Стоило Юле на другой день сесть за стол и раскрыть книжку, как отец появился на пороге багровый, пышущий злостью.
- Завтра нет литературы, - сказал пляшущим голосом.
То, что она пережила накануне, сделало её менее уязвимой - она даже головы не подняла от книги.
- Я покормила животных.
- Ты их покормила раньше, чем нужно, ночью они захотят есть и расстроятся. Через двое суток отправляем партию жилеток.
Прихватив книгу, Юля пошла вязать. Приспособилась читать, машинально нанизывая петли на спицы. Отрывалась от вязания лишь для того, чтобы страницу перевернуть. Успела прочитать всё, что было нужно. И только сочинение снова осталось на ночь.
Но не спать каждую ночь она не могла и решила задерживаться в школе. В подвале есть закуток, где мальчишки курят. После уроков там - никого! И хотя дым продолжает стоять туманом, Юля усаживается на ступеньке, кладёт на колени тетрадь и начинает писать сочинение.
Два дня прошли спокойно. На третий отец встретил её у калитки.
- Почему так поздно?
Она не ответила, прошла мимо. Переоделась, глотнула воды.
Когда доила корову, в спину ударил шёпот:
- Завтра чтоб минута в минуту…
"Ишь, как корову бережёт, боится спугнуть своим криком", - подумала равнодушно.
И продолжала два часа после уроков заниматься литературой.
Отец пришёл в школу на большой перемене, когда все они толпились вокруг Давида Мироныча, говорили о Пушкине и Пугачёве, о царской власти и праве одного человека отнимать жизнь у другого.
Обернулась она к двери ни с того ни с сего. Отец стоял в шапке, с зажжённой сигаретой в руке.
Она подбежала к нему, сняла с него шапку, сунула ему в свободную руку, из другой вырвала сигарету. Уставилась на него, глаза в глаза.
- Слово ему скажешь, уйду из дома. Заниматься литературой буду.
В тот день она снова сидела на своей ступеньке в подвале.
- Что случилось?
Юля вскочила. Тетрадка сорвалась с колен, полетела вниз.
Давид Мироныч положил руку ей на плечо, усадил её, сел рядом.
- У вас сильный характер, Юля.
Он не смотрел на неё, а чувствовала - смотрит.
- Есть жизнь внешняя. Есть жизнь внутри человека. На стенах барака изморозь… в Соловки нас привезли. Потом тайга. На работу гонят… ещё темно. Лес валили. Минус 50 градусов.
Он не говорит о чувствах, она сама представляет себе, что чувствует голодный, замёрзший, измученный, истощённый человек.
- Если способен ощущать только реальность, погибнешь сразу. Надо обязательно сбежать от неё! Задачи перед собой ставишь и научные, и творческие. Внутри живёшь жизнью, совсем не похожей на реальную. Не физически выжить, выжить внутри. В детстве в праздники любил слушать колокольный звон. Переливаясь, перекликаясь, звонили колокола по всей Москве. В лагере руки онемели, есть хочу… слушаю колокольный звон. Пушкин сильно помог там. А ещё… я ведь в университете отучился… вот и повторял, чтобы не погибнуть, то, что изучал. Проекты, статьи внутри пишу: как экономику в России развить, какой может стать Россия, если подойти к ней с точки зрения научной и человеческой…
- А что делать, если родной отец оказался не такой?.. - спросила неожиданно для себя.
- Не знаю, Юля, что сказать вам, - не сразу ответил Давид Мироныч. - Тяжёлый случай. Вы сами должны думать. Ваша жизнь. И единственная. Мне кажется, если душа развита, жизнь состоится. Слушайте себя: будет знак, что вам делать.
Давид Мироныч давно ушёл, а она всё сидела на своей ступеньке, и перед ней возникали картины: ледяной барак на Соловках, хрупкие фигурки истощённых людей в тайге на лесоповале…
Что значит - "жизнь состоится"?
Провести тридцать лет в лагерях, а потом учить детей в сельской школе. Жизнь состоялась?
А растить животных, чтобы потом их убивать… Состоялась жизнь родителей? И ей уготовано до конца дней делать то же, что делают родители…
Что хотел сказать ей Давид Мироныч? Смысл этих слов откроют ей книги?
