В такси на Кейт нахлынуло невыразимое облегчение: оттого, что больше не хочется умереть, что незачем сидеть в четырех стенах, что на работе ее ждет такая отрадная - по сравнению с домашней заботой - обезличенность. Правда, на работе свои сложности и люди, от которых лучше держаться подальше, но с другой стороны, за них незачем нести ответственность. Никого из них не придется с жаром благодарить за любое выполненное дело, ведь для этого их и нанимали.
Как хорошо, что Роза попыталась навести в квартире порядок. Вернувшись домой после выходных, проведенных в Дорсете у родителей Барни - слишком много еды, с точки зрения Кейт, чересчур много заботы, внимания, мягких подушек и встревоженных вопросов, - они обнаружили, что квартира пропахла хлоркой, а все комнаты до единой приобрели странный вид, словно некий природный катаклизм взбаламутил было их, но вдруг утих, не завершив начатое. Роза умела браться за дело и энергично доводить его до какого-то промежуточного этапа, но закончить работу, замести следы, подумать о завершающих штрихах было выше ее сил - она искренне не понимала, зачем это нужно. Такими были и ее университетские эссе: энергично и решительно начавшись, они просто останавливались, не дойдя до конца, словно в авторе внезапно иссякло топливо. Барни оглядел гостиную.
- Словно кто-то оставил окно открытым, и по дому пронесся ураган.
Кейт была несказанно благодарна - в сущности, особенно благодарна - за то, что в момент их возвращения Розы не оказалось в квартире. Она оставила на кухонном столе в вазе связанные в тугой пучок чахлые тюльпаны из супермаркета и записку с сообщением, что она уходит на всю ночь. Чувствуя себя предательницей, Кейт приоткрыла дверь в комнату Розы и заглянула внутрь. Постель была, грубо говоря, заправлена, пол условно чист, потому что всю одежду Розы, сваленную кучей в одном углу, прикрывал оранжевый твидовый пиджак, раскинувший рукава, словно для гротескного объятия. Кейт сглотнула. На перевернутой коробке из-под вина, заменявшей Розе прикроватную тумбочку, стояли кружка и стакан. Подавив желание войти и забрать их, Кейт прикрыла дверь.
На следующее утро, в предвкушении свободы целого рабочего дня, оказалось гораздо проще воспринять старания Розы. "Потеря работы, размышляла Кейт, - почти то же самое, что и разрыв отношений, даже если работа не представляла ценности. Когда тебя отвергают, не важно, заслуженно или нет, страдает не только уверенность в себе, но и вера в будущее, умение видеть, что любые усилия могут стать крохотным вкладом в успех. Надо это запомнить, - думала Кейт, - обязательно надо запомнить, какими бессмысленными кажутся повседневные дела, когда не видишь цели своего пути. Надо запомнить, каково это - держаться на плаву, когда поблизости нет ни одного обломка, за который можно уцепиться".
Такси подрулило к бордюру. Широкий тротуар отделял Кейт от причудливого фасада из стекла и стали - здания вещательной компании, где в информационно-аналитическом отделе Кейт проработала три интересных и плодотворных года. О такой работе она мечтала все годы учебы в университете и после его окончания, пока не могла найти ничего подходящего, но не сдавалась. В сущности, такую работу должна была получить и Роза.
Кейт наклонилась вперед и просунула купюру через отверстие в стеклянной перегородке, за которой сидел водитель. Как это удивительно, как приятно - вернуться на работу. Она вышла из машины и минутку постояла на тротуаре, запрокинув лицо к небу. "Замужем, - сказала она себе, - беременна, с работой. Так держать, девочка!"
В кофейне после читки Ласло признался, что хочет есть.
- Я так перенервничал…
- Ни за что бы не подумала.
- Меня не покидала мысль, что я все равно не сыграю его, что это ошибка. Вот он и получился у меня слишком нервным и обидчивым. Я вовсе не хотел, чтобы он настолько жалел себя. Хотите бублик?
- Бублик я тебе принесу, - пообещала Эди.
