Но если отложить фальшивые маски благополучия, быть честным перед собой, то станет очевидным, что мы, как и он, стоим на краю, и, как его, нас все рьяней толкает к краю то же, что уже столкнуло его. Это жуткое слово - любовь. В нем вся страсть мира, накопленная за века вся ненависть и боль, страх и иллюзии, миллиарды преступлений во имя нее или против. И мы лишь маленькое зернышко, что вариться в этой адской каше, заваренной еще Создателем.
Нет, Олег не ненормален, просто он - один. Ему не за кого было зацепиться в последнюю минуту перед роковым прыжком. А у нас - было. Ведь прыгнуть одному из нас означает увлечь за собой других, тех, кто рядом, плечом к плечу, рука в руке, из года в год. У каждого из нас висело по три гири на шее, но и по три парашюта за спиной.
Мы топили друг друга и друг друга же спасали, вытаскивая на поверхность, когда против воли оного, когда и за….
- …мне трудно понять причину его поступка. Их может быть масса и найти в их нагромождении ту единственную, что побудила его на столь опрометчивый шаг, сложно. Но цель, подозреваю, одна и сугубо эгоистичная…
О-о! Как витиевато! Да скажи проще - он не мог пережить, что я уехала с Сергеем, бросив его в таком виде и состоянии. Уехала с тем, кто его избил, с тем, кого он ненавидел, как любого в том доме. Бросила ради того, кто унизил. Его - законного мужа, интеллигентного человека, поменяла на брата, криминального элемента с большой дороги.
В этом был весь Олег. Он оскорблял, но не был готов к ответным оскорблениям. Он нападал, но не был готов к ответному нападению. Он мстил за придуманную им же обиду, загоняя в капкан своей мести всех, кто его окружал, но попал в него сам вопреки хитроумной продуманности плана. Сценарий его куража перекосило. Я вышла из-под контроля и перестала играть роль, написанную им специально для меня. Она мне больше не нравилась - утомила. Я выскользнула, капкан захлопнулся, прищемив хозяина. И нервы Олега сдали.
Он хотел наказать, но оказался наказанным сам. Досада, накопившаяся за долгие годы ненависть и неудовлетворенность смешались с оскорбленным достоинством не лелеемого, а презираемого специалиста, родственника, мужчины. В кипящий котел его негодования добавилась болезненная любовь то ли ко мне, то ли к себе, страх потерять то ли меня, то ли положение, к которому привык. Все это умножилось на алкогольные пары и побрело в поисках достойного выхода, того, что предполагал раздачу призов каждому по делам, но при этом обелял его, превращая виновника в жертву…
- …в последние месяцы его ревность превратилась в столь явную патологию, что уже настораживала. Он давно не отдает отчет ни своим поступкам, ни своим словам и мыслям….
Как легко судить.
Но разве нельзя сказать тоже самое про любого из нас? Разве мы отдаем отчет своим поступкам и словам? Разве каждый из нас не заражен язвой ревности? Разве она не диктует нам свои условия, не является порой главным мотивом поступка? И, как правило, не во благо себе и тем более предмету своего внимания.
Я ревную ко всем, кто с моей точки зрения представляет опасность для нашей с братьями общности, к каждому, кто покушается на их внимание и любовь.
Они ревнуют меня, категорически не принимая любое новое лицо, появляющееся рядом. Будь на месте Олега гений, миллиардер, Аполлон или сам Господь Бог, они бы все равно не приняли его. И ревновали.
Олег, естественно, ответил тем же. Но эта патология не досталась ему от папы и мамы. Он заразился ею от нас, с тем же наивным неверием в то, что это может быть заразно, как порой не верят специалисты, что безумие опасно для окружающих, как любая инфекция. Прошли годы, прежде чем он стал таким же, как мы, с тем же изъяном, с той же вечной болью в душе и вечным страхом потери, которая пропитала нашу ауру, насытила ее своими миазмами и принялась щедро одаривать ими ближайший круг. Он вступил в него, проникся, подчинился и получил в награду все то, что переполнило нас, извело и изъело плоть и душу.
