– Совсем и не поэтому, наивная и доверчивая мадмуазель! Сейчас я тебе включу ночную запись. Посмотришь, послушаешь, проанализируешь…. А я пока подожду с отдыхом, посижу здесь. Вдруг, у тебя – после просмотра – возникнут ко мне вопросы? А они непременно возникнут, обещаю…
Надо отдать Милене должное: плёнку, запечатлевшую визит неожиданных ночных гостей, она просмотрела внешне хладнокровно и абсолютно спокойно. Даже – по окончанию – не стала перематывать назад, чтобы изучить всё по второму разу. Только, тяжело вздохнув, обернулась и, посмотрев на напарника очень внимательно и уважительно, спросила – безо всякого неудовольствия и видимой досады:
– А почему этот сейф не был задействован для приёма южноафриканского груза? По каким причинам?
Ник подробно поведал про причины: рассказал о тёмных флюидах, исходивших от сейфа, о чуть подрагивающем пламени восковой свечи, о детективной истории 1908-10 годов, рассказанной памятливым милицейским майором Лёней.
– Всё – как всегда! – подвела Милена жирную черту. – Несогласованность, лёгкомыслие, головотяпство, не умение правильно оценить полученную информацию…. Как результат – полный провал тщательно разработанной операции. По крайней мере, её основного направления…. Получилось точь в точь по незабвенному Виктору Степановичу Черномырдину: – "Хотели как лучше, а получилось – как всегда!". Да, теперь всем генералам достанется на орехи, всем без исключения…. А ты, Николай Сергеевич, молодец! Настоящий профессионал и всё такое…. Готовь грудь для ордена! В том смысле, что старательно проверчивай дырочку в лацкане пиджака…. Иди уже, отдыхай! Горюшко ты моё, всевидящее и чуткое…. А за "натурального лоха и пустозвона" – извини! Была неправа, погорячилась немного…
Пожелав напарнице спокойного дежурства, Ник отправился в помещение для отдыха. Принял горячий десятиминутный душ, облачился в махровый безразмерный банный халат и прошёл на кухню. Там он оперативно приготовил яичницу: из шести яиц, с бужениной, ветчиной и свежими помидорами. Наделал вдоволь бутербродов с красной икрой и тресковой печенью. С аппетитом поел, выпив в процессе трапезы грамм двести пятьдесят водки и две банки светлого пива. В голове приятно и хмельно зашумело, вдоль позвоночника пробежала тёплая волна, нестерпимо захотелось спать.
Выкурив финальную сигарету, Ник старательно затушил окурок в стеклянной пепельнице и улёгся на одной из двух раскладушек, на той, что была безупречно заправлена – в отличие от второй, напоминавшей собой разворошённое воронье гнездо.
Сон пришёл сразу, как только его голова коснулась тощей подушки…
Старинный, массивный и слегка неуклюжий трёхмачтовый фрегат, чуть наклоняясь на левый борт, ходко шёл курсом прямо на малиновое вечернее солнце, неподвижно – как казалось – зависшее над линией горизонта. На двух передних мачтах корабля были подняты только нижние, светло-коричневые паруса, которые, звеня, выгибались крутыми дугами под напором устойчивого ветра. Третья же мачта была и вовсе голой, то есть, не обременённой ни единым парусом. На гребнях серых крутых волн отчаянно приплясывали мелкие белые "барашки".
"Судя по солнцу, фрегат идёт строго на запад", – решил Ник. – "А малое количество парусов говорит о том, что опытный капитан судна совершенно справедливо опасается ночного шторма".
Под центральной мачтой фрегата наличествовал раздвижной столик, плотно заставленный разномастными бутылками синего и зелёного стекла, оловянными чарками и стаканчиками, а также серебряными тарелками, наполненными крохотными пирожками, пирожными и прочими разномастными сладостями. Вокруг стола на складных и обычных стульях расположилась небольшая, но очень живописная и весёлая компания. Четверо мужчин – одетых в камзолы и мундиры старинного покроя, местами украшенные пышными белыми и фиолетово-лиловыми кружевами, со шпагами в ножнах на левых боках, в кудрявых париках – неторопливо и с явным удовольствием дымили деревянными и фарфоровыми курительными трубками. Две молодые и миловидные дамочки, одна – низенькая и полненькая шатенка, другая – высокая и очень стройная платиновая блондинка, облачённые в длинные и пышные платья, что-то пили – мелкими глотками – из фарфоровых чашечек, время от времени воздавая должное заварным пирожным, халве и мармеладу. Обнаружилась и старенькая испанская гитара, лежащая на бухте каната рядом с толстенной корабельной мачтой.
