– Так, теперь можно звонить Анжелике, – довольно произнес я.
Он помог мне принять более удобное положение. Я практически сидел, откинувшись на изголовье.
– Мне нужно инвалидное кресло: если не начну выходить на свежий воздух, то сойду с ума, – с
мольбой в глазах обратился я к другу.
63
– Я уже говорил об этом с Дитте. Он считает, что еще как минимум месяц тебе нужно воздержаться
от прогулок. Сейчас ветрено, а в твоем положении любая простуда может привести к летальному исходу, -
озабоченно нахмурившись, объяснил Том.
– Ладно, – проворчал я, уступая его занудству, – и еще: надо пересмотреть мое меню. Один вид
рыбы уже скоро станет вызывать тошноту. Я что вам чайка? Хочу хороший стейк, картофель, кофе, сигару и
виски!
– Ага! Широко шагаешь! Штаны не порви! – возмутился он и уже более спокойно добавил: -
Странно, ты же всегда любил рыбу? Похоже, твои вкусы стали меняться. Надо уточнить у Майкла, что там
едят эти русские.
– Уж точно не морских гадов, которых вы мне таскаете каждый день!
Джим оказался в режиме онлайн, и после непродолжительных гудков его сосредоточенное лицо
появилось на экране.
– Привет, Джим, – поприветствовал его Том, заглянув на секунду в экран ноутбука.
– Привет, – обратился я к Джиму.
– Привет, – кивнул он мне. – Звонил Дитте и сообщил, что твои пальцы начали двигаться.
– Да. Я сегодня на редкость подвижен.
Чувствовалось, что Джим избегает называть меня отцом, да и мне, признаться, не хотелось называть
его сыном. Решив раз и навсегда обойти эту проблему, я предложил:
– Давай, ты будешь называть меня Дэн. Я же понимаю, что глупо звать отцом парня, который годится
тебе в сыновья.
– Отличная идея, – усмехнулся Джим. – Рад, что ты сам это предложил. Теперь ты совсем
мальчишка, – смеялся Джим. – Послушай, а может, мне тебя усыновить?
– Подумаю об этом на досуге, – довольно ухмыльнулся я. – Анжелика дома?
– Нет, на тренировке.
– Жаль, – огорчился я.
Мы обменялись парой дежурных фраз, я показал ему, как шевелю пальцами, и на этом попрощались.
Прошло еще две недели. Февраль заканчивал свое шествие, и всё чаще яркие лучи полуденного
солнца отдыхали на стене моей палаты.
Кисть левой руки уже неплохо функционировала, ловко справляясь с компьютерной мышью. Теперь
рядом с ней всегда лежал кистевой эспандер, и каждую свободную минуту я усиленно тренировал пальцы,
доводя их до дрожи. Но согнуть руку в локте пока не представлялось возможным. Кисть была неподъемной,
словно к ней привязали гирю. Несмотря на кажущуюся малую физическую нагрузку при выполнении
пассивных упражнений, даже эти усилия отнимали много сил. Правая рука тоже делала успехи: как и в
случае с левой, первым начал шевелиться мизинец, и китаец с японцем прорабатывали эти зоны более
усердно.
Однажды в разговоре Дитте признался, что в восстановлении рук он был уверен и прежде, а вот
насчет ног имеет серьезные опасения, ведь пока я не мог даже пошевелить пальцами ног, хотя чувствовал
прикосновения к ним.
В работе по восстановлению памяти Бэйнион выбрал несколько другой подход. Теперь он дожидался,
пока я усну в томографе, и лишь после включал одну и ту же аудиозапись с голосом Джима, в которой сын
рассказывал эпизоды из моей жизни. После пробуждения Бэйнион проводил тестирование на предмет
усвоения информации. Каждый раз процента на два воспоминания всё же оседали в моем мозге.