- Нет, что вы, это же я позвал вас выпить кофе.
- А я тебе мать, - возразила Эди. - Не забывай.
Ласло взглянул на нее и серьезно признался:
- Вы были изумительны.
У Эди дрогнул подбородок.
- Да нет, не особенно. Это же моя работа - я занималась ею, когда ты еще в коляске катался.
- Вряд ли.
Она вытащила из сумки бумажник.
- Сколько тебе лет?
- Двадцать четыре.
Эди удовлетворенно кивнула.
- Я же говорю - ты в то время еще в коляске катался. Какой тебе бублик?
- Поджаренный, будьте добры. А два бублика, наверное, нельзя?
- Еще как можно. Со сливочным сыром?
- Как вы догадались?
- Материнское чутье подсказало, - объяснила Эди.
Она пробралась между маленькими металлическими столиками к прилавку. В гигантском зеркале за ним отражался весь зал, и Эди видела, как Ласло наблюдает за ней - он выглядел точно так, как ее дети после школьных экзаменов по предметам, которые им удавались: возбужденно и измученно. Из него получится отличный Освальд, подумала она: с верной пропорцией страсти и молодого задора, достаточно пугливый, чтобы вызывать сочувствие, и настолько эгоистичный, чтобы не на шутку взбесить. А она сама… ну что ж, образ фру Альвинг наводит на множество мыслей, и почти все они - о лжи. Наблюдая за Ласло в зеркало, Эди задумалась о том, сколько усилий понадобилось, чтобы ложь образовала ядро неистового материнского стремления опекать, которым она наделила фру Альвинг. Даже издалека было видно, как проголодался Ласло. Эди заметила, что он смотрит на нее с восхищением, но не в последнюю очередь потому, что она возвращалась с кофе и бубликами, и при виде этой простой и понятной потребности ее сердце радостно дрогнуло.
Она поставила поднос на столик.
- Можно спросить одну вещь? - начал Ласло.
- Можно.
- Только, пожалуйста, ответьте откровенно…
- О, это мой конек, - отозвалась Эди, разгружая поднос и придвигая к Ласло бублики. - У меня диплом по откровенности. Можешь спросить у моих родных.
Он взялся за нож.
- А ваши родные - это…
- Один муж, трое детей, двое из которых старше тебя.
- Не может быть!
- Правда-правда. - Она повернулась и переставила пустой поднос на соседний столик. - Так о чем ты хочешь спросить?
- Скажите… - Он осекся.
- Что тебе сказать?
- Скажите, из меня выйдет толк?
А это, оказывается, приятно, размышляла Вивьен, нежась в ванне и придерживая на бортике чашку чаю с валерианой, - приятно думать, что Роза поселится у нее в свободной комнате. Обстановка этой комнаты подчинялась обычному для времен детства Вивьен и Эди диктату, который предписывал целое помещение дома отводить мифическому существу под названием "гость", который требовал соответствия завышенным стандартам совершенства и педантичности повсюду, где появлялся. Пахнуть полиролью для мебели полагалось не только гостиной, но и свободной комнате наверху, подозрительно напоминающей номер в провинциальном отеле - с двумя кроватями, застеленными зелеными покрывалами, вышитыми гладью, и шкафом, в котором хранятся лишь запасные одеяла и громыхающие плечики. Столкнувшись с этим правилом, Эди из чувства противоречия не оставила ни одной свободной комнаты в своем доме; Вивьен же поступила по примеру матери. В комнате для гостей Роза найдет и книги, и бумажные платки, и торшеры с исправно работающими лампочками. А если, укладываясь в постель, где наволочки подобраны в тон простыням, Роза сделает сравнение в чью-то пользу, Вивьен тут ни при чем.
Когда Роза позвонила и попросила разрешения навестить ее, Вивьен сразу же позвала ее на ужин. Затем она предложила прийти в воскресенье и добавила: "Почему бы тебе не заночевать у меня?"
Роза колебалась.
- А это удобно?
- Ну конечно. Думаешь, тебе самой потом захочется тащиться обратно в центр?