"Совершенно ничего хитрого!", – заявил самоуверенный и нагловатый внутренний голос. – "Очевидно, что совсем недавно завершился сытный и обильный ужин. А теперь благородные господа и дамы наслаждаются ликёрами, сладостями и хорошим табаком. Чувствуешь, братец, какой прямо-таки неземной, духовитый и сказочный запах? Это он и есть, аромат Далёких Стран! А путешественники, наверное, ещё и музицировать будут…. Какое это Время? Судя по одежде кавалеров и барышень, где-нибудь первая половина восемнадцатого века. Извини, но точнее сказать не могу…".
Очевидно, что господа и дамы продолжали старый спор-разговор, начавшийся ещё за ужином.
– И, всё же, ревность, уважаемые мои оппоненты, чувство гадкое и прескверное! – важно и авторитетно заявил широкоплечий кавалер, на голове которого красовался очень длинный и пышный, ярко-оранжевый парик. – В качестве веского доказательства привожу следующее стихотворение. Слушайте!
Лукавый взгляд из-под густых ресниц,
Удар – из-за угла.
Не мне тот взгляд предназначался!
И знаешь ты сама:
Сейчас умрут – те миллионы людей, зверей и птиц,
Который мог предназначаться тот взгляд из-под ресниц!
Послышались вежливые аплодисменты.
– Никогда не думала, дорогой, что ты так увлекаешься поэзией, – удивилась платиновая блондинка. – Рубака, армейская косточка, поклонник жёсткой воинской дисциплины, автор скучнейших Уставов и Уложений, и, вдруг, высокопарные рифмы? Я сплю и вижу призрачный сон, мои могущественные и насмешливые Боги? Грежу наяву? Впрочем, поговорим об этом подробнее потом, наедине…. Сейчас же мы рассуждаем о жгучей ревности, о её природе, о значимых плюсах и не менее значимых минусах…. Так вот, я не согласна с утверждением, что, мол: – "Ревность – гадкое и прескверное чувство". Категорически не согласна! Поэтому мы сейчас дружно попросим нашу обожаемую Гертруду, – кивнула головой в сторону полной шатенки, надкусывающей в этот момент крохотный эклер, – рассказать одну чудесную и увлекательную историю. А, именно, о том, как она вышла замуж за Людвига. Точнее о том, как они поженились – пятнадцать лет назад, на одном вечнозелёном тропическом острове. Герда, расскажи!
– Просим! Просим! – незамедлительно подключились остальные участники этой познавательной беседы.
– Только если Людвиг позволит, – шатенка лукава и откровенно кокетливо посмотрела на костистого и усатого верзилу, лицо которого украшали два длинных сизых шрама, а в мочке правого уха висела длинная золотая пиратская серьга – с грубо вставленным в её торце большим необработанным рубином. – Я женщина очень строгих и незыблемых правил! И без разрешения мужа никогда не скажу лишнего слова….
Собеседники весело рассмеялись, явно не веря в покорную молчаливость Гертруды, а усатый верзила с приметной серьгой в ухе лишь криво улыбнулся и смущённо пробормотал:
– Бог с тобой, Герда! Когда это ты – по поводу чего либо – спрашивала у меня разрешения? Если только лет эдак пятнадцать-шестнадцать назад, ещё до нашей свадьбы…
– Тогда слушайте, храбрые и любопытные путешественники!
