После безобразной по своей жестокости сцены и до конца всей беременности Михей не осмеливался больше поднять руку на супругу. В больницу Васька так и не легла, боли в животе постепенно сошли на нет – похоже, ребёночек всеми силами цеплялся за жизнь и за свою неразумную мамку. Уже тогда они с дочуркой любимой оказались крепко-накрепко связаны до конца своих дней. Мать оставалась в неведении о личной жизни Василисы, не замечая разительных перемен в поведении старшей дочери. А у той, честно сказать, и мысли не возникало, не дай Бог, пожаловаться или просто поделиться своими переживаниями и проблемами вроде как с самым близким человеком. Однокурсники отнеслись к "интересному" положению подружки крайне предупредительно – подкармливали фруктами, сладостями, кто-то притащил большой пакет грецких орехов, уже чищенных: "Вот, тебе надо! Точно знаю!" Предупредительность парней доходила до смешного, они старались при каждом удобном случае усадить беременную подружку на стул, точно она тяжело больная! При этом заворожённо поглядывали на чуть выпирающий под белым халатом животик. Супруг практически каждый вечер возвращался выпивший, а приближение очередной ночи Василиса ожидала с внутренним напряжением, предчувствуя новые пытки… Да, драться Михей прекратил, но супружеские обязанности отменять не намеревался ни под каким предлогом и действовал, издевался очень уж мерзко и изощрённо. Видимо, по причине регулярного употребления спиртного чресла парня, когда тот оказывался нетрезв, стали терять упругость. Михей страшно психовал и злился от бесплодных попыток, всё негодование и гнев выливая на жену, до боли сжимая ей крепкими пальцами щёки и шипя гадости в лицо:
– Радуешься, сука? Ну сделай же что-нибудь! Не лежи просто так!
Васька ненавидела его. Всеми фибрами своей души. И всех мужиков, вместе взятых, за компанию, презирала за их низменные желания! Опостылевший же секс вызывал у девушки стойкое отвращение…
Наступила долгожданная весна. У Василисы в конце этого учебного года ожидались серьёзные экзамены и зачёты. Она шла на красный диплом, ничуть не напрягаясь, учёба давалась по-прежнему легко, вызывая неподдельный интерес. В итоге, сдав всё на отлично, со спокойной совестью отправилась на каникулы. Лето в тот год выдалось жаркое, ноги у девушки отекли, напоминая колонны. "Блин… прямо как слон африканский" – морщилась, пытаясь застегнуть хлястик от босоножки на распухшей лодыжке, но в ответ на настойчивые уговоры-угрозы врача срочно лечь в больницу по-прежнему отнекивалась. Когда доктор взялась за Василису совсем плотно, пугая различными страшилками осложнений, она перестала вовсе ходить на приём, тем более что в декретном отпуске не нуждалась и больничный лист был без надобности – оплачивать всё одно некому.
А деньги бы им не помешали… Не бедствовали, конечно, но и не шиковали особо. Две стипендии, одна из них, Васькина, как у отличницы повышенная. Свёкор со свекровью ежемесячно высылали небольшую сумму, считая своим долгом поддержать сына. Питались же из общего котла, мать деньги с молодых на продукты не брала. Куры и яйца в доме всегда присутствовали, ведь та на птицефабрике работала и, сами понимаете… не тот случай, когда сапожник без сапог. Про овощи и разговора нет, всё своё, с огородов, а излишки женщина продавала, вот и ещё копеечка в дом. В то время Василиса считала такое положение вещей чем-то естественным, а понимание того, сколько для них сделала мать, пришло много позже вместе с чувством глубокой благодарности.
Михей в отличие от жены усердия в учёбе не проявлял, более того – вышел приказ об отчислении нерадивого курсанта из училища за хроническую неуспеваемость и прогулы. Тут на защиту парня выступила тяжёлая артиллерия в виде тёщи и Таисии, которые держались единым фронтом, выставив перед собой, словно щит, Ваську, и умоляюще призывали командование к проявлению сочувствия, указывая при этом на особое положение законной супруги их курсанта.