- Остаться было бы гораздо лучше, - призналась Роза.
По мнению Вивьен, Роза выглядела неважно. Конечно, она привела себя в порядок - вымыла голову, отутюжила блузку, - и все же ей недоставало блеска, того самого, который превращается в сияние, когда ты влюблена, но становится приглушенным в часы невзгод, а бывает, что и пропадает полностью.
За ужином, во время которого Вивьен уже подумывала, что единственная бутылка вина смотрится бедновато и расслабиться не помогает, выяснилось, что нынешние невзгоды Розы грозят затянуться на несколько ближайших лет. После неудачного романа с Джошем и разрыва с ним же все пошло наперекосяк, и вместе с благоразумием и возможностями была потеряна работа, зато появились долги.
- Наверное, напрасно я рассказываю тебе все это, - заметила Роза, поедая виноград с рассеянностью человека, которому уже незачем беречь фигуру.
- Почему же? Я ведь твоя тетя…
- Я имею в виду, зря я вообще делюсь своими бедами. Я уже взрослая, должна справляться сама. Должна однажды утром проснуться исполненной решимости, поклясться устроить свою жизнь и сразу составить список приоритетов. А не мыкаться, словно беспомощная овечка, которая заблудилась и не знает, как вернуться обратно на пастбище.
Вивьен поднялась, чтобы сварить кофе.
- Симпатичный образ.
- Вот только ситуация так себе.
- Да. - Вивьен сняла с верхней полки кофейник. - А ты не думала вернуться домой?
После паузы Роза нехотя призналась:
- Я пыталась.
Вивьен обернулась.
- Ни за что не поверю, что мать тебя не пустила…
- Да нет, что ты…
- А в чем же дело?
- Папа не разрешил. Но об этом не знает никто, кроме Бена. Так что никому не рассказывай.
Вивьен улыбнулась.
- Я и не собиралась. - Она насыпала кофе в кофейник и осторожно добавила: - Твоя мать не понимает, почему ты решила пожить у друзей. Ей невдомек, почему ты не вернулась домой.
- Что поделать, - отозвалась Роза, - я просто не могу.
- Что не можешь?
- Жаловаться маме после разговора с отцом.
- Его можно понять. - Вивьен включила чайник. - Любой мужчина хочет, чтобы жена принадлежала ему одному. Кроме моего мужа, - беспечно добавила она.
Роза вскинула голову.
- Наверное, поэтому ты до сих пор любишь его.
Вивьен вернулась к столу и присела.
- Еще вина?
- Хорошо бы, но не стоит, - ответила Роза. - Завтра я продаю горящие туры на канарский остров Лансароте.
- Ничего, справишься. Я продала уйму книг, в которые даже не заглядывала. - Взяв вилку, она принялась задумчиво рисовать линии на своей салфетке. Потом сказала: - Ты найдешь другую работу.
- Надеюсь.
- Работу найти гораздо легче, когда у тебя уже есть одна.
Роза катала по краю тарелки подпорченную виноградину.
- Меня беспокоит не столько работа. Не знаю, как жить дальше. Как жить, чтобы начать возвращать долги, как мне… - Она осеклась, помолчала и дрогнувшим голосом добавила: - Извини.
Вивьен провела еще одну линию, перпендикулярную предыдущей.
И предложила:
- Перебирайся сюда.
- Что?
- Сюда, ко мне. Переезжай и поживи пока здесь.
Роза уставилась на нее.
- Нет, я не могу…
- Это еще почему?
- Ну, ты же моя тетя…
- Вот именно.
- А мама…
- Может, она еще обрадуется.
- Думаешь?
Они переглянулись.
- Вряд ли, - покачала головой Роза.
- Ну и что?
- О Боже…
- Какая тебе разница, где жить, пока не разберешься, как быть дальше, не начнешь выплачивать долги и не найдешь другую работу?
- Пожалуй, никакой…
- Она побушует и успокоится, - заверила Вивьен. - Ты же знаешь Эди: сначала скандал, потом обида, и все, как будто ничего и не было. С ней ничего не случится.
