужно? – обеспокоенно склонившись, спросил Том.
56
– Тевизо, – промямлил я.
– Не понял. Повтори, – и наклонился еще ниже, так, что я смог рассмотреть каждую пору его
эбеновой кожи.
– Те-ви-зо, – уже по слогам повторил я попытку.
– А-а-а, телевизор? – догадался он.
– Да.
– Сейчас, организую, – тоном факира отозвался Том и, щелкнув ради смеха каблуками туфель,
вышел.
Миновало добрых полчаса. Наконец, в дверь боком протиснулся Том, неся в руках плазменный
телевизор.
– Из своего кабинета забрал, – гордо и одновременно жалобно посетовал он.
Следом вошел санитар и помог ему установить плазму на противоположной стене.
Они ушли, а я принялся вникать в глобальные мировые реформы, произошедшие за эти почти два
года. Несмотря на часто возникающие головные боли, мысли были ясные, мозг требовал интеллектуальной
нагрузки. Но счастье длилось недолго. Через час Наоми выключила телевизор, дала дозу обезболивающего
препарата, и я опять уснул.
По моим расчетам, прошло не менее двух месяцев с того дня, как я пришел в сознание. Катетер
убрали и установили на стене палаты динамик для голосового вызова медсестры в случае необходимости.
Каждое утро в одно и то же время мне измеряли артериальное давление. Затем везли в соседний
кабинет на физиопроцедуры. После завтрака наступала очередь сеанса акупунктуры, чередуемой с
фармакопунктурными видами воздействия. В целях насыщения мозга кислородом мне назначили
оксигенобаротерапию, или, проще говоря, барокамеру. Я покорно доверял свое тело в распоряжение
медицинского персонала, порою даже не следя за ходом сеанса, будь то лазерный луч, магниты или даже
пиявки.
Улучшения, конечно, есть. Складывается впечатление, что поверх мышц на меня надели чужую кожу.
И вот сейчас, по прошествии двух месяцев, я стал чувствовать, что эта чужая кожа начала истончаться,
появилась чувствительность именно моей родной кожи. Временами возникало нестерпимое желание
почесать какую-либо часть тела – это так восстанавливалось кровообращение и работоспособность
нервных окончаний. Тело постепенно оживало, но по-прежнему оставалось неподвижным. После
применения аппарата, название которого я не запомнил, исчезли тяжесть в голове, головокружение и шум в
ушах. Как мне объяснил Дитте, этот прибор изучает прохождение нейроцепных реакций и мышечных
импульсов, находит места сбоев в их работе и предлагает акупунктурные точки воздействия для
восстановления нормальной работоспособности. По окончании сеанса с этим аппаратом меня на сорок пять
минут обертывали в экранированное металлизированными нитями лечебное одеяло в целях оптимизации
механизма саморегуляции организма. Во время обертывания тело казалось тяжелее раз в пять, словно на
шею повесили гигантскую гирю. Тело покрывалось потом. А я лежал и изнывал от скуки.
После "одеяла" наступало время лечебной физкультуры. Мне сгибали и разгибали руки, ноги,
пальцы, причиняя острую боль в области суставов. Я сжимал зубы покрепче и терпел, понимая, что всё это
необходимо во избежание контрактур суставов.
Это повторяется изо дня в день, и уже порядком наскучило, но сегодня произошло кое-что новое.
После обеда меня привезли в кабинет томографии. Там находился Кирк Бэйнион – известный в Америке
нейробиолог. На вид ему лет шестьдесят. Приземистая рыхлая фигура, подбородок утюжком, седеющая
шевелюра, незнакомая с расческой, острые, всё подмечающие глаза и кустистые брови. Он создал
подробную карту моего мозга: в ней сеть из ста шестидесяти километров нервных волокон, называющихся
белым веществом, соединяют разные участки мозга, порождая всё, что мы думаем, переживаем и
ощущаем.
Меня переложили на жесткую кушетку, поместив голову в открытый пластиковый короб. Рентгенолог
опустил мне на лицо белый пластмассовый шлем. Сквозь отверстия для глаз я смотрел, как он прикручивает
каску покрепче, чтобы все девяносто шесть установленных в ней миниатюрных сенсорных антенн оказались
как можно ближе к мозгу и смогли лучше уловить испускаемые им радиоволны. Кушетка въехала в
цилиндрическую утробу томографа.
Магниты, окружавшие меня, начали гудеть и попискивать. Целый час я лежал неподвижно, с
закрытыми глазами и пытался сохранять спокойствие. Это было непросто. Плечи упирались в стенки
томографа, и я, подавляя приступ паники, старался дышать ровно, гнать мысли о том, что лежу как в гробу.
– Дэн, попытайся максимально расслабиться, – сквозь гул работающего томографа через микрофон
раздался чуть хрипловатый баритон Бэйниона. – Сейчас к мозгу будет подаваться фильм с интервью,
который ты уже видел. Это экспериментальный метод, но есть вероятность, что он поможет расшевелить
твою память.
