Я оглянулась вокруг: ужасные цветовые сочетания вполне реальны для Линенс, где есть не только лаймовые корзины, но еще и держатели салфеток с леопардовой расцветкой, обрамленные картинки котят, играющих со щенками, и коврики для ванны в виде ноги.
- Лисса, - мягко говорю я: - Может нам не стоит делать это сегодня.
- Мы должны, - ворчит она, хватая стопку простыней - неправильного размера, да еще и ярко-красных - с ближайшей полки и засовывая их в тележку. - Я увижу Далию на ориентировании на следующей неделе, и я уверена, что ей захочется все модернизировать.
Я беру ярко-красные простыни и кладу их обратно на полку, пока она изучает держатели для зубных щеток, совсем без энтузиазма.
- Лисса, ты действительно хочешь начать жизнь в колледже таким образом? С таким дерьмовым отношением?
Она закатывает глаза.
- О, да, тебе легко говорить. Мисс Еду-Через-Всю-Страну-Свободно-И-Без-Проблем. Ты будешь в солнечной Калифорнии, кататься на серфе и есть суши, пока я буду торчать здесь на том же месте, где я всегда и была, и наблюдать, как Адам встречается со всеми новенькими в классе.
- Виндсерфинг и суши? - говорю я. - Одновременно?
- Ты знаешь, что я имела в виду! - отрезает она, и женщина, сравнивающая цены на мочалки, кидает на нас взгляд.
Лисса понижает голос и добавляет:
- Возможно, я вообще больше не пойду в школу. Может, я изменюсь, вступлю в Корпус Мира и уеду в Африку, обреюсь наголо и буду рыть общественные туалеты.
- Обреешься наголо? - говорю я, потому что, на самом деле, это самая смехотворная часть. - Ты? Ты хоть раз задумывалась о том, какие уродливые бритые головы у большинства людей? У них всевозможные бугорки, Лисса. И ты не узнаешь об этом до тех пор, пока не станет слишком поздно, и ты уже будешь лысой.
- Ты даже не слушаешь меня! - отвечает она. - Все всегда было легко для тебя, Реми. Такая великолепная, и уверенная, и умная. Ни один парень не бросил тебя и не оставил твое сердце разбитым.
- Это не правда, - я повышаю голос. - И ты это знаешь.
Она делает паузу, когда до нее доходит. Ладно, может быть я известна ведущей в отношениях, но этому есть причина. Она не знает, что случилось той ночью у Альберта, на расстоянии крика от окна ее собственной спальни. Но с тех пор я растоптала свою добрую часть. Даже Джонатан уловил мою невосприимчивость.
- Я распланировала все свое будущее вокруг Адама, - тихо произносит она. - И теперь у меня нет ничего.
- Нет, - говорю я. - Теперь у тебя просто нет Адама. Это большая разница, Лисса. Просто ты ее пока не видишь.
Она хмыкает на это, достает коробку Клинекс с принтом коровы и кладет в тележку.
- Я вижу, что другие делают то, что они хотят всю оставшуюся жизнь. Они уже в воротах, роют ногами землю и готовы бежать, а у меня всегда нога хромает и мне очень легко повернуть назад, к моим страданиям.
- Милая, - я стараюсь быть терпеливой. - Мы только месяц назад закончили школу. Это еще не реальный мир. Это просто переходное время.
- Ну, я ненавижу быть здесь, - отрезает она, показывает вокруг себя, охватывая не только Линенс, но и весь мир. - Переходное это время или нет. Предложите мне снова школу. Я бы вернулась в нее, если могла.
- Слишком рано для ностальгии, - говорю я. - Действительно.
Мы идем по главному проходу, к отделу жалюзи не разговаривая. Пока она ворчит, выбирая шторы, я отправляюсь в отдел распродаж, где выставлено оборудование для пикника по специальной цене, только на один день.
Здесь пластиковые тарелки всех цветов, столовые приборы с прозрачными ручками, вилки с металлическими зубчиками. Я беру набор стаканов с розовыми фламинго: определенно ужасное цветовое решение.
Но я думаю о желтом доме, где весь набор посуды состоит из одной керамической тарелки, нескольких разных вилок и ножей, бесплатных кружек с заправки, и бумажных товаров, которые Теду удалось вытащить из корзины с браком на рынке Мэйер. Я впервые слышала, как кто-то просит: "Можешь дать мне Ложку?", вместо просто "ложки", что означало, что она не одна. И здесь, по спец цене, был набор столовых приборов с голубыми пластиковыми ручками - огромное количество приборов - всего за 6 долларов 99 центов. Я взяла их и, не раздумывая, положила в тележку. Десять секунд спустя меня осенило. Что я делаю? Покупаю столовые приборы для парня? Для своего парня? Это было похоже на то, что мне, подобно моему брату, внезапно промыли мозг пришельцы. Какая девушка покупает столовые приборы тому, с кем она встречается меньше месяца? Психопатка со-страстным-желанием-выйти-замуж-и-родить-детей, вот кто, сказала себе я, ужаснувшись этой мысли.