Замкнутый круг наших отношений с трудом принял его и легко оттолкнул. Принял, чтобы искалечить, и оттолкнул, чтобы забыть. Он был чужаком, чужаком остался. Никто из нас не пытался понять, что он уже один из нас, с тем же тавро любви и ненависти в душе, с той же дикой болью, одной на всех.
Действительно - одному не интересно.
Гораздо слаще делить боль на двоих. А еще лучше на троих.
Жаль, что одну боль не поделишь на весь мир…
- …мне кажется, вы подошли в своих отношениях к естественному финалу…
Да-а…
Как ты об этом мечтал, как стремился! Ждал терпеливо, как охотник в засаде. Не менее терпеливо, чем Андрей, и прятал свое желание более искушенно, чем Сергей, завуалировав его под вполне понятную, искреннюю заботу о сестре. Но мечтал вернуть женщину.
Олег мог это не понимать, если б был, слеп и глух. Впрочем, и тогда он бы понял, почувствовал. Те токи, что мы излучаем по отношению друг к другу, невозможно не чувствовать - они осязаемы почти физически.
Я устала от этой грешной привязанности к каждому и всем разом и отошла всего лишь на минуту. Всего лишь на миг отдалась и мыслями, и чувствами лишь одному… и забыла, что порочный круг не разорвать, из него не выбраться…и была насильно возвращена, вновь встала в ряд стоящих на краю. Но уже с большим грузом грехов.
Мне ли не знать, что любую проблему нужно решать в истоке, не ждать, когда она расширит свое русло и хлынет водопадом на головы малодушным слепцам. Но я не стала, я понадеялась, что все утрясется само собой, и получила закономерный финал, в котором уже не было места моей иллюзии о спокойной счастливой жизни с Сергеем.
А ведь еще Сент-Экзюпери сказал: "мы в ответе за тех, кого приручили". Выходит, никто из нас, его не читал? Или читал, как читают сейчас - в краткой интернет-версии? Жил-был маленький принц, чистил планету и говорил умные вещи…
Интересно, а сколько строк займет биография семьи Шабуриных - Кустовских? Все наши печали, заботы, волнения, те интриги, что плетем ежедневно и во зло себе, назло другим, те итоги, что сами подводим, те мечты, что так и остаются мечтами?
Жили-были четыре мальчика и девочка…и умерли, как жили - незамеченными. Ничего особо умного не говорили, ничего особо ценного не совершили.
Разве то, что всю жизнь с чем-нибудь или кем-нибудь боролись и так увлеклись этим, что за неимением оппонента на всем обозримом просторе, искали его за горизонтом и благополучно находили.
Вот только во имя чего они вели эту борьбу?
Спасая себя или других? От скуки или от жестокости?
Во имя любви или из-за ненависти?
Сколько еще мы придумаем поводов и доводов к продолжению этой бессмысленной, изнуряющей борьбы и оправдаем каждый свой шаг и жест, будем стремиться к фальшивой победе, такой же призрачной, как миражи в пустыне. И не видеть, что реальный пейзаж уже обезображен трупами тех, с кем мы не боролись, а просто не заметили в этой борьбе…и оттого потеряли.
А я не хотела никого терять. Я хотела всего лишь найти покой да пару ответов на вполне внятные вопросы. Но видимо этого мне было не дано с рождения, как и многого другого. Например - здоровья.
"У тебя совершенно нет здоровья. Не заложено, не дано от рожденья. Совсем. Даже не ноль, а минус ноль", - заявила мне Ольга, когда в порыве энтузиазма просчитала мою матрицу судьбы по тем схемам, что им преподали на лекциях в институте.
"Тогда объясни, психолог ты мой недоученный, как же я болезная, еще живу?" - спросила я.
"У тебя очень, очень сильный ангел-хранитель. И не один. Вот это тебя и спасает".
Удивила.
Я вижу этих ангелов-хранителей каждый день, и даже знаю их имена: Алеша, Андрюша, Сергей. А потом появился четвертый - Олег.