Со мной продолжал заниматься грек, и, если верить его словам, я делал успехи. Хотя, как он
выразился, легкая девиация языка еще имела место. Другими словами, язык немного отклонялся от центра
вправо. Я и сам чувствовал, что язык словно стал лучше гнуться или уменьшился в размерах, что
маловероятно.
Теперь я сам мог по Скайпу звонить Джиму, чтобы поболтать с Анжеликой. Должен признать, я уже
свыкся с мыслью, что этот мужчина – мой сын. Что ж, так тому и быть. Прохладная дистанционность в
отношениях с ним исчезла, но особой теплоты и привязанности к нему я не ощущал.
Ноутбук всегда был в моем распоряжении, закрепленный на подставке над кроватью на уровне груди.
Я часто заходил на страничку Джима в Фейсбуке, чтобы в очередной раз со счастливой улыбкой смотреть на
фотографии Анжелики. Я запомнил каждую из них в деталях и часто по вечерам перелистывал вновь и вновь
в своей памяти. Вот она совсем крошечная, лежит на животике и, опершись на ручки, старается держать
головку. Здесь девочке всего три месяца. Ее лобик пересекают множественные морщинки, вызванные не то
удивлением, не то напряжением, а может, тем и другим одновременно. Анжелика росла очень
эмоциональным ребенком. Уже в восемь месяцев она восхищалась красивыми вещами, так нежно
произнося: "Ах!". Вот ей уже год, и она, забавно расставляя ножки для равновесия, бежит по траве в
распахнутые руки Джима. На этом снимке дедушка Харт держит полуторагодовалую Анжелику на руках: они
64
смотрят друг на друга и заразительно смеются. А здесь ей два года, она надела туфли своей мамы,
завернулась в сиреневый палантин и вертится перед зеркалом. Вот первый день на льду, ей тогда было чуть
больше четырех лет, она взволнованно держит за руку тренера. Вот Анжелика задувает свечи на именинном
торте в виде ледовой арены, в середине которой – фигурка юной фигуристки, окруженная пятью свечами. А
здесь моя малышка, держа в руках букет, заботливо составленный флористами, уже идет в школу.
Все эти дни я не переставал заниматься самокопанием. Эти люди спасли меня от смерти, по крайней
мере они так утверждают, да и, судя по фильму, долго тот старик всё равно бы не протянул. Пора бы уже
было с большей теплотой относиться к Харту: все-таки это я сам. Однажды я даже пришел к умозаключению,
которое порядком развеселило: получается, я, подобно паразиту, теперь живу в теле другого человека!
Воспоминания, словно спутанная пряжа, лежали в углу, а та часть, которую уже удалось распутать и
аккуратно смотать в небольшой клубочек, с любовью оберегалась мною. Я так часто думал об увиденном
фильме, что либо действительно начал что-то вспоминать, либо просто заучил его и убедил себя, что
вспомнил.
А потом случилось то, что не происходило уже лет тридцать! Признаться, я даже успел забыть, как это
бывает. Ранним утром сквозь сон я почувствовал очень знакомое, но хорошо забытое ощущение. Такое
приятное напряжение в области полового члена, давление усиливалось с каждой секундой – и вдруг
наступила резкая пустота. Я открыл глаза. Простыня предательски топорщилась чуть ниже живота, и по ней
расползалось маленькое мокрое пятнышко. Я лежал и глупо улыбался вернувшимся ощущениям.
Прошла еще неделя. Я научился поворачивать голову вправо и влево. Приподнять ее с подушки пока
не хватало сил.
Утро началось как обычно, и день не предвещал никаких перемен.
Китаец молча выполнял свою работу. Я, стиснув зубы, смиренно позволял гнуть меня в самые
неприличные позиции. На лбу азиата выступила испарина, и дышал он часто. Наконец, время экзекуций
было закончено, и доктор покинул палату. Как только за ним закрылась дверь, я потянулся к компьютерной
мыши. И тут без стука ворвался Том. Как всегда паясничая, он напевал какой-то торжественный марш, за
ним следовал Дитте, толкая впереди себя инвалидную коляску.