– Да раздолбай он у вас! – брызгал слюной раскрасневшийся командир. – Где ваши глаза были, когда девчонку за него, последнего разгильдяя, замуж отдавали?!
– Что вы! Он хороший! – в один голос упорно твердили женщины, наседая на руководство.
Уговорили мужика. Встал тот на защиту неуча, выступив в роли поручителя, и Михея оставили с единственным железобетонным условием – до первого же замечания!
– Иначе, твою мать, вылетишь у меня просто на раз! Понял?! – орал на парня командир, поставив того перед собой по стойке смирно.
Незаметно пролетели три изнуряющих своей духотой летних месяца – всё в тех же домашних делах, заботах и огородах. Новое положение Василисы никого не смутило, и та продолжала наравне со всеми копать, полоть, носить воду с речки… Мать иногда, взглянув на дочку, тащившую два огромных ведра с водой, принималась ворчать: "Ну зачем ты такие тяжести таскаешь? Нельзя по полведра набирать?!" А упрямица будто всем пыталась доказать, что сильная и польза от неё огромная.
Каникулы заканчивались, скоро к занятиям приступать обоим, а Васька всё с пузом ходит. Роды ожидались в конце августа, вроде вот-вот, совсем немного осталось, что дальше станет делать, пока не решила, но и на академический отпуск заявление писать не торопилась, рассчитывая на невесть что. Ясное дело, что не рассосётся беременность, но вроде как мать помочь обещала, работала женщина посменно. "А там видно станет… придумаем что-нибудь…" – размышляла девушка.
"С пузом…" Какое там пузо, животик маленький, да такой, что и в глаза не бросался, во всяком случае, место ей в транспорте уступать не торопились…
Глава седьмая
Мать дежурила в ночь, а Михей в который раз, стоило тёще на смену уйти, где-то шлялся, дома его не было с самого обеда. Впрочем, Василиса не переживала по этому поводу, без благоверного чувствовала себя много спокойнее. Проснулась утром невообразимо рано, аж в пять утра. Что-то не спалось, какие-то всё думки в голову лезли, тревога неясная копошилась в мозгу. Ворочалась в постели и так, и этак – ну хоть тресни, сон словно корова языком слизала, ни в одном глазу! "Ну что за дела такие?" – шустро, насколько это было возможно в её положении, оделась и, прихватив корзину, отправилась за грибами. Одна. Гордо неся в правой руке корзину, в левой нож кухонный, а перед собой животик, как-то странно опустившийся за прошедшую ночь…
А лес-то от них был в двух километрах, это если пешком, напрямик через поле. Вот она и припустила по утренней росе, пока другие грибники не опередили да места сокровенные не разведали и раньше её самой не посетили! Пройдя спорым шагом опушку, пробежала по укромным своим уголочкам и, не встретив ни души, чуть притормозила, теперь уже не спеша передвигалась по широкой просеке, придерживая одной рукой отчего-то вставший колом живот, а другой волоча за собой корзину, наполненную крепышами красноголовиками, ядрёными шляпками чёрных груздей и бархатными, мясистыми моховиками. Притомилась изрядно, капельки пота стекали из-под платка по вискам… "Что-то я ослабла вконец, старею, видать! – хихикнула Васька. – Раньше без остановки весь лес обегала…" Заметив пенёк, решила передохнуть. Оглянувшись по сторонам, девушка только сейчас признала знакомую полянку: "Именно по этим самым местам мы когда-то бродили с Кириллом… Интересно, как он сейчас? – с грустью призадумалась, окунувшись в тёплые минуты прошлого. – А вот тут мы с ним целовались… возле этого самого поваленного дерева… А тут наперегонки, со смехом, собирали лисички…" От воспоминаний глаза стали наполняться влагой, а живот внезапно пронзила острая судорога. "Ой, что это?" – напугалась Василиса. Боль через несколько секунд отступила, и девушка поспешила в сторону дома. Обратный путь показался ей вечностью, тяжёлая корзина оттягивала руку, но бросить обузу и не подумала! Вздохнула с невероятным облегчением, лишь доковыляв до подъезда и с трудом поднявшись в квартиру.
