"Неудивительно, что Гоша смотрит на нее с гордостью и обожанием. Любой мужчина на его месте повел бы себя точно так же", – была вынуждена признать она. А когда он собственническим жестом обнял девицу за плечи, Татьяна окончательно уверовала в свое поражение. Не только в данной конкретной ситуации, а в жизни вообще…
Сквозь решетку беседки она тоскливым взглядом проследила, как парочка подошла к небольшой ярко-синей машине. Снова обнялись и поцеловались, причем девица закинула руки Гоше на шею, чуть не повиснув на нем. Затем райская птичка юркнула на переднее сиденье машины, а он мягко захлопнул за ней дверцу. Гоша смотрел ей вслед, пока она не скрылась из вида, затем повернулся и пошел к своему джипу.
Только тогда Татьяна опустила взгляд и увидела, что осталось от ее "Сладкой жизни". Печенье раскисло и стало напоминать кусочки мокрого картона, плавающие в омерзительного вида жиже грязновато-коричневого цвета. Шоколадные усики подтаяли и, свесившись через край, темными потеками обезобразили прежде безупречно чистую поверхность креманки.
Зримые образы много доходчивее любых слов. Увидев то, что стало с десертом, Татьяна внутренне приняла ниспосланное ей судьбой. Тем более это так вписывалось в то, что она всегда про себя знала.
"Нет так нет", – сказала она себе и, одним глотком выпив остывший горьковатый кофе, кликнула официантку. Где-то на задворках сознания промелькнула мысль, что она слишком уж спокойно воспринимает произошедшее. То, что она выдает желаемое за действительность, Татьяне стало ясно, едва она покинула беседку.
Татьяна шла, не чувствуя, как переставляет ноги, она вообще ничего не чувствовала. В голове не было ни единой мысли, в душе стало необыкновенно пусто.
Когда возле нее затормозил знакомый черный джип, она продолжала идти как заведенная, глядя прямо перед собой.
– Эй, девушка, можно с вами познакомиться? – шутливо поинтересовался Гоша, опустив тонированное стекло.
Татьяна не сбилась с шага, даже бровью не повела.
Немного озадаченный, Гоша, однако, продолжил в прежнем духе:
– А хотите, я вас подвезу? Мне кажется, нам по пути.
– Вы ошибаетесь: нам просто не может быть по пути, – услышала Татьяна свой голос, в котором не было ничего живого. Так в мультиках говорят ожившие механизмы.
Гоша буквально опешил от такой неожиданности.
– Да что, собственно, происходит? Какая муха тебя укусила? – вскричал он.
Ответа не последовало. Татьяна исчерпала свои возможности и, как на автопилоте, направлялась к дому. Во всем мире не было места, более желанного сейчас, чем родной старый бревенчатый дом. Все остальное словно перестало для нее существовать.
Так и двигались они – женщина и машина – какое-то время рядом. Нет, не рядом, а параллельно, каждый в своем измерении, как в фантастическом фильме, будто не существуя друг для друга. Затем джип сорвался с места и исчез в облаке пыли.
Только тогда Татьяна поняла, что до сего момента задерживала дыхание, и выдохнула. И сразу же накатила усталость, словно последние дни она работала как каторжная, без сна и отдыха. Но к счастью, в голове по-прежнему было пусто, если не считать непрерывного монотонного гула.
Не доходя нескольких шагов до дома, Татьяна чудом нашла в себе силы встряхнуться и придать лицу радостное оживление. Она боялась только, что потерянное выражение глаз выдаст ее состояние.
Но ее хватило на то, чтобы прочирикать приветствие и, вручив сумку с продуктами, сказать, что разболелась голова и она пойдет к себе в комнату. Все попытки окружить ее заботой и вниманием Татьяна пресекла тихо, но твердо, попросив оставить ее одну.
Старушки слегка посокрушались, но, к счастью, не увидели в поведении Татьяны ничего тревожного.