Я швырнула набор обратно на стол с такой скоростью, что он врезался в стопку тарелок с дельфинами, наделав достаточно шума, чтобы отвлечь Лиссу от изучения ламп.
Успокойся, говорю я себе, делаю глубокий вдох, затем сразу же выдыхаю через рот, так как все в Линенс пахнет арома свечками.
- Реми? - говорит Лисса. Она держит зеленую лампу. - Все в порядке?
Я киваю, и она возвращается к исследованиям. По крайней мере, ей лучше: лампа подходит к корзине.
Я толкаю тележку через полотенца для рук, вещи для хранения и я на полпути к свечкам - здесь запах становится сильнее - все это время я напоминаю себе, что не обязательно все должно иметь Огромное Значение. Это просто был набор пластиковой посуды по выгодной цене, ради Бога, не кольцо для помолвки.
Это меня немного успокоило, даже когда рациональная часть моего мозга напомнила мне что никогда, за время ох, скажем так, пятнадцати отношений со средней школы, я не покупала парню ничего, кроме колы Зип. Даже на Дни рождения и рождество у меня были стандартные подарки, такие как футболки и CD, вещи, которые выйдут из моды. А не пластиковая посуда для пикника, которая останется даже после ядерного взрыва. Плюс, если действительно глубоко заглянуть в смысл подарков, посуда равняется еде, еда равняется средству к существованию, а оно - жизни, и означает, что подарив даже одну пластиковую вилку я говорю, что хочу заботится о Декстере во веки веком, аминь. Фу.
На пути на кассу, мы с Лиссой снова проходили тот стол. Она взяла ретро будильник.
- Он милый, - сказала она. - И посмотри на эти пластиковые тарелочки и серебряные приборы. Возможно, я смогу ими пользоваться, когда мы разберемся с комнатой.
- Возможно, - я пожимаю плечами и игнорирую стол, словно я с ним когда-то была в отношениях.
- Но что если я не буду ими пользоваться? - продолжает она тем голосом, который я распознаю как Начальная Нерешительность.
- Я в том плане, это же всего лишь семь баксов, правильно? И они милые. Но у меня, возможно, не будет для них места.
- Возможно, нет, - я снова толкаю тележку.
Она не двигается, с будильником в одной руке, поглаживает милую пластиковую сумочку, в которой находится набор.
- Хотя она действительно очаровательная, - говорит она. - И это будет лучше, чем все время брать еду на вынос. Но в то же время, лишком много приборов, ведь там будем только мы с Делией…
На этот раз я не говорю ничего.
И я чувствую, где те свечки.
- … Но может быть у нас иногда будут гости, ну ты понимаешь, на пиццу там или что-то в этом роде?
Она вздыхает.
- Нет, забудь, это просто импульс, мне это не надо.
Я сова толкаю тележку, и она делает несколько шагов. Два, если быть точной.
- С другой стороны, - тут она прерывается. Вздох. Затем. - Нет, забудь…
- Боже! - говорю я, тянусь и достаю пластиковую сумочку, запихиваю ее в тележку. - Я куплю ее. Давай пойдем, ладно?
Она смотрит на меня с широко открытыми глазами.
- Ты ее правда хочешь? Потому что я не уверена, что буду ею пользоваться…
- Да, - громко отвечаю я. - Я хочу ее. Мне она нужна. Пойдем.
- Ну ладно, - неуверенно говорит Лисса. - Если она действительно тебе нужна.
Позднее, когда я оставляю ее, я говорю ей проверить, все ли она взяла, включая пластиковые приборы. Но по своей привычке, она забирает все пакеты из моего багажника кроме одного. Я забываю об этом, и только через несколько ночей, когда мы с Декстером выгружаем бакалейные товары, которые он купил для желтого дома - арахисовое масло, хлеб, апельсиновый сок и Доритос - из моей машины. Он берет все эти пакеты и уже готов захлопнуть багажник, когда останавливается и наклоняется.
- Что это? - спрашивает он и достает белую пластиковый пакет для шоппинга, аккуратно завязанный сверху - я хорошо научила Лиссу - так, чтобы его содержимое не рассыпалось.
- Ничего, - быстро отвечаю я, пытаясь забрать его.
- Подожди, подожди, - говорит он, держа его за пределами моей досягаемости. Арахисовое масло выпадает из одного его пакета, катится по двору, но он его игнорирует, он слишком заинтригован тем, что я не хочу ему показывать.
- Что это?
- Что-то, что я купила для себя, - я снова хватаю его. Безуспешно. Он слишком высокий и его руки слишком длинные.