Как ни старался отец порушить её праздник, литературой заниматься она продолжала.
Но праздник длился лишь два года - майским утром на уроке в их девятом классе Давид Мироныч умер.
Говорил о Лескове и - осел на стул.
Врачи, санитары, и тишина.
Хохолок чуть колыхался, как у живого.
Весенний ветер, запахи деревьев, цветов, солнца…
Юля пошла из класса. Где ходила, сколько времени, не помнит, нашла её мама уже в глубоких сумерках, усадила на траву, обняла, уткнулась в её шею. Сколько они с мамой сидели так, неизвестно. А потом молча пошли домой. Мама напоила её валерьянкой и чаем с мёдом, уложила и притулилась рядом.
Утром в школу Юля не пошла, лежала носом к стене.
Отец не входил, патетических речей не произносил.
Жизнь продолжалась… Нужно было проучиться ещё два года - в десятом и неожиданно введённом одиннадцатом классах.
В день окончания школы отец сидел в первом ряду актового зала. Когда она с аттестатом и с дипломом бухгалтера спустилась со сцены, он встал, подошёл к ней, прижал обе руки к груди и чуть не на весь зал сказал:
- Спасибо, доча. Теперь у тебя есть профессия, и начнётся у нас новая жизнь.
Он взял оба документа, положил их в розовую папку и, важный, на ходу закуривая, пошёл из зала. За ужином даже ей налил домашнего вина и произнёс длинную речь - о семейном бизнесе. В конце её сказал:
- Теперь дело за мужем. - Залпом выпил он бокал наливки, налил ещё. - Сам найду тебе работящего парня! Развернёмся! Будешь вести всю бухгалтерию, а твоего мужа налажу кататься в столицу, продавать наши изделия.
Бажен, лишь отец произнёс "теперь дело за мужем", резко проскрежетал стулом и вышел из гостиной.
С Баженом они дрались в детстве, но усталость от работы, рано заменившей ей игры, прекратила раздоры - сил на них и на драки у неё не оставалось.
После конфликта с отцом в восьмом классе Юля замкнулась на матери.
Порой Бажен ловил её в омут своего тяжёлого взгляда. Этот взгляд исходил из глубин глазниц, из глуби веков - мама говорит, Бажен похож на её деда.
Как-то Бажен забежал в дом поесть и застрял на пороге гостиной.
Она стояла на подоконнике, вешала новые занавески. Кольца держала во рту.
Долго Бажен смотрел на неё от двери, а потом осторожными шагами подошёл и положил горячую руку на её голую икру.
- Ты чего? - На его голову посыпались кольца. - Есть хочешь?
Он не ответил, а осторожно снял её с подоконника, поставил перед собой, неловко обнял и больно губами зажал её губы.
Она привычно покорно подчинилась, но длилось это секунду - упёрлась ему в грудь жёсткими руками, оттолкнула:
- Дурак! С ума сошёл!
- Мне надо учиться! - сказал он ей пьяным голосом.
- Может, и надо, да не на мне, дурак!
Когда Бажен, услышав о муже для неё, вышел из гостиной, Юля сжалась, как от удара.
Приглашение на свадьбу принесла мама - женился мамин бывший ученик.
Несколько лет назад мама преподавала в школе биологию. Наверное, и сейчас преподавала бы, если бы отец не запретил.
Старшие классы достались маме неожиданно, а рассыпались над её жизнью огнями: каждый урок - праздник.
Почтительной толпой провожали её ребята домой.
Когда однажды отец у своей калитки увидел наглаженных рослых девятиклассников, может быть, впервые за долгие годы принялся разглядывать мать.
- Смотри-ка, сочная зелень в радужке глаз, ещё роса со стеблей не испарилась… корона из кос цвета поспевшей пшеницы… - Глаза отца блеснули, как вспыхнувшие внезапно угли в прогоревшей печке. Отец кинулся в машину, выдавил до предела газ. Мелкая песчаная пыль душем обдала напомаженных, отутюженных провожатых. Вернулся с новым платьем, под цвет материных волос, и коробкой конфет.