Она легла на старый диван с круглыми валиками, обитый некогда веселенькой, а теперь местами выгоревшей тканью. Каждый лепесток цветка здесь был ей хорошо знаком. В детстве она любила водить по ним пальцем, прослеживая, как одна линия перетекает в другую, находить все новые и новые цветки, бутоны, листики. И на этом диване она неожиданно почувствовала себя в безопасности.
"Моя норка, мое убежище", – подумала она. Это была первая осознанная мысль, возникшая в голове. А далее: "Как хорошо, что никто ничего не знает".
Столько лет блюсти себя и вдруг влюбиться – просто курам на смех! И в кого? Да, все надо делать с умом и в свое время. Ей отчаянно хотелось то ругать себя последними словами, ругать язвительно, зло, то жалеть всеми фибрами души.
Так продолжалось довольно долго, пока на землю не опустились сумерки и не застрекотали сверчки. Тогда Татьяна вышла на террасу, к накрытому к чаю столу. Сегодня они ужинали вчетвером. И она опять поразилась своему везению. От подруг ей не удалось бы скрыть то, что проглядели мама и ее приятельницы.
Когда пришло время ложиться спать, Татьяна воспрянула духом. Сейчас, сейчас она останется одна и сквозь заветную дверку юркнет в свой спасительный мирок, где никто никогда не обидит ее. Но, увы, ее ждало еще одно горькое разочарование. Как ни настраивала себя Татьяна, достигнуть прежней отрешенности от реальной жизни никак не удавалось. Перед глубиной и силой обрушившегося на нее реального несчастья померкли ее заоблачные мечтания. Их, словно крошечный цветущий оазис, занес песком безжалостный пустынный самум.
– Господи, он же в один миг разрушил обе мои жизни, – простонала Татьяна. – Как же мне теперь быть-то? – и закрыла рот рукой, чтобы не привлекать к себе внимание горестными всхлипами.
Она подозревала, что Гоша будет дожидаться ее у кустов бузины, но, естественно, безрезультатно. А как ей хотелось высказать ему все, что у нее лежало на душе. Остроумно, язвительно высмеять его, не дав сказать в ответ ни слова, выставить болваном, с которым она развлекалась так, от нечего делать. Заставить его страдать если не от обманутых чувств, то от уязвленного мужского самолюбия…
Ее сказочный мир, где всем – и прежде всего ей – было хорошо, исчез, и его место грозил занять мир, где за причиненные неприятности было принято расплачиваться. Жестоко, беспощадно. Природа там была окрашена в мрачные тона, птицы не пели, вместо цветов рос чертополох…
Татьяна вздохнула. Говорят, месть сладка. Возможно, но только не для нее. Ей месть не принесет ни удовлетворения, ни успокоения. Да и не выдержит она роли мстительницы до конца – собьется с верного тона, не подберет вовремя нужного слова, начнет экать и бекать, и тогда победителем выйдет Гоша, даже отнюдь не стремясь к этому. Но в сознании нет-нет да и мелькали видения, где она, гордая и неприступная, с пренебрежением игнорирует сбивчивые слезные объяснения презренного небритого типа, и тогда сердце на миг переставало болеть…
А утром Татьяне вновь пришлось зажить двойной жизнью, только не попеременно, как раньше, а одновременно. Внешне она вела себя как ни в чем не бывало – улыбалась, поддерживала ничего не значащие разговоры, занималась привычными делами, тогда как на душе непрерывно скребли кошки. Мерзкие создания, с острыми когтями, злющими прищуренными глазами и всклокоченной на загривке шерстью.
Дело шло к сентябрю, а значит, не за горами был и институт с его лекциями, экзаменами, студентами, которые год от года становились все проблемнее и непредсказуемее – самоуверенность и наглость росли соответственно доходам родителей, чего нельзя было сказать о знаниях. Усиленно занимая ум мыслями о предстоящей работе, Татьяна продолжала худо-бедно существовать днем. Ночами же приходилось совсем туго – она оставалась один на один со своей неустроенной жизнью. И ни единого лучика надежды!..