Девятилетняя упитанная сестрёнка с завидным аппетитом уминала манную кашу на кухне. Михей вальяжно развалился на диване, уставившись в телевизор. Услышав, как открылась входная дверь, он нехотя поднялся и с недовольным видом уставился на жену.
– Где шлялась?
– В лес ходила… за грибами… – тихо ответила та.
Раздевшись, Василиса осторожно прилегла на кровать, прислушиваясь к ощущениям в теле: живот как-то странно напрягся комом, тянущая боль в пояснице отдавалась в крестце, ноги, казалось, выкручивало судорогой. "Мамочка, да что со мной такое?" – испугалась, когда по внутренним поверхностям бёдер внезапно потекла клейкая прозрачная жидкость. "Ой!" – только и успела вымолвить, с недоумением глядя на набежавшую лужицу.
К счастью, послышался скрежет ключей в замке, глухое ворчание матери, споткнувшейся о корзину, оставленную посреди прихожей, и наконец на пороге комнаты появилась она сама.
– Васька, ты, что ли, с утра за грибами шарилась?! – увидев расширенные от страха глаза дочери, мокрую сорочку, прилипшую к ногам, женщина поняла всё без слов и бросилась вызывать "скорую".
Машина приехала минут через сорок, и пока везли до районного роддома, то ли от волнения, то ли с перепугу, но боль потихоньку отступила, и девушка немного успокоилась.
– Выкидыш? – нелюбезно проворчала пожилая акушерка в приёмном покое.
– Почему… выкидыш? Мне рожать уже скоро, там в карте записано! А что, уже началось, что ли? – на всякий случай поинтересовалась.
– А то ты сама не видишь? – почему-то рассердилась та. – Что-то живот у тебя маловат для нормальных родов…
Переодев роженицу в вылинявшую от бесконечного кипячения, неприятно воняющую хлоркой рубаху, тётка безжалостно поскребла тупым лезвием, сбривая волосы на лобке девушки и оставляя саднящие кровавые полосы, щедро смазав те йодом. Прямо от души. Не экономила. "Гестапо отдыхает…" – Васька сморщилась от жгучей боли, но смолчала, лишь втянув обратно набежавшие слёзы.
– Дома, что ль, подготовиться не могла?! – продолжала с неприязнью в голосе отчитывать. – Где так они все слишком умные, а тут догадки не хватает свои махнушки дома побрить!
"Угу… можно подумать я два раза в год рожаю, как кошка… И должна привыкнуть и всё знать заранее… – обида душила. – Сучка!" – вдруг выругалась, правда, мысленно. Довели! Оставшиеся необходимые процедуры оказались не менее неприятны, но и их мужественно вытерпела. Наконец всё закончилось, и Ваську отправили в отделение, поместив в предродовую палату. В тревожном одиночестве. Ни поддержать, ни подсказать, ни подбодрить, никого рядом… А девчоночка-то совсем молоденькая и неопытная. Как себя вести, что делать? Понятия не имела…
Осторожно присев на краешек железной койки, обвела смятенным взглядом вокруг себя: огромная палата с высокими потолками и затейливой лепниной по периметру – очевидно, роддом сделали из старого особняка или же здание когда-то принадлежало солидному учреждению; несоразмерно крохотное окно с выцветшими шторами и с мутными, в разводах стёклами; четыре "доисторические" кровати, почему-то все как одна с погнутыми металлическими прутьями на спинках; стены с облупившейся краской, в далёком прошлом имеющие, по всей видимости, салатный оттенок; старенький, вытертый линолеум на полу и деревянные прикроватные тумбочки, выкрашенные в грязно-белый цвет… И ни души. Одна. Точнее – их двое. Василиса, тоненькая девочка, сама практически ещё ребёнок, и её нерождённая доченька. В том, что