– Знаете, мои дорогие друзья, эта история, которую я сейчас поведаю, стара, как и весь этот прекрасный мир, окружающий нас со всех сторон. Как это море, как вот это голубое и бездонное небо…. Маленькая рыбацкая деревушка, разместившаяся на морском берегу в тридцати пяти милях от датского столичного города Копенгагена. Тёмно-жёлтые низенькие дюны, ярко-зелёные высоченные сосны, розово-сиреневые корзинки цветущего вереска, рубиновая брусника, вызревающая по осени…. Домики-развалюхи с давно некрашеными стенами, покосившиеся плетёные заборы, тощие пятнистые чёрно-белые поросята, без отдыха снующие туда-сюда, старинные гнёзда аистов – на не менее старинных крышах. Древнее кладбище, где все таблички на могильных холмиках – без единого исключения – говорят о том, что здесь покоятся только храбрые моряки и рыбаки, да ещё их отцы, матери, верные жёны и малолетние дети…. И нет никакого выбора – всем родившимся в этой деревне! Рождение, море, море, море, море…, смерть…. Всё – на этом! Не знаю, как вам ещё объяснить…. Как это, вообще, можно объяснить?! Ты всего лишь родился, а уже всегда – днём и ночью – только и слышишь, что шум морского прибоя. Тебе всего год, а море – шумит, тебе исполнилось десять лет, а оно – шумит, ты умер – сто пятьдесят лет назад – а оно шумит…. Вот в такой рыбацкой деревушке мы с Людвигом и выросли. Морской прибой, повсюду – только рваные рыбацкие сети, вывешенные на просушку. Руки отцов – мозолистые и шершавые, руки матерей – красные и разбухшие от постоянного общения с соляным раствором. И деревенское кладбище…. Постоянно кто-то из мужчин тонул. Постоянно! Каждые две недели кого-то хоронили. Так заведено было много веков тому назад. Не нами заведено, не нам и переиначивать! Ладно, хватит уже о грустном…. Короче говоря, мы с Людвигом были соседями. Скорее всего, даже очень дальними родственниками: может, пятиюродными, может, шестиюродными братом и сестрой. В маленьких рыбацких деревушках, если тщательно разобраться, все друг другу родственники…. Людвиг меня старше на целых три с половиной года. Да, и что с того? Вместе росли, играли в доблестных виталийских братьев, отважных путешественников, пиратов, в храбрых капитанов и их верных подруг.…Потом выросли, потихоньку начали хороводиться, даже серьёзно целоваться тайком. Всё однозначно и уверенно шло к весёлой сельской свадьбе, да и наши многочисленные родственники были только "за". И, вдруг, – Гертруда насмешливо нахмурилась, – некоторым молодым и не в меру горячим людям неожиданно взбрело в голову – поиграть в записного ревнивца…
– Ничего и не взбрело! – возмутился было Людвиг, но, заглянув жене в глаза, тут же смягчил тон: – Ну, наверное, взбрело. Молод был, невыдержан, избыточно горяч…. Можно, я тоже чуть расскажу? Спасибо…. Так вот. Мне тогда только что исполнилось полных восемнадцать лет. По нашим деревенским меркам – уже взрослый мужчина, обязанный и себе зарабатывать на жизнь, и в родительское гнездо приносить деньги, чтобы было, на что поднимать младших братишек и сестрёнок…. Я с одиннадцати лет отирался около кузни хромого Свена. Сперва просто подай-принеси, подержи-сбегай. Потом стал огонь разжигать в кузнечном горне, готовить нехитрые обеды-ужины для молотобойцев, благо они были ребятами добрыми и непривередливыми…. Если говорить совсем уж по-честному, то не грело меня это кузнечное дело! С самого малолетства грезил я о дальних морских путешествиях. Тропические вечнозелёные острова, покрытые яркими цветами, тонкий визг картечи, раны, слава, Южный Крест – прямо по курсу.… Ну, и об этом, как там его? О звонком ветре странствий! Только милашка Гертруда меня и удерживала на родимом берегу…. Ладно, продолжаю. К восемнадцати годам я стал полноправным кузнечным подмастерьем, мне хозяин уже много чего доверял по-настоящему серьёзного. Вот и в то безоблачное июньское утро…. Отправил меня хромой Свен в соседнюю деревню, которая была раза в два побольше нашей. Соответственно, и кузня там была поприличней и побогаче. Надо было – по записке моего хозяина – забрать там длинный прут какого-то хитрого сплава на медной основе. Иду себе, никого не трогаю, искренне радуюсь жизни, думаю о своей ненаглядной и симпатичной невесте. Кругом птички поют, бойкие кузнечики весело скачут под ногами, солнышко светит…. Взобрался я на пологий холм, с которого открывался отличный вид на соседскую деревню. Вернее, на новёхонький причал, к которому как раз подошла гребная шлюпка с двухмачтового корвета, вставшего на якоря в четверти мили от берега. Смотрю, среди встречающих – моя милая Герда. Удивился я немного: ни о чём таком она мне не говорила, не предупреждала. А сердечко учащённо так забилось, предчувствия нехорошие всякие поселились в нём…. Короче говоря, не стал я спускаться с того холма, а предусмотрительно залёг в густых кустиках цветущего вереска. Лежу себе, наблюдаю старательно. Вот шлюпка пристала, гребцы убрали вёсла, на дубовые доски причала стали вылезать люди, одетые в морскую королевскую форму. Один из них – очень высокий такой, стройный, широкоплечий, он мне сразу чем-то не понравился. Сразу…
– Это был мой двоюродный братишка, с которым я не виделась целых лет десять! – торопливо объяснила Гертруда и извинительно погладила мужа по руке: – Продолжай, дорогой, продолжай! Я, честное слово, не буду тебя больше перебивать. Честное слово!