– Такси вызывали? – жеманничал Том.
– Да я с вас возьму неустойку за опоздание! – радостно воскликнул я, предчувствуя грядущую
свободу в передвижении.
– Извиняйте, раньше не могли, – парировал он.
– Дэн, на улицу тебе выезжать пока нельзя, но по зданию лаборатории передвигаться уже можно.
Здесь полностью ручное управление, кнопки расположены в панели подлокотников.
Том тем временем скинул простыню. Они подхватили меня на руки и усадили в кресло. Думаю, Дитте
с его мощной мускулатурой справился бы и один. Я разволновался от новых ощущений. Пребывать в
вертикальном положении стало так необычно. На моей груди пристегнули ремни, чтобы я ненароком не
сложился пополам при наклоне вперед. Голова покоилась на комфортной бархатной подушечке, колеса
блестели новыми хромированными спицами. Сиденье приятно пахло кожей. Том показал основные кнопки,
и мы сделали небольшой круг по палате. Затем выехали в открытую дверь и двинулись по коридору. По пути
Дитте нас покинул, и Том с важным видом проводил для меня экскурсию, открывая дверь в каждый кабинет
и в двух словах объясняя его предназначение.
Том отпустил руки, и я уже сам управлял креслом. Это оказалось совсем не сложно. Каждая кнопка
отвечала за движение в указанном на ней стрелочкой направлении.
Мы поравнялись с дверью, надпись на которой предупреждала: "Вход строго по пропускам".
– Это лаборатория, там всё стерильно и жутко секретно, – пояснил сопровождающий. – А вот та
дверь в конце коридора – это своего рода склад инструментов, и там же морозильная камера, в которой
валяется твое тело.
Меня покоробило от услышанного. Сказанное прозвучало довольно жутко.
– Давай заедем туда, – предложил я.
– Дэн, не начинай! Там холодно, и камера на замке, а ключ хранится у Дитте.
– Ладно, проехали, – согласился, на самом деле испытав облегчение, вызванное отказом Тома.
– Ну, собственно, на этом этаже помещений больше нет, – резюмировал друг. – Еще несколько
человек работает на нас в лаборатории, которая располагается в здании бывшей канатной фабрики в порту
Бостона по соседству с Мартиносовским центром медико-биологической визуализации. Дэн, разворачивай
тачку обратно.
Мы проследовали обратно к палате.
– Примерно через месяц планируем перевезти тебя в санаторий. Там сможешь выезжать на улицу, а
пока придется потерпеть.
– А в чем проблема? Почему здесь нельзя? – возмутился я.
– Лаборатория законспирирована на территории одного из твоих заводов. И ежедневное появление
65
инвалида в коляске в сопровождении медперсонала вызовет массу вопросов и домыслов у рабочих
предприятия.
– К чему такая секретность?
– Не знаю, ты сам так решил.
Я вздохнул.
Мы вернулись в палату и устроились поудобнее, чтобы посмотреть баскетбольный матч с участием
"Boston Red Sox". Том был фанатом этого клуба, а я смотрел за компанию, рассеянно следя за ходом игры. В
голове же вертелось имя "Патрик", и я никак не мог вспомнить, есть ли среди моих знакомых человек с
таким именем.
– Том, а кто такой Патрик?
– Патрик? – оторвав взгляд от экрана и азартно покусывая губу, он быстро повернулся ко мне. Вид
его выражал недоумение: как я могу в такой решающий для матча момент думать о посторонних вещах?! -
Это твой дворецкий, – и опять впился взглядом в экран телевизора.
Через секунду он развернулся всем корпусом ко мне и радостно воскликнул:
– Ты вспомнил Патрика?
– Нет, я просто вспомнил, как я зову этого человека по имени. А как он выглядит, не помню.
