* * *
Вопрос номер один – идут ли мне кожаный парашютный шлем и огромные очки, похожие на профессиональное оборудование сварщика? Денис Калинин заявил, что идут, мое же карманное зеркальце вопило об обратном. Вопрос номер два: стоит ли плотно покушать перед первым парашютным прыжком? Иным словом – что лучше: чтобы от вызванной недоеданием слабости обморочно кружилась голова или чтобы от стресса свежесъеденный обед оказался на прыжковом комбинезоне? Вопрос номер три: выдают ли начинающим парашютистам памперсы?!
– Ну вы даете, – усмехнулся мой инструктор, – первый раз вижу, чтобы кто-то так нервничал.
Мы сидели в самолете на крошечных неудобных сиденьях, похожих на детские откидные стульчики. Самолет был переполнен почти до аварийного, на мой дилетантский взгляд, состояния. Парашютисты устроились не только на стульях, но и на полу. Зачем-то в самолет взгромоздился и Денис Калинин. Прыгать он не собирался, во всяком случае парашюта не было за его спиной. Зато на его мощной шее висел массивный фотоаппарат.
– Будут у тебя фотки на память, – широко улыбался он.
– Ну да, понимаю, надо же будет что-то наклеить на мой могильный памятник, – принужденно пошутила я.
– Типун тебе на язык.
Самолет тем временем набирал высоту. Я искоса посматривала на высотомер – прибор, определяющий высоту, – который мне надели на руку. Он был похож на огромные спортивные часы. Только стрелка была всего одна, и показывала она пятьсот… тысячу… тысячу пятьсот метров.
– Слушай, а почему Кирилл и Инга не прыгают в этом взлете?
– Да они вообще редко здесь прыгают, – махнул рукой Денис, – их больше бейс интересует. Но если бы ты их попросила…
– Ну да, они бы с радостью согласились меня поддержать. Особенно Инга, – криво усмехнулась я, – понять не могу, почему она меня невзлюбила?!
– А ты сама не догадываешься? – прищурился Денис.
Я честно ответила, что не догадываюсь.
– Она очень ревнива. А ты нравишься Кирюхе.
– Не смеши меня, – фыркнула я, – мне тридцать лет. И я могу отличить мужчину, которому я нравлюсь, от мужчины, который… который даже не удосужился запомнить мое имя.
– А я умею отличить своего брата, которому кто-то нравится, от просто своего брата, – парировал Денис, – можешь мне не верить, если хочешь. Но это так.
Наш занимательный разговор прервал засуетившийся инструктор, который сообщил, что самолет, похоже, набрал подходящую для прыжка высоту. Мельком взглянув на высотомер, я чуть не задохнулась: четыре тысячи пятьсот!
– Саша, садитесь ко мне на колени. Вы ничего не забыли, что я вам говорил? Хлопну по плечу – идем к выходу. Второй раз хлопну – раскидываете руки.
– А третий раз нас хлопнет о землю, – обреченно пробормотала я, – потому что я из невезучих!
Тем временем парашютисты, сидевшие ближе всех к выходу, потянули вверх прозрачную дверь самолета. В салон ворвался пахнущий свежестью ветер, и мне вдруг стало холодно. С ужасом смотрела я на то, как парашютист в ярко-красном комбинезоне, потоптавшись у выхода пару секунд, вдруг сорвался вниз, при этом на лице его сияла спокойная, благостная и совершенно расслабленная улыбка! Его примеру последовали остальные. Две девушки в одинаковых комбинезонах покинули самолет, держась за руки. Перед тем как их удаляющиеся фигурки проглотили облака, я успела увидеть, что они перевернулись в воздухе и летят к земле вниз головой! Каждый выпендривался как мог. Кто-то нырял в небо, как в бассейн, рыбкой. Кто-то сделал сальто назад. Я и опомниться не успела, как мы остались в салоне одни. Вот тогда-то и началось самое страшное – инструктор хлопнул меня по плечу.
Так, Кашеварова, надо сконцентрироваться. Что он там говорил? Подойти к входу? Подогнуть ноги? Раскинуть руки? Я не умею собирать волю в кулак в стрессовой ситуации. Я не из тех, кто с блеском выживает на необитаемом острове или спасается в страшной авиакатастрофе. Случись со мной что-то непредвиденное, я непременно пропаду!
Поскольку надо было что-то делать, я подогнула ноги и крепко зажмурилась. Не знаю, сколько времени прошло, может быть, пара секунд, а может быть, целый час, но очнулась я от ощутимого удара. Не успела я вскричать: "Мы разбились!", как кто-то интеллигентно и беззлобно постучал кулаком по моей голове.
