- Тебе нельзя рожать, - снизошла Кравцова до пояснения. Впрочем, ясного и ей, и мне.
- Знаю, - тихо ответила я.
- Ни фига ты, похоже, не знаешь. Еще меньше понимаешь, - Оля, кажется, серьезно встревожилась, занервничала и принялась ломать плитку шоколада, говорить, обличая и одновременно жалея меня. Срываясь то на громкие восклицания, то на замечания, тихие почти неслышные. - Ты - самоубийца. Фантазерка великовозрастная! Что же вы творите? И молчала, надеялась?! На что?! Почему ты решила, что это ребенок Олега?
- Он хотел.
- А произвел другой. Что, сомнений не было?
- Были, но я же говорю, не хотела верить и допускать подобную мысль.
- Понятно, не объясняй. Всегда хочется верить лишь в хорошее, а что оно лимитировано, мы понимаем лишь перед смертью, за два последних вздоха "до". Или три, не суть. Ох, Аня, что ж ты наделала? Ну, да, ну, да, я же помню, как ты о детях бредила. Вечно в районе песчаных замков бродила. А тут, конечно! Ребеночек от Кустовского, и фиг с ним, что не факт - доносишь, не то что - родишь! Главное, что сбылось, свершилось долгожданное! И ребенок по всем параметрам и прогнозам - чудный крепкий малыш, мозгами в твоих братьев, а здоровьем и живучестью в папу. Супер! Разве не стоит жизнью рискнуть? Стоит, однозначно! Осталось лишь уберечь его от посягательства извне. Самое простое! Молчать, как герою-разведчику. А потом сбежать в район Бермудов в надежде на то, что тебя не найдут. И родить. Ага. Все рассчитала, кроме одного….Ты кого рожать собралась? Уродца генетического?! - выкрикнула Оля мне в лицо. - Ты вообще, когда последний раз мозг раздумьями тренировала? У тебя все извилины атрофировались или пара все ж работает?! Кто тебе сказал, что ты вообще родишь?!
- Я же не инвалидка, - протянула я неуверенно.
- А кто?!
Я вскинулась, не ожидая от подруги подобной бестактности, и поняла по взгляду, Ольга находится в своем душевном состоянии в стадии полной свободы слов и дел. Корректность в таком состоянии у нее обычно заменяет прямолинейность. Самое время задавать вопросы, чтобы получать прямые и четкие ответы.
- И что мне делать? Что ты предлагаешь?
- Аборт!
Это слово, словно взмах кнута, рассекло воздух и опустилось на мою душу тяжким грузом, горящим, болящим, убивающим.
Я в ужасе уставилась на подругу: как у нее повернулся язык? Как она посмела не только подумать - высказать столь кощунственную, отвратительную мысль?!
Оля сидела с каменным лицом и смотрела на меня с долей сочувствия, искреннего, но болезненного, и упрямо повторила:
- Аборт. Другого выхода нет.
- Как же?… - схватилась я за горло. - Как можно?
- Не можно, а нужно! - отрезала Оля грубо. И вздохнула, видя, что фактически нокаутировала меня своим заявлением. Смягчилась, снизошла до разжевывания и так ясного. - Если ты этого не сделаешь, ребенок тебя убьет. Или ты, или он, третьего не дано. Родится виртуальное чудо или нет - вопрос огромный, но что ты этого не узнаешь, факт бесспорный. Как и то, что нормальным ребенок не родится при любом раскладе. Будет одноглазый Даун с гемофилией или еще какой пакостью. Даже я со своим посредственными знаниями в области медицины это понимаю. Вот сюрприз ты папочке приготовила. От любви, наверное? И не вздумай Сергею говорить! Не надо, себя не жалеешь, его пожалей. Делай аборт, не раздумывай. А там как сложиться - может еще не один олег появится, и брата забудешь, глупости, что натворила…А я подожду, не привыкать.
Мне было больно слышать горечь и яд обиды в голосе подруги. Я почувствовала себя неуютно: мое горе заразило близкого человека. Но разве за тем я мчалась к Оле? Я хотела всего лишь совета и не предполагала, что он будет настолько жесток, не предполагала, что, пытаясь выбраться из ямы отчаянья, толкну туда подругу.
- Прости меня, Оля, - прошептала потерянно, смиряясь с участью виновной и не надеясь ни на ответ, ни на прощение. И получила разом и то, и другое. Великодушие Кравцовой было подстать Сережиной бесшабашной смелости. И в сотый раз подумала - как они все же похожи друг на друга!
- Не обращай внимания. Мне сейчас плохо, но дай время, я приду в себя, пойму и приму…Все будет, как прежде. Мы друзья. Я благодарна тебе за правду. Да горько, да - обидно, но лучше так, носом об асфальт, чем с иллюзией через всю жизнь. Нет, я не виню тебя. В чем? Сергей ведь и не смотрел на меня, я, что есть для него, что - нет. Как и для остальных. Ты у них на первом месте. На пьедестале. И все крутится вокруг тебя и для тебя, по твоему велению, хотению. Завидно? Честно - есть немного, но больше страшно. Что с ними будет, если что случится с тобой? Ты думала об этом? Если - да, то, по-моему, и мыслей иных, кроме аборта, возникать не должно. Ты и жизнь твоих "трех богатырей" или нежизнеспособный уродец. Выбор ясен. Конечно, тяжело и больно, но нужно решаться. Ждать нечего.
- Знаю, - кивнула, соглашаясь и одновременно противясь неизбежному.