На соседнем участке строительные работы шли полным ходом. И новый дом уже приобрел заманчивые очертания загородного коттеджа, не чета их старой серой развалюхе. Но Татьяна не позволяла себе даже смотреть в ту сторону. А неделю спустя подготовка к ежегодному дачному событию прибавила ей забот и стала выматывать настолько, что она успевала лишь донести голову до подушки, благословляя усталость, как небесную благодать.
В последнее воскресенье августа справляли день рождения Анны Дмитриевны и устраивали пир на весь мир в масштабах конкретного дачного поселка. Причем сама виновница торжества трудилась больше всех, демонстрируя, на что она способна. Остальные были у нее в подмастерьях и на побегушках.
Вооружившись достославной "Кулинарией" выпуска тысяча девятьсот пятьдесят пятого года и собственноручными записями, Анна Дмитриевна составляла меню. Его обсуждение за вечерним чаем вызывало усиленное слюноотделение у слушателей. Затем закупались продукты, выбиралось по погоде место и прикидывалось, хватит ли посуды и того, на чем будут сидеть приглашенные.
В назначенный для торжества день небеса благоволили Татьяне. Накануне позвонил сын Павел и сообщил, что он только что прилетел и собирается на дачу. На робкий вопрос матери "Почему?" он неожиданно ответил: "Да как бы соскучился по тебе с бабушкой. Ты не поверишь, но даже твоих старушек вспоминал в этой чертовой Гватемале с умилением".
Она действительно не сразу поверила, но не тому, что Павлуша соскучился по ним – в глубине души Татьяна считала своего экстремального сына мальчиком тонко чувствующим и сострадательным, только не считающим нужным демонстрировать свои чувства, – а своему счастью. В такой трудный для нее момент рядом будет самый близкий, помимо мамы, человек. А раз так, то нечего распускать нюни: сына она вырастила, дерево посадила, и не одно. Ну а строить дома – не женское это дело. Так что можно считать жизнь состоявшейся!
В таком вот приподнятом настроении ехала она на шикарной "тойоте", – впрочем, по понятиям Татьяны, и "запорожец" был шикарным автомобилем, если ее на нем везли, – а в багажнике лежала большая коробка с подарком для Анны Дмитриевны. Все обитатели дачи скинулись и решили подарить виновнице торжества сервиз, который вот уже несколько лет та видела в сладких грезах на полках своего чешского серванта. Сервиз был столовый, с массой предметов, назначение некоторых из их компании было известно только самой имениннице. И еще – был он белоснежный с рельефным краем и тонкой золотой полоской.
"Если посуда предназначается лишь для украшения дома, то тогда рисунок может быть и на донышке – пышный, богатый, – утверждала Анна Дмитриевна. – А если ею хотят пользоваться, то она должна служить изящным обрамлением тому, что лежит на ней". С мнением специалиста никто спорить, естественно, не стал.
Татьяна предвкушала радость милой старушки, и от этого ее душа пела. А еще рядом сидел красивый молодой человек – косая сажень в плечах, открытый взгляд серых глаз, чуть вьющиеся светлые волосы – ее сын, каждое мгновение жизни которого она помнила до мельчайших подробностей и могла вслух и мысленно вспоминать их несчетное число раз.
"Вот бы этот мерзкий тип увидел меня сейчас и позавидовал выпавшему на мою долю счастью!" – мстительно подумала Татьяна и с гордостью посмотрела на Павла. Он, словно почувствовав что-то, повернул к ней голову и подмигнул – заговорщически, словно была у них одна тайна на двоих. А разве нет?
Татьяна даже зажмурилась, так у нее стало легко и радостно на душе. Она не заметила, как "мерзкий тип" проводил их машину насупленным взглядом и в сердцах ударил кулаком по стволу ни в чем не повинной елки. Только вечером Гоша увидел, что в кровь сбил пальцы на правой руке.
Он так и не понял, почему прервались их отношения с Татьяной. Как ни ломал голову, не мог сообразить, почему она так неожиданно и демонстративно перестала обращать на него внимание. А он даже стал склоняться к тому, чтобы… Впрочем, об этом "чтобы" ему даже вспоминать было больно.