- …ты ведь понимаешь это, Анечка?
Я, наконец, смогла посмотреть на брата. Кивнула - понимаю и попросила:
- Отвези меня к нему.
- Утром, хорошо? Нет необходимости ехать, на ночь глядя. С ним все в порядке, он здоров физически. Я настоял, чтобы его подержали, провели полное обследование, на всякий случай. Путь полежит, отдохнет, придет в себя. За ним присматривают, обслуживают, как VIP- персону. Отдельная палата…
- Ты хочешь сказать, что он может повторить попытку? - ужаснулась я, уловив из всего сказанного лишь эту мысль. И отчего-то поверила в подобную возможность безоговорочно.
- Анечка, самоубийцы народ непредсказуемый…
- Отвези меня к нему! Сейчас же отвези! - поднялась я.
- Хорошо, хорошо, но чай-то мы попьем?
"Чай?" - нахмурилась, я не понимая, и обвела взглядом стол: ужин так и стоял не тронутым. Об этой стороне жизнедеятельности человека я забыла, и расстроенно пожала плечами:
- Да, конечно, поужинайте.
- А ты?
- Спасибо, не хочу.
Ужин напоминал мне поминки. Атмосфера, угнетающая и таящая массу негативных эмоции.
Алеша пытался меня покормить чуть не насильно. Андрей вымучивал пространные фразы о незначительных предметах и пытался вовлечь меня в разговор. Сергей хмуро обозревал братьев, игнорируя меня, и молчал. Его вид говорил об одном - он возмущен вероломством женщин и готов прямо сейчас высказаться на сей счет, но вот язык не хочет. Он явно считал себя несправедливо обиженным и преданным. Знать ничего не хотел о том глупце, что перечеркнул его планы, решив пообщаться с веревкой тет-а-тет так не вовремя.
Я мучилась от нетерпения и мечтала уже час назад увидеть Олега и, наконец, успокоиться. И искренне жалела, что не могу заверить Сергея, что все задуманное нами остается в силе, но лишь откладывается на неопределенный срок. Небольшой - неделя, две. И объяснить, что так даже лучше. Нельзя строить счастье на несчастье других - это не пословица, это закон. Незнание или неприятие этого закона не освободит нас от ответственности и последствий преступления. Не будет у нас хорошей жизни, если мы получим ее за счет жизни чужой. Смерть Олега превратит нашу мечту в миф, потому что тогда мы точно не сможем быть вместе. Никогда и ни на каких условиях.
Нет, я уже не задавалась вопросом, отчего Сергей этого не понимает? Он был расстроен и угнетен, а в таком состоянии человек становится глухим к доводам рассудка, и все уверенья для него пусты и фальшивы. Но он сильный. Он справиться с собой и ненужными эмоциями, все поймет и примет. Депрессия ему не страшна и в самых блеклых ее проявлениях. Я за него могу быть спокойна. Он не Олег и не шагнет за черту под воздействием минутных эмоций.
А потом, все встанет на свои места, образуется. И все еще будет, обязательно.
Только бы обошлось с Олегом…
Я села в машину к Алеше. Сергей и Андрей ехали за нами, не желая оставлять нас одних.
Я не противилась - к чему? Тех упрямцев отговорить было бы сложно, а без Алеши меня попросту не пустят в отделение в девять вечера.
Он молчал всю дорогу, лишь косился на меня да хмуро поглядывал в лобовое стекло. Я смотрела в окно, отвернувшись от брата, и не видела заснеженного города, лишь синь зимней ночи да огоньки фонарей и встречных машин. Я старалась ни о чем не думать, стереть малейшее проявление мысли, воспоминания. Но это было мне не по силам: в машине было темно, тихо и густая атмосфера отчуждения, чуть разбавленная боязнью и предчувствием чего-то плохого, давила на меня, рождая состояние dejavue. Алешины флюиды недовольства были почти осязаемы, почти видимы, как тогда…
В то утро мы дико поссорились, пожалуй, в первый и последний раз так жестко и бесконтрольно высказывая друг другу все, что думаем, что скрывали много лет и от себя.