Роза с расстановкой произнесла:
- Это было бы замечательно…
- Да. Я бы не отказалась.
- Я постараюсь…
Вивьен поднялась, чтобы принести кофе.
- Мы обе постараемся. - Она взглянула на Розу через плечо и улыбнулась. - Вот увидишь, будет весело.
И вправду весело, думала она теперь. А если повезет, в придачу к веселью явятся облегчение и утешение, ощущение собственной незаменимости, ведь многое в жизни могут обеспечить только женщины, которые уже прожили жизнь и знают, как вести хозяйство. Вивьен глотнула чаю. Прежде чем уйти в свободную комнату, Роза поцеловала ее - во внезапном порыве благодарности, какой испытывают люди, которым нежданно-негаданно протянули руку помощи.
- Я зашла просто поговорить, - напомнила Роза. - Я и не думала…
- И я тоже, - кивнула Вивьен. - Такое редко случается.
Она улыбнулась своей чашке с чаем. А докладываться Эди можно и не спешить.
Глава 7
Лофт в Бэнксайде располагался в огромном перестроенном здании склада викторианской эпохи. Его недавно отчищенные от копоти кирпичные стены со свежепробитыми в них современными окнами в матовых черных рамах были обращены к очаровательной - притом новехонькой - мощеной улочке, отделяющей дом от его близнеца, расположенного по соседству, в десяти футах. Подняв голову, каждый первым делом обратил бы внимание на прилепившиеся к верхним окнам выходящего на реку фасада здания изящные черные балкончики - Мэтью представил себе, как Рут будет посиживать на одном из них летними вечерами, с бокалом водки с клюквенным соком или другого напитка, актуального на тот момент в ее кругу, сидеть и млеть от живописной панорамы и гордости собственницы.
Мэтью обнаружил, что эти мысли не приносят ничего, кроме дискомфорта. В сущности, никаких иных чувств и не мог вызывать этот прокисший суп разочарования, упреков в свой адрес и неожиданно отчетливой и стойкой грусти. Дело было не просто в том, что он обижался на Рут или злился на себя за то, что прошляпил очевидное, потому что случившееся обрушилось на него - точнее, на них обоих - слишком неожиданно, подогретое не тем, что обсуждалось открыто, а скорее замалчиваемым подтекстом. Он мог бы проклинать себя за то, что запутался в этой мешанине, но даже проклятия не помогали: оглядываясь назад, он отчетливо видел, каким путем пришел к нынешнему состоянию.
Когда Мэтью объявил, что ни при каких обстоятельствах не будет участвовать в покупке этой квартиры, Рут замерла. Долгое время она задумчиво вглядывалась в него, а затем спросила:
- Можно попросить тебя только об одном?
- О чем?
- Пойти со мной и посмотреть ту квартиру. Просто взглянуть.
Он покачал головой:
- Нет.
- Ну пожалуйста, Мэтью.
- Мне она не по карману. Не хочу пускать слюни, глазея на то, чего не могу себе позволить.
- Это не для тебя, а для меня. Это я хочу, чтобы ты посмотрел квартиру.
Он промолчал.
Она почти робко добавила:
- Хочу, чтобы ты увидел, что я покупаю.
- Зачем?
- Чтобы и ты был причастен…
- Не выйдет.
- Но ты ведь придешь туда, заглянешь проведать меня?
Он колебался. Сердце сжалось.
- Конечно, - наконец ответил он, не глядя на Рут.
- Тогда приходи.
- Рут…
Она шагнула к нему, обняла за плечи и уставилась в лицо так пристально, словно задалась целью пересчитать ему ресницы.
- Мэтт, Мэтт! Для нас это еще не конец.
И вот теперь, застыв в нерешительности на ровно уложенных плитах дорожки, Мэтью твердил себе, что однажды проявить доброту - или трусость - одно дело, а упорствовать в них - совсем другое, и ничего хорошего из этого не выйдет. Что бы там ни говорила Рут, как бы ни умоляла, нельзя допустить, чтобы она заподозрила: он мог бы найти способ все переиграть, хотя имел преимущества лишь там, где и следовало ожидать, в постели, и сам понимал, что этого недостаточно.