Я открыла глаза и увидела, что по-прежнему нахожусь в салоне самолета. Мы с инструктором лежим на полу, а Денис увлеченно нас фотографирует.
– Дурища! – сказал инструктор. – Ноги надо подгибать, когда мы подойдем к выходу. Давай, пошли скорее…
Кое-как мы поднялись. Инструктор уверенно потащил меня к двери, а мне хотелось уцепиться за что-нибудь руками, – хоть за кресло, хоть за беспарашютного Дениса. За что угодно, лишь бы не покидать спасительный самолет!!
А за распахнутой дверью самолета хором завывали сквозняки и через рваные облака было видно расчерченную на неровные квадратики землю.
Еще один хлопок по плечу, и, жалобно вскрикнув, я обмякла в руках терпеливого инструктора. Последнее, что я помню довольно внятно, был сильный толчок в спину. Мы кубарем вывалились наружу.
А потом… Я на секунду открыла глаза, и вдруг увидела прямо перед собой наш самолет! И он стремительно удалялся, причем вопреки всем законам физики вверх! Ощущения падения почему-то не было. С удивлением я обнаружила, что воздух – довольно твердая и крайне негостеприимная субстанция: встречный поток ветра толкался, пинался, переворачивал нас с ног на голову. Кто-то отчаянно молотил меня ладонью по плечу.
В голове всплыло: "Когда я хлопну тебя по плечу, раскинь руки в стороны". Не могу сказать, что это простейшее физическое упражнение удалось мне сразу. Как только я вытягивала руку в сторону, воздушный поток пытался оторвать ее от моего тела, и в ужасе я прижимала ее обратно к груди. Но все же, к собственной гордости, я наконец справилась с поставленной задачей. И тут же кто-то словно дернул меня вверх, я увидела собственные ноги, мелькнувшие на уровне лица. А потом вокруг воцарилась тишина.
Я не сразу поняла, что мы уже не несемся вниз, а чинно спускаемся на землю под куполом парашюта.
– Ты нас чуть не угробила! – услышала я сквозь заложенные уши возмущенный голос инструктора. – Я же сказал, руки раскинь!
Я ничего не ответила. Хотя обычно я довольно живо реагирую на разного рода критику в свой адрес – то оправдываться начинаю, то, наоборот, возмущаться. Мои ноги и руки расслабленно обмякли, я была похожа на безвольную тряпичную куклу.
Когда инструктор строго сказал: "Ноги подогни, идем на приземление!", я испугалась, что не смогу выполнить этой простейшей команды.
Кое-как я подтянула ноги вверх и крепко прижала колени к груди. Вниз я старалась не смотреть, потому что земля была совсем рядом и она стремительно приближалась. Скорость спортивного парашюта – крыла – довольно высока, на нем не получится медленно спланировать на спасительную твердыню.
И только когда ноги мои коснулись наконец земли, я вздохнула облегченно.
Первое: я на земле и в полной безопасности. Я совершила парашютный прыжок и, как ни странно, выжила.
Второе: ко мне опять направляется Кирилл Калинин, он улыбается! Мне!
Третье: больше никогда, никогда, никогда в жизни я не буду прыгать с парашютом!!!
* * *
– Ты обязательно должна попробовать еще раз! – воскликнул Кирилл Калинин, заключая меня в пахнущие туалетной водой от "Хуго Босс" объятия.
– Да, конечно, надо будет как-нибудь собраться, – пробормотала я, утыкаясь носом в его свитер.
– Что значит как-нибудь? Это несерьезный подход. Давай прямо сегодня. Кстати, я записал тебя в восьмой взлет.
Я подняла на него полные ужаса и немой мольбы глаза.
– Да ладно, ладно, пошутил я, – расхохотался Калинин, – на сегодня с тебя стрессов хватит. Но ты увидишь, что к этому привыкают.
Интересно, что он имел в виду под расплывчатым определением "это" – толкающийся воздух, оглушительный свист в ушах или матерящегося инструктора?
– Хочешь чаю? – миролюбиво спросил Кирилл.
– Лучше коньячку, – хрипло возразила я.
– Как скажешь, красавица, – он приобнял меня за плечи и увлек в сторону аэродромного бара.
Ну а я недоверчиво на него поглядывала. Интересно бы узнать, что стало причиной такого расчудесного превращения? Из равнодушного свидетеля моего позора Калинин-младший вдруг превратился в галантного кавалера. И даже соблазнителя – иначе с чего это он так странно и внимательно посматривает на мое лицо? Неужели я вдруг стала казаться ему красивой? Фантастика!