- Это секрет?
- Да.
- Правда?
- Да.
Он легонько трясет пакет, прислушиваясь к звукам, которые тот издает.
- Не звучит как секрет, - решает он.
- А как должен звучать секрет? - спрашиваю я. Идиот. - Дай сюда.
- Как тампоны, - отвечает он и снова трясет. - А это не звучит как тампоны.
Я уставилась на него, и теперь он протягивает пакет мне, словно теперь ему совсем не интересно. Он идет по траве, чтобы поднять арахисовое масло, вытирает его футболкой - конечно же - и закидывает его обратно в пакет.
- Если хочешь знать, - говорю я, словно этот вообще не имеет особой ценности: - Это просто пластиковая посуда, которую я купила в Линенс.
Он обдумывает это.
- Пластиковая посуда.
- Да. Она была на распродаже.
Мы стоим. Я могу слышать, как в желтом доме работает телевизор и кто-то смеется. Манки стоит по ту сторону прозрачной двери, наблюдает за нами, виляя хвостом.
- Пластиковая посуда? - медленно произносит он: - Типа ножи и вилки, и ложки?
Я отряхиваю грязь с моей машины - это царапина? - и говорю как ни в чем ни бывало:
- Думаю да. Только основное, видишь ли.
- Тебе нужна пластиковая посуда? - спрашивает он.
Я пожимаю плечами.
- Потому что, - продолжает он, и я борюсь со смущением: - Это так забавно, потому что мне нужна пластиковая посуда. Очень сильно.
- Пожалуйста, мы можем войти внутрь? - спрашиваю я и захлопываю багажник. - Здесь жарко.
Он смотрит на пакет снова, затем на меня. И затем, медленно, улыбка, которую я знаю, расплывается на его лице.
- Ты купила мне пластиковую посуду, - говорит он: - Не так ли?
- Нет, - огрызаюсь я, тыкая свой номерной знак.
- Так и есть! - кричит он и громко смеется. - Ты купила мне вилки. И ножи. И ложки. Потому…
- Нет, - громко говорю я.
- …Что ты меня любишь!
Он ухмыляется, словно решил загадку на все времена, пока у меня краснеет лицо. Глупая Лисса. Я могла бы убить ее.
- Это была распродажа, - говорю я снова, словно это повод для оправдания.
- Ты меня любишь, - просто говорит он, забирая пакет и добавляя его к другим.
- Всего семь баксов, - добавляю я, но он уже уходит, такой уверенный в себе.
- Господи, это была распродажа.
- Любишь меня, - пропевает он через плечо. - Ты. Любишь. Меня.
Я стою во дворе, внизу лестницы, и чувствую, как впервые за долгое время все не под моим контролем. Как я это допустила? Годы дисков, свитеров, взаимозаменяемых подарков и теперь набор посуды для пикника, и я окончательно теряю верховенство. Это кажется невозможным.
Декстер идет по ступенькам к двери, Манки бросается вперед и бегает вокруг, обнюхивая пакеты, пока они оба не заходят в дом и дверь за ними закрывается. Что-то подсказывает мне, пока я стою здесь, что я должна развернуться, пойти к машине и уехать домой настолько быстро, насколько это возможно, затем закрыть все двери и присесть на корточки, чтобы спасти чувство собственного достоинства. Или рассудок. Столько раз был шанс остановить все события, пока они не произошли. Или остановить их на середине. Но это было даже хуже, когда ты знаешь, что был такой момент, чтобы спасти себя, а ты даже не шелохнулась.
Дверь снова открывается, и появляется Манки, виляя хвостом. Над ним, слева от дверного проема раскачивается рука, пальцы сжимают светло-голубую вилку, неприлично размахивая ею, словно это какой-то знак, передача сообщений при помощи суперсекретного шпионского кода. О чем это говорит? Что это значит? Меня это вообще заботит?
Вилка продолжает раскачиваться, приманивая. Последний шанс, думаю я.
Я громко вздыхаю и поднимаюсь по ступенькам.
* * *
Есть определенные способы, которые показывают, что моя мать близка к завершению романа. Во-первых, она начинает постоянно работать, не только по расписанию с двенадцати до четырех. Затем я просыпаюсь посреди ночи от звука ее пишущей машинки и смотрю в окно, чтобы увидеть, как из ее кабинета во двор длинными косыми квадратами падает свет. Еще она начинает разговаривать сама с собой, когда пишет, затаив дыхание. Это не так уж громко, чтобы понять, о чем она говорит, но иногда кажется, что разговаривают два человека, один диктует, а другой спорит с этим, один и тот же треск постоянно. И наконец, самый очевидный знак: когда она вошла в колею, и слова приходят настолько легко, что ей приходится бороться, чтобы успеть перенести их на бумагу, она всегда ставит Битлз, и они поют до самого эпилога. В середине июля я спускалась к завтраку, когда остановилась в самом начале лестницы и прислушалась. Ага. Пол Маккартни, его высокий голос, что-то из раннего.