57
Мой полуторакилограммовый кусок плоти под названием "Мозг", отчаянно о чем-то думал, не желая
расслабляться. Возможно, виною тому был дискомфорт и легкая паника, внушаемые тесной темной
кабинкой.
– Так дело не пойдет, Дэн, – устало звучал прокуренный голос из динамика. – Твои воспоминания
воспроизводятся группой нейронов, напоминающих по форме морского конька, отсюда и название -
гиппокамп. Он пробуждает в мозге обширную сеть связей, которая возникает, когда мозг вызывает
знакомую ему в прошлом информацию. Твой страх передается электрическими сигналами в миндалевидное
тело мозга и подавляет воспоминания. Просто расслабься, а еще лучше попытайся уснуть. Фильм будет
напрямую подключен к нейронам гиппокампа, это встряхнет твою память.
Голос в динамике звучал умышленно монотонно и успокаивающе. Я немного расслабился, закрыл
глаза и невольно стал вспоминать содержание фильма. Хотя не исключаю, что именно подключенные к
голове провода вызвали видения в виде эпизодов из того интервью.
Томограф тихо гудел, и вскоре я даже задремал.
Раздался щелчок – и кушетка медленно поехала. Я открыл глаза. Приглушенный свет наполнял
кабинет. За стеклом находился Дитте и Бэйнион. Они склонились к монитору компьютера и, изредка
перекидываясь парой слов, внимательно что-то там рассматривали.
Пазл в моей голове не сложился. Тем не менее новые фрагменты в памяти всё же появились. Какие-то
лица, словно голограммы, возникали в сознании – прозрачные, не имеющие под собой материи, глубины
понимания.
И еще пришло осознание того, что я не имею ни малейшего представления о том, как выгляжу! Более
того, я даже примерно не представляю свой возраст.
Меня перевезли в палату, и через некоторое время вошел Кирк. Он без лишних церемоний устроился
на краю кровати.
– Голова болит?
– Нет.
– Скажи, после … – Бэйнион запнулся, – ну, той процедуры в томографе. Какие-нибудь новые
воспоминания появились?
– Да.
– Они связаны с фильмом?
– Да.
Лицо Бэйниона осталось усталым и беспристрастным, словно он вовсе не удивлен успешным
результатом.
– Завтра еще раз поспишь под этот фильм, только тебе нужно учиться расслаблять голову, работай
над собой. Том и Джим – самые близкие для тебя люди. Они могли бы записать аудиоинформацию из
твоего прошлого. И мы будем по частям заполнять память, как это было сегодня. Согласен?
– Да.
– Мы изучили мышиный мозг. Одна его частица, размером с крупинку соли, содержит информацию
объемом около сотни терабайт. Примерно столько же места заняли бы двадцать пять тысяч фильмов в
высоком разрешении. Вот и представь, какой масштаб работы нам предстоит. Ладно, отдыхай.
Бэйнион вышел из палаты, а я принялся жонглировать новой информацией. В памяти всплывали
какие-то лица, имена, события, словно перед глазами проносился причудливый вернисаж фотоснимков. Но
лица никак не желали объединяться с именами, зияющие повсюду пустоты не давали сомкнуться
информации в единое целое.
И еще терзали сомнения. Среди новых видений был большой особняк на побережье и четкое
осознание того, что это мой дом. Если это соответствует действительности, то, получается, я очень богат!
Тогда это проливает свет на происходящее здесь! Что, если мне в мозг заносят абсолютно чуждую
информацию? Я чистый лист бумаги в их руках, они в состоянии написать на нем всё, что пожелают. Этот
самый Джим может выступать заказчиком в таком грязном деле! Ведь, судя по степени родства, на котором
он так горячо настаивает, наследство должно достаться ему. Он уверяет, что есть еще и дочь, которая не
объявилась ни разу и даже не позвонила мне, что опять же противоречит его словам. Неужели сэкономили
денег на актрисе, которая сыграла бы роль любящей дочурки?
Меня лихорадило от всплывших вдруг подозрений! Я не знал, как поступить. Стоит ли продолжать эти
сеансы в томографе, открыв посторонним людям доступ к моему сознанию, или же отказаться и жить без
прошлого, полагаясь на интуицию в общении с окружающими людьми.
Оставалось лишь ждать возвращения Тома. У меня к нему накопилась масса вопросов.
На следующий день после обеда меня опять привезли на томограф, но я отказался от этой
процедуры. Бэйнион лишь удивленно вскинул широкие брови, что-то недовольно пробурчал и дал команду
Наоми перевезти меня в кабинет к японцу.