Сквозь сон слышала Юля прерывистый голос отца:
- Чего тебе не хватает? Не гуляю… почти не пью… всё в дом. Твоя жизнь - дом. Брось немедля.
- В середине года? - слабо сопротивляющийся голос матери.
- А что тут такого? По семейным обстоятельствам. Чего тебе не хватает? Не гуляю, - повторял отец одно и то же. - Работаю на семью.
- Эти классы доведу.
- Два года?
- Два года. А там будет видно.
- Ты так говоришь, словно не довольна…
- Я хочу быть молодой.
- Ты хочешь сказать, с ними ты молодая, а со мной старая?
- Я неточно выразилась. С ними я - человек, с тобой - лошадь, и всё.
- Ты хочешь сказать, что я на тебе пашу?
- Именно это я и хочу сказать.
- Но я тоже с утра до ночи пашу.
- Может быть. Языком. Но, кроме того, что я пашу, я хочу быть человеком.
- У тебя есть обязательства. Дети…
- Я исполняю свои обязательства:
- Ты никогда не жаловалась.
- Ты никогда не запрещал мне преподавать.
- И сейчас никто не запрещает, бери младшие классы.
- Почему ты так восстал против старших?
Отец молчал.
- Чего ты боишься? - спросила мать.
- Ты очень красивая женщина.
- И что из этого следует?
- Они молодые и наглые.
Мама засмеялась. Она смеялась еле слышно, боясь разбудить их с Баженом.
- Они молодые, но не наглые. Мне ничего не грозит.
- Грозит мне…
- Я хочу спать. Я думала, ты умный, а ты…
- Какой бы я ни был, - прервал он её, - я требую, чтобы ты бросила старшие классы, работай с маленькими, никто не запрещает. Я знаю, что говорю.
Всё-таки мама довела тех ребят до конца школы.
…И вот один из них женится.
Только вернулся из армии.
- Собирайтесь быстрее, - покрикивает отец. - Не каждый день единственный сын моего Гришани женится! Нельзя опоздать. Смотри-ка, до чего расторопный оказался: с дороги сразу - в мужья!
Под деревьями, под спелыми грушами столы. Протяни руку, тёплый плод - твой, зальёт тебя соком и запахом.
На столах румяные плацинды с тыквой, вертуты, мамалыга… чего только нет.
Жених держит за руку худенькую девочку, другой обнимает рослого парня с пшеничными волосами и каждому входящему в сад говорит:
- Познакомьтесь, это моя жена. Как вы знаете, мы с ней десять лет просидели за одной партой, тогда ещё была десятилетка. А это мой друг из Москвы - Аркадий. Аркаша, познакомься с моей любимой учительницей. Она меня научила любить всё живое. И ещё был любимый учитель. К сожалению, только в десятом классе. Он научил меня понимать жизнь и литературу. А Аркадий меня спас. - Жених снова смотрит на маму, спрашивает её: - Слышали что-нибудь о дедовщине? Деды - это солдаты последнего года. Аркаша сам был "дедом", а отбил меня у них, когда они стали издеваться надо мной. И сказал им: "Кто дотронется до него, будет иметь дело со мной!" Его уважали, он слов на ветер не бросал.
- Да, ладно… что уж такого… Вот у моего деда случай был - в 38-м году, кажется. Мой дед сидел. Это случилось в лагере. Его чуть не убили уголовники - проиграли в карты. А в том же лагере сидел с дедом особенный человек, звали его Давид Мироныч. Невысокий, тощий, вовсе не сильный физически. Так, он вступился за деда. Его все там уважали, даже уголовники. К каждому он умел найти подход…
- Погоди… Давид Мироныч? - удивился жених. - Это он у нас в десятом классе вёл литературу. Это он научил меня ценить любовь и дружбу, видеть, слышать… Он умер прямо на уроке в одном из девятых классов. Ты-то сам видел его?
- Видел. В первый раз - мальчишкой, приезжал с дедом к нему в Москву. Захотел дед на старости лет поговорить с Давидом Миронычем. Шесть часов проговорили. И ночевали у него. А потом, когда учился в Москве, часто встречался с ним.