А сейчас все наконец-то разъяснилось. Робкая застенчивая Танюша, оказывается, вертела им, как хотела. Нет, она была не безмозглой курицей, как изображала, вызывая у него желание опекать и руководить, а орлом-стервятником, способным урвать все, что плохо лежит. Ему мозги пудрила, а у самой вон какой хахаль имеется! Здоровенный бугай и при деньгах, если судить по тачке. И самое главное – молодой!
Как это его Дарья не учуяла подвоха? Вроде бы девица толковая, в облаках не витает. "Женись да женись, а то уведут из-под носа", – твердила как заведенная. Не увели, его самого оставили с носом. Никогда еще Гоша не чувствовал себя таким униженным…
Так и стоял он столбом посреди участка, когда его за рукав тенниски дернул друг Василий:
– Эй, очнись! Вон Ирка сквозь бузину продирается. Не иначе как на торжество звать собирается. Что делать-то будем?
– Ты как знаешь, а я на их территорию ни ногой! Вот где они у меня все. – И он рубанул ребром ладони по шее. – Все из себя такие воспитанные, благопристойные, ругнуться от души при них – ни боже мой, чуть в обморок не падают. А как присмотреться, так лицемеры, каких поискать…
Пока Гоша произносил прочувствованную тираду, Ирина пересекла демаркационную линию между двумя участками и остановилась, чтобы отодрать колючки череды со своих светлых брючек.
– Гони ее в шею! – потребовал Гоша и быстрым шагом направился к машине.
– Куда это он? – удивленно спросила Ирина, подходя к растерянному Василичу. – А мы тут как раз вас на небольшой семейный праздник пригласить хотим. У нашей Анны Дмитриевны день рождения. Придете?
Василич мотнул головой.
– Не-а. У нас тут дела непредвиденные нарисовались, – буркнул он, глядя в землю.
– А может, передумаете?.. – умоляюще протянула Ирина, сделав красиво подведенные брови домиком.
– Исключено, – сказал, как отрезал, верный "балтиец", теперь глядя куда-то вдаль. Он не знал, что за кошка пробежала между Гошей и Татьяной, но все равно был на стороне друга.
Ирина потопталась возле него и отправилась восвояси несолоно хлебавши. "Что случилось? – недоумевала она. – Так все хорошо поначалу складывалось". Они с Людкой даже распланировали жизнь "молодых" на много лет вперед – и вдруг такой облом! Так, кажется, сейчас принято говорить у молодежи…
Повеселились в тот день на славу, не съели и половины того, что было наготовлено, хотя от одного только вида яств на столе текли слюнки. Заполонили все вазы, крынки и банки букетами астр, гладиолусов и георгин. Перепели все песни – от "По Дону гуляет казак молодой" до "Этот День Победы порохом пропах". Кое-кто помоложе оборвал себя лихой пляской, а Сева с супругой изобразили нечто весьма похожее на вальс-бостон, хотя высокие каблуки партнерши застревали в нестриженой траве перед террасой. Да тут еще и Мотя разлеглась на боку, вытянув лапы во всю длину и положив морду на тарелку, полную всякой съедобной всячины. На ее мощной шее в густой шерсти поблескивала цепь.
Очумевшая от вина, сытной еды, шума и суеты, Татьяна в изнеможении покачивалась в гамаке и наблюдала за одной парочкой. Нинуля с преувеличенным восхищением взирала на Пашу, который, помогая себе мимикой и жестами, весьма живописно изображал извержение вулкана. Нина приехала одна, оставив Димасика отсыпаться дома после командировки. "Эх, какая прекрасная пара могла бы получиться, – вздыхала Татьяна, глядя на молодых людей. – И мы бы с Иркой тогда породнились". Но ее сын и дочь ближайшей подруги дальше приятельских отношений идти никак не желали. "А если их ненавязчиво подтолкнуть? Вот родился бы у меня от них внучек, тогда бы я обрела статус бабушки и моя жизнь наполнилась бы новым смыслом. Да и Ирка была бы не против…"
Однако, когда она поделилась своими размышлениями с подошедшей подругой, та быстренько отрезвила ее.