– Ну, он моих лет, худой, на гусака похож, – попытался описать его Том. – Еще голову так набок
наклоняет, челку свою бережет, – и принялся старательно наклонять голову вправо. – Жена у него -
Даниэла, поварихой у тебя в доме работает. Готовит так, что закачаешься! Я пару раз испытал эрекцию от ее
паэльи прямо за столом.
Том замолчал, выжидающе глядя на меня.
– Нет, не помню.
– Ладно, еще вспомнишь, – махнул он рукой и снова погрузился в просмотр матча.
Спустя некоторое время озабоченно посмотрел на часы:
– Мне пора. Я, между прочим, не только нянькой у тебя работаю, но еще и начальником Службы
безопасности на этом самом заводе.
Изобразив уважение, я кивнул, давая понять, что ценю его помощь.
– Тебя на кровать пересадить или еще покатаешься? – осведомился он, снимая со спинки стула
пиджак.
– Еще покатаюсь. Думаю, санитары потом меня перекинут на постель, – заверил его я.
Том уехал. Я развернулся и покатился вдоль коридора по уже пройденному маршруту. Доехав до
двери, за которой находилось тело Харта, я остановился. Почему-то тянуло сюда, словно магнитом. При всем
желании я не мог протянуть руку и коснуться дверной ручки, но всё равно хотел находиться здесь. За этой
дверью покоилось доказательство моих сомнений. Мне не хотели показывать тело, однако и не скрывали
его наличие. Было бы куда проще сказать, что его кремировали, и вопрос был бы закрыт. Следовательно,
всё, что мне рассказывают, таки является правдой.
Я развернулся и покатился обратно к палате.
Наступило солнечное мартовское утро.
Ночью я видел странный сон. Был диалог меня нынешнего с собой прежним. Я давно не видел снов.
Под действием обезболивающих препаратов спал как убитый без каких-либо сновидений. Но сегодняшняя
ночь стала исключением.
Я, в сегодняшнем облике, находился в какой-то незнакомой комнате. Она напоминала дорогой
гостиничный номер. В помещении царил полумрак, лишь свет от плазменного экрана телевизора и
настольная лампа создавали ненавязчивое освещение. Я сидел, развалившись в кресле рядом с
журнальным столиком, и пил виски. На столе валялась пачка сигарет. Я потянулся к ней и вынул одну.
Чиркнул пальцем по зажигалке и, прикуривая, прищурил глаза из-за дыма. Взгляд скользнул в сторону
висящего напротив зеркала. Повторяя позу с зажженной сигаретой в одной руке и зажигалкой в другой,
оттуда на меня взирал старик. От неожиданности я вздрогнул всем телом. Старик грустно усмехнулся. Я
торопливо разогнал рукой облачко дыма, надеясь, что это оно причина возникшей галлюцинации. Но старик
не исчез.
Более того, я узнал его. Это был Дэн Харт! Перед ним на столе стоял такой же, как и у меня, стакан с
виски. Он, не торопясь, взял его в руку и поднял повыше, обычно так делают, когда приглашают выпить за
компанию.
– Твое здоровье, Алекс! – глухим голосом, точно таким, как в фильме, произнес Харт.
– Я не Алекс, – ответил я.
– А кто же ты?
– Дэн.
– Нет, это я Дэн, – настаивал он, делая ударение на слове "я".
66
– Но у меня нет другого имени.
– Книга под названием "Дэн Харт" прочитана до конца. Теперь твое имя – Алексей, и тебя очень
ждут в России.
– Кто меня ждет?
– Мать! Она молится о тебе каждый день, и я слышу эти молитвы.
– Но как мне найти ее?
– Тебе помогут знаки!
– Какие знаки?
– Ищи, и ты их найдешь! Обещай, что встретишься со своей матерью!
– Обещаю.
После этих слов старик в зеркале исчез.