Мэтт толкнул тяжелую стеклянную дверь бывшего склада и шагнул в высоченный вестибюль с гранитным полом и окнами высотой аж до крыши. Стилизованная под заводскую стальная лестница уходила вверх за рядом лифтов, а в остальном вокруг было пусто - ни картины на стене, ни урны, ни банкетки, ничего, кроме высоких и молчаливых акров роскошно отделанного темного полированного пространства. Мэтт вошел в лифт и нажал кнопку шестого этажа.
Двери лифта открылись, его ослепил внезапный поток света.
- А я тебя видела! - воскликнула Рут. Она стояла в распахнутых дверях. Казалось, за ее спиной разверзается пустота. - Вышла на балкон и увидела!
Он наклонился, чтобы поцеловать ее. Она повернула голову, пытаясь коснуться его губ, но промазала. Мэтт прошел мимо.
- Ого.
- Чудесно, правда?
Он кивнул. Комната за распахнутой дверью была светлой и сияющей, с высоким потолком, а где-то в дальнем конце в огромные окна врывалось небо.
Рут взяла его за руку.
- Видишь? Теперь ты понимаешь, почему я не могла не купить ее?
Она повлекла его за собой, оставила в центре комнаты и закружилась по ней.
- Здорово, да?
- Да.
- Такой простор! Такой воздух! Да еще в самом центре Лондона! До работы пешком дойти можно!
- Да.
- Пойдем, посмотришь ванную, - позвала Рут. - Душ - просто отпад. А в кухне микроволновка встроена в гарнитур. Как на звездолете.
Мэтью двинулся следом за ней по паркетному полу, через дверь в прозрачной стене, сложенной из стеклоблоков. Рут уже стояла в душевой кабинке - металлическом цилиндре, атласную гладкость которого нарушали только маленькие иллюминаторы из голубого и зеленого стекла.
- Видел когда-нибудь такое?
- Нет, - ответил Мэтью. - Никогда.
Рут вышла из кабинки и произнесла, вдруг посерьезнев:
- Жаль, что все так получилось.
Он кивнул.
- Жаль, что тебе придется поселиться в моей квартире, - продолжала она. - Лучше бы она была нашей.
Он прислонился к стене, чувствуя холодную твердость стекла сквозь рукав куртки.
- Нет, не придется, - слишком громко возразил он.
Она промолчала, стремительно прошла мимо него и вернулась в большую комнату. Он двинулся следом. Она стояла возле раздвижных дверей на балкон и смотрела на реку.
- Пожалуйста, не говори так, - попросила она.
Он застыл у нее за спиной, но не слишком близко.
- Ничего не поделаешь, Рут. Если я останусь здесь, между нами нарушится равновесие. Конечно, оно уже нарушилось, но это еще не самое худшее. Только представь, что из этого выйдет. Жалкое зрелище.
Круто обернувшись, она с яростью выпалила:
- Ты не станешь жалким. Я тебе не позволю.
Он вымученно улыбнулся:
- Ты меня не остановишь. Что сделано, то сделано.
- Мэтт…
- У нас было много хорошего, - продолжал он, - не подумай, что дело в нелюбви…
Она шагнула вперед и взяла его за руки.
- Давай будем считать, что я ее не покупала! Ты гораздо дороже мне, чем…
Он отступил и мягко высвободился.
- Нет, так не пойдет… - Он покачал головой.
Она бессильно уронила руки и несчастным голосом выговорила:
- Я не хотела… такого.
- Знаю, ты не нарочно.
- Неужели… у меня искаженная система ценностей?
- Нет, что ты.
- Пожалуйста, прошу тебя, не уходи.
Он огляделся.
- Отличная квартира. Здесь ты будешь счастлива.
- Мэтт…
Он подался вперед и приложил ладонь к ее щеке.