– Не приведи господь! Два лидера в одной семье – да что хорошего может выйти из такого союза! – воскликнула Ирина, останавливаясь перед ней с куском яблочного пирога в руке. – А тебе пока стоит больше подумать о своей личной жизни. Наши с тобой отпрыски сами себе дорогу пробьют, за них не волнуйся, – осторожно продолжила она и выжидательно посмотрела на Татьяну.
Та поникла головой и еле слышно произнесла:
– Не надо больше об этом, ладно? Все кончено, – и вдруг вскочила, изображая радостное оживление. – Пойдем-ка лучше к гостям!
"Кому лучше?" – подумала Ирина, но спросить не решилась.
А наутро стало ясно, что Татьяна сказала правду: действительно, между ней и Гошей все было кончено. Тропинка, что они общими усилиями протоптали с одного участка на другой, оказалась перегорожена. Между врытыми в землю столбами была натянута металлическая сетка, именуемая рабицей.
Итак, обе стороны пришли к одному и тому же выводу, только что послужило этому причиной, осталось неизвестным для непосвященных. Впрочем, Татьяне казалось, что своим вызывающим действием Гоша дает понять, что глубоко обижен. На ее взгляд, ему следовало если уж не чувствовать себя виноватым, то хотя бы пребывать в полной растерянности.
Но в любом случае металлический забор символизировал жирную точку в их отношениях. Весомо, грубо, зримо…
Глава 14
Он с недовольной гримасой оторвался от разглядывания контрольных отпечатков и нехотя поплелся к двери, понимая, что больше открыть ее некому.
– Оба-на! Класс! – воздал Паша должное увиденному на пороге.
Перед ним стояла девушка – высокая, стройная, в голубых джинсах в обтяжку и в серебристой курточке на "молнии", сейчас расстегнутой. Пока она опускала руку, которой нажимала на кнопку звонка, он успел заметить полоску загорелого упругого живота с блестящей фенечкой в пупке. Потом его скрыл белый ангорский свитерок.
Незнакомка никак не отреагировала на откровенное восхищение молодого человека, что стало для него досадной неожиданностью. Обычно девушки охотно шли с ним на контакт, тем более когда он сам проявлял инициативу.
– Простите, здесь живет Татьяна Валентиновна Куренная? – спросила незнакомка напряженным голосом, глядя не то сквозь Павла, не то внутрь себя.
– Здесь, – с тоскливым вздохом ответил он.
Итак, очередная "хвостатая" подопечная его матери, пришедшая всеми правдами и неправдами вымаливать у нее зачет или трояк.
Паша чуть повернул голову и крикнул в глубь квартиры:
– Ма, тут к тебе из института пришли! Я так полагаю, вы студентка, да? – уже тише спросил он, обращаясь к девушке, и опешил.
С той произошла разительная перемена. Взгляд стал недоуменным, растерянным. Она опустила его и, закусив губу, стала теребить ремешок сумочки, висящей на плече.
– Да вы не бойтесь, – подбодрил ее Павел.
Он привык, что студенты, сумевшие узнать домашний адрес его матери, ведут себя уверенно, порой даже нагло. А эта вдруг с лица спала. "Надо окружить ее заботой и вниманием, и тогда, возможно, удастся познакомиться поближе", – подумал он, мысленно потирая руки. Незнакомка с первого взгляда потрясла его воображение, а такого с избалованным женским вниманием Пашей практически не случалось.
– Проходите, – предложил он, делая приглашающий жест рукой и отступая в сторону… и тут увидел свою мать.
Она стояла напротив двери, в противоположном конце их крохотного коридорчика, всем своим видом напоминая жену Лота, превратившуюся в соляной столб. В руках тюлевая занавеска, которую она собиралась вешать в своей комнате, заколка-краб, скрепляющая волосы, чтобы не мешали, сбилась на сторону, и вьющиеся, пушистые пряди торчат как бог на душу положит.
– Что вам здесь надо? – глухо спросила Татьяна, вперив неприязненный взгляд в застывшую в дверях девушку.