– Саня, а очки ты не хочешь снять? – наконец вежливо поинтересовался он.
В панике я провела ладонью по своему лицу. Так и есть – на мне оставались огромные парашютные очки фасона "бешеная стрекоза"! Я постаралась элегантным жестом поднять их на лоб.
В баре он заказал для меня коньяк и шоколадку, а себе – зеленый чай. Я с изумлением смотрела, как удовлетворенно он размешивает в бледноватом пойле сахарок. Неужели он один из ярых поклонников здорового образа жизни? Если так, то в моей порочной компании ему делать попросту нечего.
Перехватив мой взгляд, Кирилл объяснил:
– Мне просто прыгать сегодня еще. Слушай, а чего здесь сидеть, пойдем на воздух!
Я радостно кивнула головой. Бушевавший в моей крови адреналин обострил все эмоции, в тот момент я готова была пойти за Кириллом Калининым хоть на край света.
Мы бок о бок уселись на зеленый газончик.
– За твой первый прыжок! – Калинин трогательно отсалютовал мне чашкой с невинным содержимым.
Я залпом опрокинула свой коньяк.
– За первый и последний.
– Так не говорят, это плохая примета, – он щелкнул меня по носу, – никогда не говори "последний" прыжок. Надо говорить "крайний".
– Слушай, а почему твое отношение ко мне вдруг так изменилось? – осмелев, поинтересовалась я.
Он притворился удивленным:
– Что ты имеешь в виду?
– Сам знаешь. То ты выгоняешь меня из квартиры прямо во время интервью. Обещаешь позвонить и не звонишь. Не запоминаешь моего имени. А то вдруг ведешь себя, как будто мы друзья.
– Мы и есть друзья, – усмехнулся он, – ты теперь ведь одна из нас. Ты парашютистка.
Я вдруг поймала себя на том, что уже несколько минут беззастенчиво пялюсь, как Калинин, трогательно вытянув губы трубочкой, сосредоточенно дует на свой чай. Только когда мой взгляд был неожиданно перехвачен, я смутилась и отвернулась.
– А ты симпатичная, – вдруг сказал он.
Я вспомнила самолетный разговор с Денисом, который утверждал, что якобы я нравлюсь Калинину-младшему. Но в это поверить невозможно! Если я ему с самого начала нравилась, то почему же он так странно себя вел? Или это его эксклюзивный запатентованный способ разбивания дамских сердец – сначала изобразить хладнокровный игнор, а потом обрушить на жертву весь бездонный запас своего душевного тепла и обаяния?
– Спасибо, – улыбнулась я, – ты тоже ничего. Сто раз замечала необъяснимый факт – перед самым поцелуем у приближающегося мужского лица словно мягчеют черты. Линии размываются, и даже немножко сглаживаются морщинки. Почему-то сначала я именно об этом подумала, и только потом до меня дошло – да он же собирается меня поцеловать!
Кирилл Калинин, который утром называл меня Олей, который подобострастно хохотал над плоскими шутками стрип-принцессы Инги, собирается меня поцеловать!
Что мне оставалось делать?
В таких ситуациях у девушки есть лишь два варианта. Либо с размаху съездить по этой самой блаженно зажмурившейся физиономии и с воплем – я, мол, девушка приличная – навсегда исчезнуть с его горизонта. А можно поступить подругому – пришторить глаза ресницами, немного податься вперед и…
… Тот поцелуй был электрическому току подобен. Может быть, я просто давно не целовалась? Нет, скажу по-другому: давным-давно, со времен светлого студенчества, не целовалась я с горячими юношами. Притом не могу сказать, что мои мужчины были аморфными, нет, страсти в них хватало. Но положа руку на сердце, разве можно сравнивать поцелуй степенного клерка с поцелуем юного парашютиста?!
Вот-вот, и я о том же.
Кирилл Калинин целовался так, словно хотел меня съесть, – жадно, страстно и влажно. То был не медленный поцелуй гурмана, смакующего деликатес, а поцелуй изголодавшегося обжоры, дорвавшегося наконец до праздничного стола. И вот он уже еле слышно нашептывает в мое ухо:
– Пойдем в гостиницу! – и нежно так подталкивает меня под локоток.
А я отвечаю: "Нет!", но глаза мои все еще закрыты, а руки слепо блуждают по его спине. Так что это "нет" носит скорее кокетливо-утвердительный характер.