- Сколько странных совпадений в жизни! - сказал задумчиво жених. - Служили мы с тобой вместе целый год, а о Давиде Мироныче вот когда поговорили. Помянули добрым словом. Теперь ты мне, Аркаша, как родной брат. Правда, папаня?
Гришаня кивает и хлопает Аркадия по плечу.
- За год, пока я дослуживал, Аркаша развернулся в Москве, - объясняет жених гостям. - Бизнесмен. Зовёт и меня делать деньгу. Что с тобой, Аркаша?
Аркадий смотрит на Юлю.
И она смотрит на него.
Только удивление, ничего больше - из глаз в глаза у обоих.
Аркадий знает Давида Мироныча? Аркадий был у Давида Мироныча дома, часто встречался с ним?
Каждый звук сумбурных восклицаний, поздравлений, шуток звенит.
- Здравствуйте, - сквозь звон голос Аркадия.
Аркадий берёт Юлю под руку и ведёт к столу. Усаживает между мамой и отцом. Какое-то время стоит около, а потом садится прямо напротив Юли.
Тосты, перечисление достоинств жениха и невесты, капустник, разыгранный одноклассниками… а перед ней - его глаза, в ушах - звон. Звенят воздух, земля, голоса людей…
- Почему ты ничего не ешь? - спрашивает отец. - Сил не будет.
Сам он ест и пьёт за троих.
Отец любит произносить тосты.
"Преемственность поколений", "у достойных родителей достойные дети", "обязанность - служить семье"… Может, слова и правильные, но они что-то разрушают в Юле, словно свёрла, проникают сквозь праздничный звон внутрь.
Давид Мироныч говорил: в праздники, переливаясь, перекликаясь, звонили колокола…
Словно дуэль сейчас: с одной стороны - отец с напыщенными фразами, с другой - Аркадий с Давидом Миронычем вместе.
"Смотри на меня, Аркадий! - просит Юля. - Останови сверлящее насилие!"
Отец произносит новый тост.
В его голос вторгается мелодия свадебного национального танца, и все смотрят теперь на танцующих.
Но вот заиграли танго.
"Смотри на меня, Аркадий!" - просит Юля снова.
Он смотрит. И встаёт. Обходит стол, оказывается около, так близко, что она чувствует терпкий запах мужского тела.
- Пожалуйста, пойдём со мной!
- Это куда? - спрашивает отец.
Но ему никто не отвечает. Мама кладёт свою руку на руку отца.
"Пойдём" - оказалось всё сразу: и танцевать, и гулять - невесомым облаком парить - в перелесках, у реки, в полях, и просьба остаться с ним навсегда.
Об этом Аркадий сказал так:
- Никогда ничего подобного не чувствовал. Спал, спал и проснулся: всё звенит и слепит кругом. Любить буду до последнего вздоха. Выйди за меня замуж.
Аркадий и Давид Мироныч победили в дуэли с отцом. Нет ни сверлящего голоса, ни гремящего телевизора, есть тропа, по которой они с Аркадием идут вместе.
- Странно, ещё два часа назад я тебя не знал. Хотя вру: я знал, что встречу тебя. Что-то нас с тобой связывает… Глаза у тебя особенные…
- Я училась у Давида Мироныча. Ты и он… - тихо говорит она. - Он умер в моём классе…
- Странно. Те шесть часов, что мы с дедом провели с ним, изменили меня и мою жизнь. Я как бы сверху и людей, и ситуации увидел. Читать пристрастился. Когда приехал учиться в Москву, стал с ним встречаться, - повторил Аркадий ей. - Давид Мироныч руководил моим чтением, рассказывал мне о жизни писателей, читал стихи. Всё свободное время я проводил с ним. Странно, ты и он. Странно… Мы с тобой встретились.
После смерти Давида Мироныча праздника у неё больше не было.
Праздник - сейчас.
Выйдет она за Аркадия замуж, всегда будут с ней Давид Мироныч вместе с Аркадием. И колокольный звон.
Она выйдет замуж на Аркадия.
Но до "замуж" многое случилось.