58
Симпли Кита родился и вырос в Токио. Георг нашел его в небольшом исследовательском центре
Джанелиа Фарм Медицинского института Говарда Хьюза. Ему было шестьдесят три года, хотя выглядел он на
сорок, возраст выдавали разве что обострившиеся носогубные складки. Всегда сдержанный и молчаливый,
без каких-либо эмоций на лице, словно чувства его были продезинфицированы. Он уже на следующий день,
после того как я пришел в сознание, начал заниматься со мной восстановительной вибростимуляцией
мышц. Постепенно Симпли увеличивал нагрузку на мышцы и продлевал время занятий.
Последнюю неделю мы упражнялись по два часа подряд ежедневно. Подключив множество датчиков
с идущими от них проводками, он расположился перед экраном компьютера, сосредоточенно всматриваясь
в цифры показателей. Когда подавалось невысокое напряжение, мышцы начинали непроизвольно
дергаться.
Не скажу, что эта процедура утомляла, скорее, вгоняла в тоску продолжительностью. Иногда японец
своим молчанием действовал мне на нервы. Если вывести средний показатель человека между японцем и
греком, то получился бы дивный и ненавязчивый собеседник.
Наступил вечер.
Я коротал время за просмотром канала "Discovery". Речь, благодаря занятиям с греком, более или
менее налаживалась. По крайней мере, медсестры уже без труда понимали мое мычание.
Наконец, раздался быстрый стук в дверь, и Том буквально внес в палату свою белозубую улыбку.
– Привет, дружище! Я слышал, ты что-то начал вспоминать? Вот как полезно оставлять тебя без
старины Тома, – его глаза излучали щенячий восторг.
– Я не Харт, – сразу же пресек его радость я.
– То есть как это не Харт? – искренне удивился Том. – Кирк сказал, что метод с фильмом работает.
Плохо себя чувствуешь, поэтому и отказался от сегодняшнего сеанса?
– Мне пытаются записать воспоминания, которых не было.
– Зачем нам это надо? Дэн, мы все желаем тебе только добра!
– Я никому не верю!
– Ну как же тебе доказать, что я твой друг, а Джим – твой сын?! – брызгая слюной, воскликнул Том.
– Принеси зеркало.
– Сейчас раздобуду, – неуверенно отозвался он и вышел из палаты.
Его не было минут пятнадцать, может меньше, но ожидание казалось мне бесконечно долгим. Я не
имел даже предположений по поводу своей внешности. Скошенные вниз глаза позволяли разглядеть лишь
темные волоски бороды на щеках.
Он вернулся, держа в руках айпад.
– Со стены снять не решился: вдруг упущу, и твоя многострадальная головушка не выдержит такого
обращения, – пытался шутить Том, включая девайс. – У Наоми зеркальце лишь в пудренице, твоя рожа
туда просто не поместится. Так что будешь лицезреть себя вот в этой штуковине.
На этих словах он приблизил экран к моему лицу, и я увидел его или себя. Не знаю, как правильнее
выразиться.
Я принялся жадно и напряженно всматриваться в эти чужие черты, которые мне предстояло
отождествлять со своим образом. Большие светло-серые глаза, окаймленные густыми черными ресницами,
строго изучали каждый сантиметр незнакомого лица. Нос с небольшой горбинкой придавал лицу волевое
выражение, черные густые брови и ярко выраженные надбровные дуги подчеркивали мужественность
натуры. Темная, местами неровно стриженая борода контрастировала с бледностью кожи, уже два года не
видевшей солнечных лучей.
Сложно передать свои ощущения. Обычный человек, довольно приятный, с умными глазами. Возраст
назвать было трудно, может лет тридцать или тридцать пять. Готов поклясться, я никогда прежде не видел
это лицо. Неужели всё, что они мне тут рассказывают, правда?
– Нужны доказательства операции, – медленно, по слогам промямлил я.
– Что нужно? – не понял Том.
– Доказательства пересадки мозга, – выводил старательно я.
Том задумался, смешно поджав нижнюю губу. В таком виде он напоминал гигантского черного
утенка.
– У Дитте должна быть видеозапись всей операции. Если он в своем кабинете, то узнаю прямо
сейчас.
Он большими шагами выбежал из палаты. "Бодрый старикан, – подумал я. – В нем столько энергии,
что можно только позавидовать, особенно в моем положении".
На этот раз Том отсутствовал даже дольше, чем когда отправлялся на поиски зеркала. Вернулся он не
один, а с Дитте. Доктор держал в руках ноутбук.
– Дэн, – обратился Дитте, пригладив левой рукой усы. – В операционной действительно было
установлено три камеры. Мы с мистером Кросби сейчас просмотрели записи и пришли к выводу, что
59
процесс подготовки к операции ты можешь увидеть. Но последующее за этим вскрытие черепной коробки
– зрелище не для слабонервных. Оно может негативно повлиять на психику неподготовленного человека.
Поэтому я сам выберу эпизоды для просмотра.