родится именно дочка, девушка была уверена! Сняв выданные тапки из коричневого кожзама, с опаской пристроилась как-то боком на указанную койку, укрывшись тонким больничным одеялом. Время шло, никто к ней не заходил. Внезапно заломило поясницу, и чем дальше, тем сильнее и невыносимее становилась изматывающая боль. Ситуация напоминала пыточную камеру, где беспощадный, не ведающий жалости мучитель медленно и целенаправленно вытягивал все жилы. Оставаться и дальше в лежачем положении стало невозможно. Живот сковало, твёрдым бугром тот выпирал из-под рубахи. Встав, стала ходить. Размеренно и упорно, от дверей до окна… ровно семь шагов… семь туда и семь обратно… Страдания продолжались, только теперь уже невидимый палач принялся и за живот, заставляя ещё крепче сцепить зубы, чтобы не взвыть. Где-то рядом, за стенкой, послышались душераздирающие крики и истошный нечеловеческий вой. "Нет. Я не буду кричать. Я сильная. Мы ведь с тобой, доченька, сильные, правда?" – уговаривала, похоже, обеих. Прошло часов шесть после её появления в роддоме. Василиса продолжала маршировать, периодически, во время коротких пауз затишья, когда боль чуть ослабевала, укладываясь на койку. "Наверное, устал… решил перерыв на чашечку кофе сделать…" – это она про придуманного своего мучителя. За это время ни одна живая душа не заглянула в палату. "Может быть, про меня забыли?!" – перепугалась вдруг. Но позвать на помощь не решилась. Неудобно как-то… Ещё два часа. Силы катастрофически убывали. Пытка становилась попросту невыносимой, хотелось вопить, орать и ругаться нехорошими словами… Тут Васька внезапно поняла, почему так сильно погнуты прутья кроватей. Вспомнив главную молитву, которой когда-то научила внучку баба Катя, попыталась повторять её вслух, и после ервой фразы – "Отче наш, иже еси на небесах…" – напрочь забывала продолжение, вторя одно и то же сотню раз, до крови закусывала нижнюю губу… "Всё! Я больше не могу!" – разрыдалась в голос, а затем тихонько так, жалобно заскулила: "Мамочка… я больше не буду… честное слово… я больше не хочу!" Что не буду? Чего не хочу? Да кто же его знает… Девчонке всю жизнь так сильно не хватало материнского тепла, что и сейчас вспоминала именно её – самого родного ей человека…
Приоткрылась дверь в палату и показалась голова в белом колпаке:
– Ты чего воешь? – недовольно поинтересовалась дежурившая акушерка.
– Больно… очень… я больше не могу!
– Не одна ты такая! Раздвигать ноги перед мужиками умеете, так и не нойте теперь! Все через это прошли, и никто не помер! – сердито захлопнула дверь.
"За что со мной так? Наверное, наказание это мне… за всё…" – униженно хлюпала носом Васька, продолжая упорно вышагивать. Ноги подкашивались от усталости, совсем не держали, хотелось прилечь, и она в изнеможении укладывалась на кровать, но оставаться на месте не было никаких сил, пронзительная боль не отпускала ни на минутку, не давая передышки, поэтому тут же сползала обратно на пол и пыталась ходить… В очередной раз попросту не смогла подняться… Встав на четвереньки, Василиса поползла по-собачьи и, уже не сдерживая себя, стала подвывать, с каждой секундой голос набирал обороты, и вот уже будто раненая волчица взывала о помощи. Голос временами срывался и хрипел, связки сели, во рту пересохло.
Послышался шум из коридора и сердитый мужской баритон:
– Так… А кто у нас в седьмой палате?!
– Да эта там… пигалица зелёная… – знакомый женский голос назвал фамилию Василисы.