– Пойдем, – повторяет он, помогая мне подняться с травы.
И мне так приятно быть ведомой, пассивной; упиваясь этой неожиданной слабостью, я бреду за Калининым, как крыса за волшебной дудкой. Мы заходим в ветхую гостиничку, поднимаемся по лестнице вверх, Кирилл долго роется в карманах, ища ключ. А я тем временем лихорадочно вспоминаю, какие на мне трусы. Кажется, спортивные белые, в крупный горох. Не позорные, конечно, но и эротичными их не назовешь. И когда я лениво прикидываю, как бы половчее снять джинсы с трусами одновременно, в другом конце коридора появляется Инга. На ней прыжковый комбинезон, ярко-красный, белые волосы собраны в густой пучок. Она выглядит хорошенькой и свежей.
– Кирилл, я записала тебя в двадцатый взлет, – говорит она, но тут замечает меня и осекается. Вопросительный взгляд, приподнятые выщипанные бровки.
– Потом, все потом, – бормочет Калинин, беспардонно вталкивая меня в гостиничный номер, – я не буду прыгать в двадцатом. Запиши меня в двадцать третий, о’кей, солнышко?
И захлопывает перед ее носом дверь.
* * *
Поразительно, как всего за несколько часов жизнь может повернуться на сто восемьдесят градусов. Я приехала на аэродром толстеющей унылой бездельницей, а возвращалась триумфаторшей, которой достался главный приз – молодой влюбленный парашютист.
Возвращались мы все вместе. За рулем был Денис, Инга сидела рядом с отсутствующим лицом. Надо сказать, в ней погибла великая актриса, уж очень хорошо удавалось ей выражение "я здесь ни при чем". И только покрасневшие от злости уши и пальцы, нервно перебирающие прядь белокурых волос, выдавали некоторую напряженность ее внутреннего состояния.
Но как и все, на чью голову свалилось неожиданное и незаслуженное счастье, я была эгоистичной.
Мы с Калининым прочно обосновались на заднем сиденье "фордика". Моя ладонь уютно покоилась на его обтянутой модными джинсами "дизель" коленке. А он время от времени прикасался губами, сухими и теплыми, к моей шее, от чего мне хотелось, как реактивной ракете, взлететь вверх, взорваться где-нибудь там, в стратосфере, и вернуться на землю пылающим фейерверком.
Проще говоря, влюбилась я.
Дорога в Москву пролетела незаметно. Когда "фордик" притормозил наконец возле моего подъезда, я даже почувствовала некоторое разочарование.
– Зайдешь? – спросила я Калинина.
Но он, нахмурившись, ответил:
– Сегодня не могу, малыш. Обещал с приятелем одним встретиться. Давай я тебе завтра вечером позвоню, и мы что-нибудь придумаем.
– Договорились. – Моя улыбка была немного натянутой.
– Эй, не куксись, – он ущипнул меня за складочку на талии (надо, надо, надо срочно похудеть!), – зато завтра нам никто не сможет помешать.
С переднего сиденья обернулась к нам Инга, лицо которой больше не казалось мне таким уж привлекательным. Уголок ее силиконовой губы нервно подергивался, голубые глаза побелели – казалось, на них вообще нет зрачков.
– Ребята, не могли бы вы побыстрее? – елейным тоном сказала она. – Между прочим, здесь и другие люди есть, и они торопятся.
– Да, сейчас, малыш, – пробормотал Кирилл, даже не глядя на взбешенную красотку.
И с одной стороны мне это польстило – приятно же, черт возьми, когда в твоем присутствии игнорируют признанных королев красоты. Но с другой стороны – неприятно покоробило то, что он и ее назвал безлично-ласковым словом "малыш". Хотя в моем возрасте обижаться на такое просто глупо. Но все равно надо будет попросить, чтобы он обращался ко мне по имени. Не хочу быть очередным звеном в бесконечной шеренге его "малышей".
– Мне тоже пора, – беззаботно улыбнулась я, – схожу с подружками в кино.
– Не напивайтесь там, – усмехнулся Калинин, – целую крепко, буду скучать.
И завороженная его довольно банальными, но все же комплиментами, я отправилась домой. Я чувствовала такой прилив сил, будто бы залпом опрокинула в себя содержимое целого кофейного автомата. В тот вечер я горы могла свернуть. В моем зеркале больше не жила неуверенная в себе и окружающих особь тридцати лет от роду. Нет уж, там поселилась самая красивая и желанная женщина на свете. И эта женщина требовала великих перемен.