За мной открылась дверь в комнату ящериц, и оттуда вышел Крис, в рабочей форме, вынося несколько пустых баночек от детского питания, входящих в ежедневный рацион ящериц. Он склонил голову набок, закрыв за собой дверь.
- Похоже на тот альбом с песней про Норвегию, - сказал он.
- Неа, - говорю я, спускаясь по лестнице. - Это тот, где они все смотрят в окно вниз.
Он кивает и следует за мной. Когда мы доходим до кухни, то обнаруживаем, что шторка из бусин преграждает путь к кабинету, а за ней голос Пола уступает дорогу Джону Леннону. Я подхожу и вглядываюсь через штору, завороженная кипой бумаги на столе рядом с ней и одной сгоревшей свечой. У нее должно быть две сотни страниц, не меньше. Когда она вошла во вкус, ничто ее не остановит.
Я возвращаюсь в кухню и отталкиваю в сторону две пустые банки с Ensure - я стараюсь не убирать за Доном, хотя прохожу эту проверку на прочность ежедневно - перед тем, как положить себе миску овсянки с бананами и большую чашку кофе. Затем я сажусь спиной к обнаженной женщине и притягиваю семейный календарь - бесплатный от Дон Дэвис Моторс, где Дон собственной персоной улыбается перед сияющим 4Runner - со стены.
Сейчас 15 июля. Через два месяца, плюс-минус несколько дней, я буду паковать чемоданы и компьютер, и отправлюсь в аэропорт, а через семь часов я прилечу в Калифорнию, чтобы начать свою жизнь в Стэнфорде. Между той датой и сегодня мало что написано; даже день моего отъезда отмечен слабо, лишь простой круг помадой, который я сама нарисовала, словно это имело большое значение только для меня.
- Ох ты, - ворчит Крис перед холодильником. Я смотрю, что он держит почти пустой пакет с хлебом: там осталось две краюшки, я предполагаю, что у них есть название, но мы именуем их черешками. - Он снова это сделал.
Дон так долго жил один, что у него теперь проблемы с тем, что кроме него еще есть люди, и они, иногда, пользуются теми же продуктами, что и он. Ему ничего не стоит допить апельсиновый сок и поставить пустую бутылку обратно в холодильник, или съесть последние нормальные кусочки хлеба, а с черешками пусть разбирается Крис. Несмотря на то, что мы с Крисом просили его, Ох, так вежливо, вносить в список продукты, которые он доедает (список у нас на холодильнике, под названием нужные продукты), он либо забывает об этом, либо это его вообще не волнует.
Крис захлопывает дверцу холодильника слишком уж громко, из-за чего ряды с Ensures, хранящиеся там, сотрясаются.
Они стучат друг об друга, и одна банка падает и катится к стенке холодильника с глухим стуком.
- Как я это ненавижу, - ворчит он, засовывая черешки хлеба в тостер. - Господи, я только что купил этот пакет. Если он пьет эти свои Ensures, зачем ему еще и мой хлеб? Разве это не полноценная еда?
- Думаю так, - говорю я.
- Я о том, - продолжает он, в то время как в соседней комнате музыка играет ееее-еее-ееее: - Что все, о чем я прошу, это всего лишь немного сосредоточенности, понимаешь? Немного взаимности. Это же не слишком много, я так считаю. Так ведь?
Я пожимаю плечами, снова смотрю на тот кружок, сделанный помадой.
- Реми?
Раздается голос матери из кабинета, шум печатной машинки на секунду прекращается.
- Можешь оказать мне услугу?
- Конечно, - отвечаю я.
- Принеси мне кофе?
Машинка начинает снова печатать.
- С молоком?
Я встаю и наливаю чашку почти до краев, затем наливаю сливки прямо до ободка: есть только одна вещь, по которой мы совершенно схожи, мы пьем одинаковый кофе. Я иду ко входу в кабинет, балансируя нашими чашками, и отдергиваю занавески.
Комната пахнет ванилью, и мне приходится двигаться целый ряд кружек - наполовину полных, с жемчужно-розовым цветом на ободках, это ее "домашняя помада" - чтобы освободить пространство. Одна кошка свернулась на кресле напротив нее, нерешительно зашипела на меня, когда я убрала ее, чтобы присесть. Напротив меня была стопка напечатанных страниц, аккуратно выровненная. Я была права: она действительно стряпала. Номер верхней страницы был 207. Я знала, что бесполезно начинать разговор, пока она не закончила предложение, или сцену, она была в процессе написания. Поэтому я вытянула страницу 207 из стопки и просмотрела ее, скрестив под собой ноги.