– Давно поступила? Кто за ней наблюдает?
– Поступила… сейчас в карту гляну, но часов семь прошло, это точно… – доложила акушерка. – Пал Палыч, да чего за ней смотреть, схваток-то ещё и нет, только вон ходит и орёт!
– Схваток нет?! А проверял кто? Дайте карту её! – после небольшой паузы, раздался грозный рык. – Вы сами изволили при поступлении роженицы прочитать внимательно направление?! Да у неё воды начали отходить часов восемь наза!
В ту же минуту резко распахнулась дверь в палату и вошёл добродушного вида моложавый доктор.
– Как ты, моя хорошая? – ласково обратился к девушке.
– Плохо! – заревела ещё громче.
Ваське показалось, что вдруг увидела ангела-хранителя, спустившегося с небес, за которого была готова уцепиться обеими руками, встать на колени и ползти, ползти, умоляя о помощи!
– Сейчас посмотрим, не плачь… потерпи, совсем немного осталось… – уложил девушку и профессиональным движением просунул руку под её липкую от пота рубашку. – Да уж… – недовольно нахмурился и, взяв металлический инструмент, произвёл какую-то манипуляцию.
В тот же момент боль как-то разом отступила, живот опустился вниз и вдруг сильно захотелось по-большому.
– Ой! Мне в туалет надо! – возопила, округлив глаза: "Вот только обкакаться мне прямо тут сейчас не хватало!" – испугалась Васька.
– Быстро! Бегом в родовую! – скомандовал врач и, не дожидаясь ответной реакции, подхватив девушку на руки, бросился к выходу из палаты.
Очутившись на кресле и почувствовав себя в относительной безопасности, Васька разом осмелела. Видать, пережитые страдания совсем затмили разум, вызвав состояние, близкое к эйфории, потому как вдруг принялась делать строгие замечания доктору: "Не курите в операционной… не нарушайте санитарию… не давите на живот…" – и всё в том же духе. Медик она всё-таки или же "мимо проходила"?! Хоть и несостоявшийся… пока. Вот и решила вдруг показать свою осведомлённость "коллеге", а Пал Палыч лишь молчком делал своё дело, не обращая на болтушку никакого внимания, но сигарету тем не менее тут же выкинул прямо в открытое окно.
Роды прошли стремительно, девочка появилась на свет здоровенькая, хоть и махонькая:
– Поздравляю с дочкой! – облегчённо выдохнул мужчина. – Некрупная, конечно, два девятьсот всего, но ничего страшного, вырастет и красавицей станет… как и её мама!
– Спасибо… – сипло вытолкнув из себя слова благодарности, "красавица" во все глаза уставилась на красный пищащий комочек. "Какая она… крохотная…" – несказанно удивлялась, вспоминая новорождённую сестрёнку – толстощёкого пухлого младенца с умильными такими складочками и перевязочками, весом около пяти килограммов.
– Привет, солнышко моё маленькое… – уже в палате, когда дочку принесли на кормление, склонилась над ребёнком, внимательно вглядываясь в сморщенное, как у старушки, личико и пытаясь понять, каким таким образом доктор смог разглядеть красавицу. – Какого же цвета у тебя глазки? – те и правда менялись по несколько раз за день, то казались тёмно-карими, практически чёрными, а при солнечном свете вдруг явно просматривался тёмно-синий оттенок.
Впрочем, и сама Василиса сейчас была далека от идеала – бледная кожа, тоненькие ручки, синева под глазами на пол-лица, покрытого россыпью красных точечных вкраплений – сосуды, не выдержав напряжения, будто дробью выстрелили капельками крови под кожу. "Да уж… красавишна – слов нет!" – ужаснулась, впервые увидев своё отражение в зеркале. Молоко появилось сразу, но дочка то ли слаба была слишком, а может, просто ленилась сосать уж очень тугой сосок, поэтому при каждом кормлении сопела, пыхтела, злилась и орала, покраснев от натуги и злости.