Бажен шёл за ними сторожкой тенью, а лишь только Аркадий протянул руку - обнять Юлю, прыгнул, как зверь, настигший добычу, впился в её плечи жёсткими пальцами. Погасли звёзды и луна, оборвались живые звуки ночи.
- Нн-не понял, - сказал Аркадий, заикаясь, и попытался снять Баженовы руки с Юлиных плеч. - Ж-жених, что ли?
В эту минуту Бажен выпустил Юлю, развернулся к Аркадию и со всего маху ударил его ногой в пах. Аркадий согнулся.
Юля забарабанила по спине Бажена.
- Дурак, идиот, болван! - кричала она под стук в голове: "уйдёт", "исчезнет".
Но Аркадий разогнулся и сжал ходуном ходящие плечи Бажена.
- Ж-жених? - повернулся к Юле. - Имеет право?
- Брат.
- Брат?! - Аркадий отдёрнул руки от Баженовых плеч. - Имеешь право. Ты решил, обижу. Не обижу, на трон посажу, баловать буду, - говорил Аркадий Бажену ласково, как ребёнку. - Хочешь, поедем в Москву с нами? Сам увидишь. Мне как раз нужен человек. Сделаешь большие деньги.
В тёплом тихом лунном мареве откликнулось эхо: "Сделаешь большие деньги".
Плечи Бажена продолжали дёргаться.
- Ты что так расстроился? Я попросил руки у твоей сестры, я хочу жениться на Юле. Если она согласится, и родители, и ты согласитесь, завтра поедем в Загс. Как положено. Будешь и моим братом. У меня брата нет. Мне сильно не хватает брата. Тебе найдём невесту. Чем плохо, женишься на москвичке.
Бажен повернулся и пошёл. Он шёл медленно, и вспыхивала, и кривилась в лунном свете его спина - рожей знаменитого американского певца, зачем-то наляпанной на модную куртку.
- Что он так расстроился? Ты тоже подумала обо мне плохо? Не бойся меня. Моё слово - твёрдое. Без тебя жизни не будет. С тобой сверну горы. Утром, если ты согласна, приду к твоим родителям - просить твоей руки.
Она не пила вина, а мутились, падали и перекрещивались деревья перелеска, и столбы, и дома вдалеке, и облитое молоком лицо Аркадия двоилось и размывалось.
Он не поцеловал её ни разу и не обнял, а она плавилась в его тепле, как в тепле от печки, перед которой так любила сидеть долгими зимними вечерами.
И в ней снова запульсировала жизнь, как на уроках Давида Мироныча, расширилось пространство внутри, вместило в себя новые, не изведанные чувства.
Она больше не помнила о Бажене. Только бы Аркадий не исчез, шёл бы и шёл всегда рядом.
- Идём, я провожу тебя. Нам надо выспаться.
- Не хочу, - сказала она. - Давай ходить до утра, а утром поженимся.
- Слава богу, согласна! Молчишь, я уж испугался…
- Скажи, как жил Давид Мироныч в Москве? Почему ушёл из дома?
- У него были две смежные небольшие комнаты в общей квартире. Одна перегорожена книжными полками - с пола до потолка. Книг очень много. И под письменным столом - книги. С ним жили жена и её племянница. Жена очень красивая, с длинной косой. В разговоре она участвовала лишь вначале, потом ушла в другую комнату и появилась только к завтраку. Племянница встретилась нам в дверях, когда мы вошли, поздоровалась и мимо нас заспешила вниз по лестнице, больше мы её не видели. Дед с Давидом Миронычем проговорили пол ночи. Я был мальчишкой, а запомнил каждое слово. Несколько раз Давид Мироныч обращался ко мне - что читаю, с кем дружу, чем люблю заниматься. О его семейной жизни ничего не знаю - в ту ночь меня это совсем не интересовало. Не знаю, хорошо ему жилось или нет, - повторил Аркадий другими словами, - но напряжение почувствовал; уж очень быстро жена к себе ушла, уж очень ретиво племянница скакала по ступенькам.
Так Юля и думала: сбежал от женщин. А причины не важны. Толстой тоже ушёл из-за жены. Давид Мироныч сказал: "Не понимали они с женой друг друга, на всё смотрели по-разному". Вот и ответ.