Утром, проснувшись, я вспомнил в мельчайших деталях свой сон. Я не верю в мистику, однако
увиденное пробирало до мурашек по коже. Знаки. Старик сказал искать знаки. Но что это может быть? Где
их искать? Так, что там читал Том? При мне не было даже бумажника, лишь шорты и разбитый мотоцикл. По
татуировкам мы поняли, что парень из России. Что там было изображено? Нет, не помню. Слово
"Екатеринбург" и еще что-то про кинжалы вроде. Надо дождаться Тома и набрать те слова в поисковике.
Том всегда появлялся после обеда, сытый и воодушевленный. Вот и сегодня, держа зубочистку, он
пытался извлечь застрявший в зубах укроп.
– Привет, Дэн! Ты знаешь, почему после плотного обеда хочется спать?
– Знаю, потому что кровь от головы устремляется к желудку.
– А вот и нет! Потому что кожа на животе оттягивается вниз, и от этого веки тоже оттягиваются вниз и
прикрывают глаза.
– Сам придумал?
– Ага, – гордо кивнул он.
– Молодец! А теперь давай о деле. Принеси медицинскую карту донора. Нужно покопаться в Сети.
Возможно, по татуировке удастся узнать что-то конкретное об этом русском парне.
– Это ты теперь типа Холмс, а я – Ватсон?
– Вроде того, – улыбнулся я.
– Так чего зря ботинки топтать? Давай сфотографирую твои почеркушки. Всего и делов-то!
Том приподнял рукав больничной рубашки и сфотографировал татуировку на мобильный телефон.
Через пару минут мы уже внесли в строку поиска сочетание из слов "Черные ножи Екатеринбург". Google
выдал ссылку на сайт местного байкерского клуба "Черные ножи". Именно логотип клуба был запечатлен в
виде татуировки на левом предплечье донора. Мы в замешательстве уставились на русский текст сайта.
– Может, позвонить Майклу? Он подъедет и переведет, – предложил Том.
– Нет, давай копировать текст в транслейтер, – нетерпеливо ответил я.
– Но это долго! – возмутился, было, он.
– Ничего. У нас масса свободного времени, – упрямо настаивал я.
Том принялся наугад открывать фотоальбомы: "Байк-шоу", "Открытие сезона", "Средиземноморье",
"Посещение детского дома". Наконец, мы нашли раздел "Вечная память…". Чувствуя близость разгадки и
не веря, что всё оказалось так просто, я кликнул по этому заголовку. Там был список имен и фамилий. Я
начал открывать каждую строку по порядку. Четвертым в списке был некий "Алексей Мальцев". Я кликнул
по этой строчке.
На экране появилось изображение моего донора, сидящего на красном мотоцикле Yamaha. В руках
он держал шлем, который там, в далекой Камбодже, мог бы сохранить ему жизнь. Ниже мы перевели текст:
"Он был чутким от природы мотоциклистом – чувствовал железо, как живое существо, которое он укротил.
Он был новой звездой среди байкеров, молодые хотели на него походить, на него равнялись, его ставили в
пример, у него учились. Байкеры не умирают, они превращаются в ветер. Ему было всего двадцать семь
лет". Теперь я знал имя и возраст своего тела.
Том, увидев фото донора, присвистнул от удивления.
– Нет, ну ты подумай, какая замечательная вещь – татуировка! Жаль, что на мне ее будет не видно, а
то сегодня же подписал бы себя.
– Просто подарок судьбы какой-то, не иначе, – добавил я.
– И что теперь?
– Надо сообщить близким, что он жив, – предложил я. – Наверное, будет правильней заявить в
российское посольство, что я в результате аварии полностью потерял память и два года провел в клинике,
пусть сами сообщат родным.
– Подожди, есть маленький нюанс. Мы без согласия родных использовали тело в качестве донора.
Это уголовное дело, Дэн!
67
– Но мы скажем, что не знали его имя и поэтому не могли связаться с родственниками, – пытался
оправдать наш поступок я.
– Мы должны были сообщить об этом в российское посольство, ты же сам это только что сказал! -