Людвиг недоверчиво усмехнулся, пессимистично покрутил головой, но рассказ продолжил:
– Вот на шею этому высокому и широкоплечему красавчику, облачённому в парадную офицерскую морскую форму, моя наречённая невеста и бросилась…. Тут серая вязкая шторка и опустилась – и на мои глаза, да и на мой разум в целом. Поднялся я на ноги, да и пошёл – куда глядят глаза, старательно размазывая по лицу горючие слёзы и зелёные сопли…. А чтобы вы, уважаемые господа, делали бы на моём месте? Чтобы подумали? Небось, что королевский блестящий офицерик – нечета деревенскому увальню-кузнецу? Вот то-то же…. К утру я успешно притопал в город Копенгаген и нашёл морской порт. Долго ходил между разными фрегатами, бригами, корветами и бригантинами, всё пытался наняться юнгой и уйти в дальнее и долгое плавание. Ибо твёрдо и окончательно решил – навсегда покинуть хмурый и печальный датский берег, где проживают такие ветреные и вероломные особы, – с нежностью и обожанием посмотрел на свою полненькую супругу. – Но никому, как назло, юнги были не нужны! Вот такая неприятная закавыка образовалась…. Только на фрегате "Проныра" было вакантно место корабельного повара, кока – по-морскому. А старого кухаря зарезали – третьего дня – в пьяной кабацкой драке. Готовить, конечно же, я толком не умел, но больно уж хотелось уплыть. Нанялся, естественно, понятное дело…. Вечером того же дня мы и ушли – курсом на английский Плимут, к порту которого "Проныра" и был приписан. В первое же утро я получил с десяток крепких зуботычин и недобрых подзатыльников. Не, с капитаном, его помощником и штурманом не возникло никаких проблем. Я им приготовил отличную яичницу с беконом и солониной, бутерброды с малосолёной икрой камбалы и печенью трески. Ели и не жаловались, а за кофе даже похвалили, мол, получилось просто замечательно…. Боцман же, мужчина хмурый и серьёзный, велел на всю остальную команду наварить рисовой каши. Я и наварил – со всем усердием. А про то, что рисовую крупу перед готовкой надо тщательно промывать, я, естественно, не знал. Получился натуральный, очень скользкий и противный клейстер, ну, моряки и поучили меня немного – кулинарным морским секретам…. Ничего, со временем я научился очень даже неплохо готовить, за что и получил соответствующее прозвище – Датский Кок. А ещё я сдружился с пожилым помощником капитана. Стал старик меня потихоньку обучать всяким морским премудростям: когда и какие паруса поднимать, правильно пользоваться буссолью и астролябией, курс прокладывать по морской карте, обходить стороной коварные боковые течения, лавировать между острыми прибрежными рифами.…Так что, я уже через полгода мог сойти за очень неплохого штурмана. А потом "Проныра" был взят на абордаж пиратами…. Мы тогда перевозили портвейн в бочках – из португальского Синиша – в английский Лондон. Отошли от пиренейского берега миль на сто двадцать, тут и налетел сильнейший пятисуточный шторм, отнёс наш фрегат далеко на юго-запад, прямо на пиратскую эскадру Эдварда Теча – по прозвищу Чёрная Борода…. Пираты нашему появлению очень обрадовались: ещё бы, полторы тысячи пузатых дубовых бочек, наполненных отличным португальским портвейном! Прямо-таки – подарок Судьбы! Настоящий дар Небес! Нашего капитана, его помощника, штурмана, боцмана и несколько матросов разбойники хладнокровно пристрелили и выбросили в море, а остальным велели – под страхом лютой смерти – продолжать старательно выполнять свои судовые обязанности. Вот так я, пусть и не по своей воле, стал пиратом…. Сперва плавал простым камбузным кухарем, через некоторое время был произведён в боцманы – с одновременным исполнением функций штурмана, потом – в помощники капитана. Но и тогда все меня упорно величали по-прежнему – Датским Коком…. Очень мне не нравилось быть пиратом, вот только никак не предоставлялось удобного случая – сбежать обратно, в нормальный человеческий мир. "Проныра" на якоря становился сугубо в гавани городка Порт-Ройала, всемирного пиратского гнезда. Да и там за мной присматривали внимательно…. Герда, твоя очередь наступила, рассказывай!
Гертруда задумчиво прищурилась, мечтательно улыбнулась и – с видимым удовольствием – приняла эстафету: