- Апельсины, говоришь, - Сергей изобразил легкую зависть на лице. - Да, это серьезно. Вот ведь жизнь, Анюта, кому халява сплошная, кому - проза.
Он поднялся и помог подняться мне, отряхнул снег с шубки. Повернулся к мальчику и подал руку:
- Бывай, старик, приятно было познакомиться.
Мальчик с серьезным видом пожал огромную ручищу и кивнул:
- И вам - до свидания…А хотите апельсинку?
- Нет, спасибо, мы у Деда Мороза попросим. Он щедрый, - я со значением посмотрела на Сережу. Он засмеялся и увлек меня в сторону от ребенка, туда, где виднелась вывеска "Пончиковая".
- Сначала согреться и поесть, потом апельсины у Деда Мороза клянчить.
- Ух, жабка! А если я подарок хочу - большой. И чтобы конфет - не унести, и всего, что положено по списку - туда же!
- Ничего себе у вас запросы, Снегурочка. Ох, и алчные нынче внучки пошли, - проворчал он, лукаво щурясь.
Купил огромную картонную шкатулку с оленями, елкой и прочими атрибутами Нового года. Поставил передо мной и пошел забирать остальное: пончики, кофе, мороженное.
И хорошо, что ушел - моя довольная, почти восторженная улыбка при виде красивой коробки тут же поблекла, как только Сергей повернулся ко мне спиной. Я смотрела на подарок и чувствовала лишь грусть, близкую к истерике - то ли слезам, то ли яростному всплеску.
Впрочем, в русском языке есть более точное определение данному чувству - обида. Глубокая, закостеневшая за давностью лет.
Почему так сложилось? Почему в моем мире не нашлось места кому-то, кроме родных братьев? Почему, имея родителей, я росла фактически сиротой?
Да, у меня были подарки на Новый год. Но я знала точно, что имя того, кто их мне приносит не Дед Мороз, и не мама с папой. Моего Деда Мороза звали Алеша, Андрей, Сережа…
Мне было шесть лет. Всего шесть, но отчего-то я запомнила тот Новый год больше других. Впрочем, они были однотипными, пока Алеша не поступил в институт и не начал получать стипендию.
Но тот Новогодний праздник был самым отвратительным по впечатлениям.
Отец еще в середине декабря уехал на какой-то заумный симпозиум в славный город Москва. И почти не звонил - три звонка за десять дней и тишина. Маму она выводила из себя. Она нервничала и металась по квартире, не замечая нас, не замечая приближения праздников. Она жила рядом с телефоном, все, что вне - лишь раздражало и отвлекало ее от единственного занятия - ждать. За этим ожиданием она забыла оплатить мой подарок в садике, и я долго плакала, вспоминая яркие шуршащие пакетики с конфетами, что выдали другим детям, обойдя меня…
Алеша и Андрей, в мамином понимании были взрослыми и ни в чем не нуждались с момента рождения, а Сергей… Ему она покупала подарки загодя, и огромный красочный пакет с конфетами, пластмассовая машинка уже ждали его. Я знала, где - в коробке, стоящей в недрах родительского шкафа. В мамином тайнике.
Я нашла его, как всегда все находила - по наитию. И уже успела сунуть нос и извлечь все приготовленное на свет, переворошить пакет, поиграть той машинкой и разложить конфеты в ряд соответственно фантикам. И считала себя чуть не героем, потому что, проявила мужество - сдержалась и не попробовала шоколадку, не уменьшила размер подарка на пару, тройку заманчивых сладостей. Я знала, что все равно получу вот эту конфетку и эту, а еще эту и эту, и лишь заведомо обозначила приглянувшиеся. Сережа всегда щедро делился со мной, всегда давал, что просила, и не обижался на мою жадность и попытку сгрести все оптом. Он смеялся и отбирал лишь из озорства, чтобы поиграть, немного подразнить и вернуть. И вместе есть, угощать Алешу и Андрея.
Мне очень понравился тот подарок, и я смирилась с потерей того, что не получила в группе, и просила у Деда Мороза такой же, а еще куклу с ванночкой, чтоб можно было ее купать. И было уверена - получу….
За три дня до праздников мама уехала к папе, оставив нас одних.
После Новогодней ночи под елкой лежал лишь один подарок - мой. И он в точности отображал тот, что я видела в маминой коробке. Правда, вместо машинки в нем лежал пупсик…
Я была слишком мала, чтобы понять, почему подарок один, и слишком большой, чтобы не понять, чей он.
Нет, я не посчитала это несправедливым, я посчитала это жестоким и возмутительно не правильным поступком. Пусть меня уверяли, что Сергей уже большой, и он сам серьезно кивал, подтверждая сказанное, выглядел ничуть не огорченным, но мне все равно было очень обидно. И я не могу до сих пор определить точно, за кого больше - за себя или брата.
Да, я очень хотела конфеты, но мне казалось, я совершу нечто низкое, сродное предательству, если съем хоть одну. Ночью я вернула подарок под елку в надежде, что утром Сергей его заберет, и справедливость восторжествует, Дед Мороз поймет, насколько он не прав, и на другой день загладит вину, подарив нам два, как и должно было быть.
Можно было бы спать спокойно, но я не могла - сомнения в том, что так и будет, не давали покоя. И четыре конфетки, что я по душевной слабости не смогла отдать и спрятала их под подушкой, чтобы съесть тайно от всех, не давали покоя. Мои руки тянулись к сладостям, а голос совести портил их вкус и превращал наслаждение в огорчение. А утром, когда Сергей с немым укором хлопнул злосчастный подарок на мою постель, я готова была залезть не то, что под одеяло, под половицы. Это много лет спустя, я поняла, что он не укорял меня за те съеденные втихаря от них конфеты, он переживал за омраченный праздник, за то, что не смотря на все усилия, они не смогли сохранить во мне веру в Новогоднюю сказку.
С годами, этот, в общем-то, незначительный эпизод из далекого детства, превратился во вполне осязаемую обиду на мать. Еще одну. Мой сознательный возраст открыл мне глаза на все то, что в несознательные годы воспринимается под другим углом. Он присовокупил эту мелочь, сродную недоразумению, к реестру других немаловажных претензий и сплел целый клубок, в котором уже невозможно было найти им конца и начала. И сжечь разом. Избавиться, разбивая на составные, ведя отстрел каждой из обид, тоже. Проще было бы забрать его с собой, уходя навсегда, но как раз этого и не хотелось.
Моя подруга Ольга, во спасение своей неустроенной жизни бросившаяся в дебри психологии, поведала мне как-то, что личность человека закладывается в момент зачатия и 80 % имеющегося не что иное, как гены, доставшиеся в наследство от родителей, и лишь 20 % - воспитание. Но как быть с теми, кто, как и мы, были с избытком награждены генетическими отклонениями и совершенно лишены воспитания? Как и внимания. Тепла и понимания, пусть мимолетных материнских взглядов, но полных любви и ласки, пусть нудных, но нравоучений отца, обычных для других, недосягаемых для нас. Мы росли сами по себе, сами для себя, как могли, как получалось. Меня воспитывали братья, сами нуждающиеся в воспитании. Они дарили мне то самое обычное тепло, которое не видели сами. Их заботами я не чувствовала себя ненужной, брошенной, больной…
Да, несмотря на то, что мое детство хранило массу глупых, а порой и надуманных обид, назвать несчастным я его не могла. Потому что оно было счастливым. Благодаря трем мальчишкам, чутко хранящим мое сознание от потрясений и глубоких травм в меру своих возможностей и знаний. И ежедневно, ежечасно проявляя недетское внимание и милосердие. Доброту, которую не часто встретишь в чистом виде и во взрослом, истинную - бескорыстную, без примесей эгоизма и предвзятости.
Они не только заменили мне родителей, они отдали мне часть себя, сломали свои жизни, возложив их на обелиск моей. Если бы не этот факт, возможно, я не чувствовала подобной привязанности к ним, долга, длинного, как борода, мешающего не то что шагать, но и нормально смотреть на мир. Не будь ее, я бы могла гордо расправить плечи, вскинуть подбородок и зашагать туда, куда хочу. Жить, не оглядываясь, не задумываясь, не отчитываясь. Не завися.
Мое настроение окончательно сползло в минор. Очарование волшебного дня сменилось усталостью. Краски будущего, нарисованного моим воображением еще утром - поблекли и размылись. Сердце глухо билось о грудную клетку, предчувствуя скорый и незапланированный нами финал.
Меня все больше одолевало чувство вины. Оно росло и крепло, умиляя красоту свободы. Те, кто остался там, за боем курантов, за чертой Нового года, вновь вернулись в мою жизнь, вклиниваясь в сознание. Но сейчас я уже не чувствовала и грамма осуждения к поступку Андрея и доли обиды на пьяного Олега. Теперь я винила во всем себя и принимала оскорбления мужа за данность, справедливое воздаяние за грехи: за причиненную боль, за собственную стервозность.
Приходилось признать, что я достойная своей матери дочь. И это, естественно, не улучшало настроения.
- Что загрустила, Снегурочка? Аль подарку не рада? Трескай, давай, пончики, пока горячие, - Сергей расставил тарелочки с золотистыми булочками, щедро присыпанными сахарной пудрой, белые чашечки с кофе и креманки с мороженым, отодвинул поднос и сел.
- Сережа, ты любишь маму? - спросила я неожиданно для себя. Да и для него. Он нахмурился, посверлил меня внимательным взглядом, высыпал сахар из пакетика мне в кофе, размешал и только тогда ответил:
- Люблю. Она - мать - этим все сказано. А судить мы ее будем, когда своих детей заведем. Это ты к чему спрашиваешь? Думаешь, как она прореагирует на наши отношения? А зачем ей знать?
- Нет. Как раз об этом я и не думала.
- Тогда чем вызван вопрос?
- Помнишь тот Новый год, когда она к отцу уехала?
Сергей наморщил лоб, силясь вспомнить, и, естественно, не мог. Пришлось напомнить:
- Мне шесть лет было, и ты еще отдал мне свой подарок.
- Ой, блин! Ну, ты даешь, Анюта! Нашла, что вспоминать. А я уж озадачился - что ж в нынешние подарки пакуют, не вирус ли депрессии? Неужели ты до сих пор переживаешь? Глупо, котенок, столько лет прошло. Да и мало ли, что в жизни случается. Еще неизвестно, какими мы родителями будем.
- Хорошими, Сережа. Знаешь, я тогда еще поклялась себе, что когда вырасту и появиться у меня деточка, то буду не один, а два, три…пять подарков делать. И чтоб конфет столько, что глаза разбегутся, что засыпать можно до самой макушки и купаться в них, и раздавать, и кидаться…
- Ну, и что хорошего? Сплошной диатез.
- Ничего ты не понимаешь! Это радость! Представь, какие у ребенка будут глаза? В каком он будет восторге? И верить в Деда Мороза до сознательного возраста, и вырастет, все равно будет воспринимать Новый год, как сказку, ночь волшебства, а не обмана.
- Ань, ну, тебе ли жаловаться - два кило конфет под рукой!
- Но я уже взрослая. Мне бы эти два кило туда, и чтобы от мамы, а не в ущерб вам.
- О-о-о, все поплыли в мазохизм воспоминаний! На черта тебе это сейчас ворошить? Кому легче-то станет? Было и было - забудь. А то ведь так и комплекс заработать не долго, имени Новогоднего подарка. Оно тебе надо? Хочешь, я тебе еще десять куплю?
- Не-а, этот не осилю.
- А я помогу…
- Нетушки, я его засушу, как гербарий, на долгую память. А на счет мамы ты прав - явятся они феврале - что скажешь?
- До февраля еще уйма времени.
- А до завтра?
- А что он уже завтра? Объявили, да?
- Да, Алеша и Андрей, - я взяла пончик, прикрывая нарочитым аппетитом тревогу. Сергей потерял беззаботность и стал, сосредоточено сверлить меня взглядом:
- Что ты хочешь, Анюта? - поцедил он через пару минут с ноткой раздражения. Подозреваю, что мысль о братьях тревожила его не меньше, чем меня, и он так же не знал, что делать.
А меня совершено не устраивал его вопрос, потому что он предполагал ложь. Ложь, очень красивую, но не нужную мне, не нужную ему, и не во спасение, а на погибель нам обоим. Дело в том, что у нас были совершенно разные, не стыкующиеся меж собой желания. Он смирял свою грубую напористость, боясь спугнуть меня, оттолкнуть и потерять. Я же ждала, когда она проявится, и надеялась, что будет не менее безапелляционной, чем страсть, которой он потряс меня в постели. Меня больше не устраивала жизнь по принципу - "что ты хочешь". Этого мне сполна дал Алеша, по той же схеме строились и наши отношения с Олегом с превалированием в сторону - "что я хочу". Андрей чуть перестроил постановку, но суть изменилась на йоту, и звучало примерно - "если тебе надо". И лишь Сергей был не зависим от моих мнений, был откровенен в суждениях и действиях. И тем привлекал.
Мой тупик оказался глухим каменным мешком, в котором не было видно и просвета. Я боялась своим "хочу" подменить то, что "надо". Первое мне было ясно, второе не известно. Но то, и другое могли привести к ужасным, еще более плачевным событиям, задевающим уже не только меня - дорогих моему сердцу людей. И я не видела выхода, боялась сделать шаг, не веря уже, что он будет правильным. Оставался один выход…
Да, я хотела невозможного, хотела малодушно переложить решение на плечи Сергея и лишь подчиниться тому вердикту, что он вынесет. Я хотела, чтобы он, несмотря на мое сопротивление, обрезал все нити, что связывали меня с этим миром. Разрешил вопрос с братьями так, чтобы меня не коснулась вина, не ела совесть, не добавился еще один грех в список имеющихся. Я хотела быть с ним, но без пут и оков, условностей - открыто.
Сергей, не дождавшись ответа, принялся жевать пончик, но, судя по всему, его аппетит, был не больше моего. Он лениво двигал челюстями и бросал на меня хмурые, недовольные взгляды. В них были обида и раздражение. Он подозревал, что я готова отказаться от своих слов, от своего решения. И не понимал, что это не мое решение, а та самая закономерность, из которой нет выхода, которая и диктует нам постановления, невзирая на наши желания.
Мне пришлось сделать над собой усилие, озвучить свои страхи и сомнения в надежде, что он правильно поймет:
- Сережа, я не могу так с братьями. Они не заслужили подобной низости. Мне все равно, что скажет мама, но они совсем другое.
Для меня. Для него - наоборот. Это я поняла по взгляду. Или неправильно истолковала?
Он бросил недоеденный пончик уставился на меня:
- Что ты хочешь, Анюта? Давай, не стесняйся - выкладывай. Хочешь оставить нашу связь в тайне и вернуться домой? А меня держать в роли любовника, спасая психику ребят от глобальных потрясений? И терпеть этого? Мучиться, жить, как придется. Как надо. Только - кому? Мне? Точно - нет. Тебе? А вот это вопрос. И от ответа на него в принципе все зависит.
Я сникла - он не верил мне, искал подвох во взгляде, в лице. Но на нем лежала лишь печаль.
- Ладно, Анюта, извини. Наехал на тебя…Ты - все? Кофе пей да пошли.
- Пошли, - кивнула я, отодвигая чашку.
Мы молча брели по проспекту в сторону стоянки и думали каждый о своем. И вдруг, он спросил:
- Ань, ты играла со мной, да?
- Нет, Сережа. Я действительно хочу быть с тобой. Но боюсь, что это не возможно, - остановилась и повернулась к нему: неужели он не понимает?
- Нам не дадут, Сережа! Мы сами не сможем. Как мы будем смотреть в глаза Алеше, Андрею? Что я скажу Олегу? Что ты скажешь маме, отцу? Я не хочу, чтобы меня ела совесть, у меня и так много грехов…Но и без тебя я не смогу.
Он поверил, понял и немного успокоился. Заговорил твердо и уверенно:
- Давай так, котенок: завтра я найду квартиру - ты переедешь туда. К Олегу я тебя не отпущу. А так - все достаточно пристойно - он вел себя, как последняя гнусь, для братьев это будет веский повод к разрыву, вполне оправданный. Я буду приезжать к тебе каждый день. Мне нужен месяц от силы, чтобы перевести счета в Москву, свернуть контору. Мы уедем. И больше никто и ничто не будет нам мешать. С братьями будем перезваниваться, а как все утрясется - будем видеться - они к нам, мы - к ним. Как тебе такой план? Удобен для совести?
Вместо ответа я прильнула к нему и прошептала:
- Я люблю тебя, если б ты знал, как я люблю тебя…
А в душе звучало: "пусть оно так и будет, пусть так и будет".
Разве жизнь способна дарить, ничего не прося в замен? Конечно, нет.
То время, что нам было отмерено - закончилось, и судьба выставила нам счет, заставила платить с беспринципностью и жестокостью рэкетира, разбивая в кровь наши иллюзии о действительность. Нас спустили с небес насильно, перекроили придуманный нами сценарий на свой лад. Не предполагаемый нами.
Мы только успокоили себя, уверили друг друга в долгой счастливой жизни, что ждет впереди, как судьба решила вмешаться.
Нас ждал Алеша. Мы увидели его, подъезжая к подъезду, и сразу заподозрили неприятности. Он был явно расстроен. И готов к упрекам в наш адрес. Вполне заслуженных…и не нужных. Сердце ухнуло в груди, забилось в предчувствии неприятной сцены.
- Началось, - прошептала я. Сергей кинул на меня хмурый взгляд и заметил:
- Тебя это не коснется. Иди домой, а мы побазарим…
- Поговорим. Базарят на базаре…
- Ладно, Ань, давай уроки русского языка на завтра перенесем.
Я вздохнула и вылезла из машины, готовя дежурную улыбку для Алеши. Она получилась натянутой и слишком фальшивой. Он долго смотрел на меня, видимо, смиряя нахлынувшие по совокупности эмоции, наконец, выдавил ответную улыбку и чмокнул меня в лоб:
- Как дела?
Глупый вопрос. И такой же ненужный, как его упреки. Которые не достанутся мне и обрушатся на голову Сергея. Глаза Алеши были полны грусти и отчаянья. Ему не нужны были мои оправдания, потому что на все вопросы он уже знал ответы. Да, он обвинял. Но не меня - Сергея. И был рассержен настолько, что еле сдерживался, чтобы не устроить потасовку, не опуститься до уровня банального драчуна, устроив тому выволочку, как неразумному щенку. И устроит, как только я исчезну с глаз.
Я вновь вздохнула, но уже облегченно. Виновато глянула на Сережу - натворили вместе - отвечать ему. Не хорошо.
- Анюта, - Сергей передал мне ключи. - Иди домой, чай поставь. Леха, поди, не ужинал.
- И не завтракал, - бросил тот, не спуская сердитого, подозрительного взгляда с брата.
- Вот! Накрой на стол, что там у нас?
- Неважно. Там Андрей, он поможет. Иди, Анечка, мы сейчас.
- Алеша, я хочу объяснить…
- Ничего не надо объяснять, маленькая. Все нормально.
- Вы обиделись?
- Да, немного. За то, что телефон отключили. Два дня не знали, где вас взять.
- Извини, старик, про сотки забыли. Надо было на городской звонить.
- Звонили…
- Так нас не было. А вы как отгуляли? - Сергей подошел и подал руку для приветствия. Алеша пожал и тем успокоил меня:
- Спасибо - ответ сам знаешь. Анечка, ты иди, мы следом. Дай нам пару минут.
Я нехотя пошла и раз пять обернулась, подозревая, что они затеют драку. И поняла - ее не будет. Братья стояли, прислонившись спинами к машине, и беседовали вполне мирно, По лицам было видно, что суть разговора неприятна, но, во всяком случае, не настолько, чтобы перейти в агрессивное русло. Я зашла в подъезд.
Когда Аня скрылась с глаз, братья перестали ломать комедию и сняли с лиц натянутые специально для нее маски доброжелательности и спокойствия. Сергей вытащил сигареты, прикурил и сказал:
- Ну, что, давай, начинай читать мораль. Что у нас там по теме? А хочешь совет: не затрудняй себя, оставь свое нудение для гоблина.
Алеша молчал, хмуро разглядывая снег под ногами.