Всю ночь я провела с Ольгой и случайными знакомыми в молодежном развлекательном центре, очень дорогом, но тем и приятном заведении. Мы пили без меры, курили, как выхлопные трубы особо канцерогенного завода, и веселились, как приговоренные к смерти на завтра. Стандартный набор развлечений не обремененной заботами молодежи.
Мне уже почти нравился Кирилл, худощавый, голубоглазый парень с элегантной бородкой из совершено другой жизни, снятой с совершенно другого образа, понравившегося ему, но не подходящего его имиджу. Пластичный в танце, остроумный в разговоре, нежный в объятьях и весь настолько окутанный флером изнеженной аристократичности, что его краткая биография никого не удивила. Сын профессоров местного университета, внук доктора наук и правнук академика, позолоченный мальчик из высшего общества нашего "Замухранска".
Ольге достался его друг, парень совершенно противоположного формата от комплекции до мозговой потенции - Вадим. Бритоголовый, туполобый культурист, которому было мало шестичасового общения, чтобы определиться с предметом своего желания и интереса. Он никак не мог решить, кто ему нравится больше - я или Ольга, и его амплитудные колебания то в мою, то в ее сторону изрядно нам наскучили. Как и все больше впадающие в низкую пошлость шутки. Но все ж он был мил, галантен и настолько огромен, что поражал воображение. И дарил нам одним своим присутствием незабываемое ощущение полной и безнаказанной свободы. Мы пользовались этим без ограничений и с опытностью искусных кокеток. Завлекали загулявших юнцов, импозантных дядечек, и случайно забредших на неоновый огонек, любителей легких связей и дармовых угощений.
Нами двигал азарт - кто кого переиграет, кто из нас более талантлив в искусстве обольщения, игры на пять, десять полей. Но это было лишь прикрытие - красивое, но фальшивое. А скрывало оно столько негатива, что, пожалуй, и ведать о нем не стоило, тем более касаться даже вскользь. Я понимала это.
Ольга была влюблена в Сергея и вымещала безответную страсть, пытаясь избавиться от нее методом - клин клином вышибают. Я же старалась забыть те проблемы, что остались за витринами клуба, за неоном и мерцанием огоньков, за шумом голосов, звуками музыки, за дежурными фразами случайных знакомых. Забыться и забыть, не думать, не выбирать, тем более сейчас, когда в дуэт вплелся третий голос, грозя образовать трио. А это было настолько возможно, что о невозможности и мечтать не приходилось.
Мне нравился Сергей, и искушенная братьями, я знала, что легко могу его взять. Но в моем сознании он обладал теми недосягаемыми достоинствами, что блазнится любой наивной дурочке, но именно поэтому такой, как я, не было места рядом.
Что было бы проще решить все проблемы разом, перехватив лозунг Ольги, и приобрести славный "клин" в виде хорошо спланированного поклонника? Такого пылкого, но не навязчивого, молодого, но перспективного, а еще лучше уже состоявшегося. Знающего себе цену, но не переоценивающего. Дальше по списку: формат - без предпочтений, статус - свободен или около того, интеллект чуть выше, чем у парнокопытных, опыт на стезе дипломата, щедрое сердце, нрав пластилина. И безграничная любовь к раритетным экземплярам свободных женщин с пепельными волосами, искрометным юмором да парочкой незначительных недостатков, таких, как болезнь Верльгофа, да два брата - любовника и третий - кандидат.
Объяви я это подруге, она бы долго думала, как можно найти подобный экземпляр, совмещающий, вернее, вмещающий в себя все эти пункты. Где сей дивный индивид может пастись в наше развращенное прелестями капиталистических отношений время?
Но нашелся же! Кирилл мне нравился все больше, и даже его бородка, которую я вначале знакомства мечтала срезать по самый подбородок, уже не раздражала. Наоборот, под воздействием винных коктейлей принялась очаровывать и казалась, не только уместной на его худой физиономии, но и незыблемой, неотъемлемой частью лицевой анатомии, как глаза, острый нос и полные губы. Впрочем, Вадим привлекал меня еще больше, но им всерьез занялась Оля, шаг за шагом приручая этого дикого мустанга к своим нежным, но твердым ручкам. Однако видела она не его, а Сергея, и именно его кормила с рук, гладила по гриве и пыталась накинуть узду. Я знала об этом и злилась, глядя, как она преуспевает. Мое раздражение росло и ширилось и уже касалось не только присутствующих, но в большей мере отсутствующих - братьев, особенно Алешу. Именно эту особенную злость на него я и не могла себе объяснить и аргументировать четко. Но наделила ею щедро.
Алеша вонзился в нашу компанию, как заноза под ноготь, в разгар веселья, как раз в тот неподходящий момент, когда третьему рядом с двумя делать нечего. Но он не церемонился - схватил меня за локти и потащил к выходу, даже не дав сказать слова на прощанье вожделенной "бородке". Парни дружно встали и изобразили композицию богатырей-защитников отечества из воинства Святославова, видимо, с передозировки коктейлями приняв оное за мою особу. Однако их пыл не простерся далее взглядов, так как Ольга не преминула озвучить персону, столь грубо нарушившую наше уединение и похитившую меня. Слово "брат" было произнесено с приличествующей случаю интонацией и произвело должное впечатление. Богатыри выдохнули набранный от возмущения в грудь воздух и превратились в потрепанного перса и изможденного сфинкса. Я захихикала и мгновенно надулась. Мимолетность рыцарских стремлений потрясла меня до негодования, и я пожелала высказаться на сей счет во всеуслышание. Но они услышали лишь первую фразу, остальное вылилось на голову Алеши.
Я верещала как мартышка, у которой отобрали банан. Брат молчал, стисну зубы и все пытался натянуть на меня куртку. В итоге, решив, что с него хватит концерта, подхватил меня под мышку, как папку с бумагами, и вынес вон. Я брыкалась до самой улицы и притихла, увидев мир под непривычным углом. Но, как только он вернулся в прежнее состояние, только прикрылся стеклом машины, я вновь вспомнила, что имею дар речи и массу претензий к родственнику. И понесла ту пьяную ахинею, что люди в таком состоянии воспринимают за гениальные изречения. Я не сдерживалась в выражениях и поведала ему, что он типичный травоядный, ведет себя соответственно статусу с грубой бесцеремонностью и, как положено оному, слишком недалек в своих стремлениях, и имеет лишь одну мысль на весь изгиб мозговых извилин…
Именно на этом я и потеряла свою мысль в лабиринте собственных извилин и попыталась ее найти. Алеша вздохнул в сотый раз, остановил машину и понес меня домой. Уже в ванне, полоская меня, как пододеяльник, изнутри и снаружи, высказал все, что думает о безумных эскападах современной молодежи. После литра кофе, влитого в меня насильно, я немного пришла в себя и начала что-то видеть, слышать, соображать. Пусть еще местами, но уже четко.
Взгляд брата вгонял меня в тоску, голос предвещал великое вселенское оледенение, будущее рисовалось в самых мрачных тонах.
Я задумалась и нашла выход - принялась огрызаться и винить Алешу во всех смертных грехах, начиная со времен Адама. Множила их легко и изящно, придумывая на ходу для успокоения собственной совести. А заодно поведала ему о своей негасимой любви к Кириллу и нашем совместном желании еще вчера официально узаконить отношения.
Все это произвело неизгладимое впечатление на брата - он рассердился, обиделся, возмутился и сгреб меня с дивана, насильно впихнув в одежду. И потащил с собой на работу. Его утомленный бессонной ночью рассудок был бессилен в борьбе с моим нигилизмом, но интеллект не подвел и выдал вердикт - пусть она побудет рядом, пока не придет в себя окончательно и не сможет адекватно воспринимать действительность.