Мне еще блазнился иной выход, но там, за граню действительности, в области бесплодных метаний и глупых мечтаний. Мир иллюзий, такой яркий радужный в детстве и блекнущий, теряющий свои манящие краски с каждым годом, с каждым шагом по полотну взрослой жизни, еще звал меня, но уже и отталкивал. Пришло время расстаться с ним. Навсегда, как с детством, юностью. Переступить еще одну разделительную черту, пройти еще одну границу, и больше не парить над землей, а встать на нее и ощутить под ногами твердость почвы, смириться с ней и идти дальше, к следующей полосе, к другой границе.
Так взрослеют, шаг за шагом, боль за болью приобретая опыт и теряя наивность взглядов и легкость походки. Черствая расчетливость сменяет гипотетические рассуждения о смысле жизни и человеческом назначении. Они объединяются и давят нас стандартом, вложенным в одну фразу, высказанную давным-давно и совсем по другому поводу, выученную, но так и не понятую. Непринятую в те светлые годы юности, когда чувства будоражат разум и переполняют сердце. Ты еще защищен от грубости реального мира крепким тылом родни, окрылен открывающимися возможностями, твердо уверен, что именно тебя ждут великие открытия и совсем иной путь, чем многих других, уже избитых, а порой и забитых жизнью. И смысл слов "жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы" еще не укладывается в голове. Ты зубришь фразу, не вникая в смысл, не принимая суть, и живешь, отвергая наставление, забывая напрочь на многие десятилетия….чтобы вспомнить и осознать, наконец, признать их гениальную точность, сидя на самом дне выкопанной тобой же ямы, в темноте и по макушку в грязи.
И подумалось отстраненно: а мне больно за каждый день, за каждый прожитый год, за каждый не использованный шанс, за каждый груз, что переложен на плечи близких. И отдельно - за свою эгоистичную любовь, что лишь брала, но разве что давала взамен? И хоть плачь - ничего не изменишь - позади двадцать девять лет жизни в стрекозьем порхании прямо по сюжету басни Крылова.
Но я еще не умерла, не умру и попытаюсь все исправить. Исправлю. Ради своих братьев, ради их спокойствия и счастья пойду на все…даже на аборт. И буду жить. Ради них, для них. Прочь эгоизм. Меня больше нет, есть только Алеша, Андрюша, Сергей. И пусть мне осталась лишь капля жизни, я отдам ее им.
И Оле.
- Прости меня, Олечка. Прости, пожалуйста. Обещай, что не оставишь Сережу, если что случится. Он…впрочем, ты знаешь, какой он. Его постоянно нужно сдерживать, защищать от себя самого. Я знаю, тебе это по силам. Вы так похожи, только ты более рассудочна…Обещай, что будешь рядом с ним, что не бросишь, поможешь и не отпустишь от себя.
Ольга прищурилась и окинула меня внимательным, пытливым взглядом, выискивая в моем лице, причину столь странного вывода. И не нашла, нахмурилась недовольно, пряча тревогу под полуопущенные ресницы и наплевательский, немного желчный тон:
- Ты мне, подруга, депрессивную философию оставь. Вот еще - "что случись!" А что случись? Не ты первая, не ты последняя, от аборта еще ни кто не умирал, да и срок маленький, осложнений минимум. Утром легла, вечером - дома. Тоже подвиг! И с Сереженькой твоим ничего не сделается, не дитя - "присмотри, обогрей, помоги!" Ага, с ложки кормить буду и за ручку водить. Нянюшку нашла! Спасибочки! Вообще, сейчас я немного очнусь и найду телефон одного очень хорошего, нужного, а в данной ситуации незаменимого человека. Сделают все по высшему классу в стационарных условиях.
- Ты опять об аборте?
- Нет. О прогулке на Ямайку за ромом, - буркнула Оля, шаря взглядом по кухне. - Куда ж я записную книжку дела?
- Оля, я еще не решила…
- Природа решила. Да пойми ты, Аня, нет у тебя выбора. Совсем. Хочешь родить урода с букетом врожденных патологий? А другого и не получится от родного брата…Ладно, посмотри на ситуацию с другой стороны: ты что, всерьез веришь, что доносишь, родишь? И выживешь? Нет. Сама понимаешь, потому и разговор завела о Сереге. О других братьях подумай. На кого их кинуть собираешься? На меня? А они согласны? Я точно - нет. Хлопотные вы…
- Да причем туту братья? - возмутилась я.
- Да притом! Ты же центр семьи Шабуриных. Объясняла уже! Ты ствол, они - ветки. Ствол сруби, что с ветками станет? Так-то. Сиди, коньяк вон выпей и шоколад поешь, а я сейчас, - пошла записную искать, оставив меня в глубокой задумчивости.
Никогда я не думала, что являюсь стержнем семьи. Мне на этой роли представлялся Алеша. По праву старшего, мудрого. Но со стороны, оказывается, виделось иное.
Я прислонилась лбом к поверхности стола и закрыла глаза, пытаясь настроить себя на неизбежное, убедить в необходимости и правильности столь омерзительного решения. И скатывалась в слезливый минор сожалений о непоправимости собственных поступков, о безвозвратно прожитом отрезке жизни, о себе и ребенке, которому не суждено родиться, о Сереже, который никогда не узнает, что мог стать отцом, об Алеше, об Андрее.
И хоть я понимала, что предложение Оли спасало не только меня от неприятностей и, возможно, смерти, как однозначно спасало моих братьев от черноты одиночества и горя, и все же мысль о расставании с малышом была невыносимой. Да, он слабое звено, досадное и опасное в данном раскладе, и потому должен исчезнуть, сгинуть из нашей жизни. Но его убийство было для меня равносильно самоубийству. Я не представляла, как буду жить без него, как смогу забыть, что он был, жил, рос и креп во мне. Как смогу свыкнуться с мыслью, что убила его, сама, фактически - собственноручно. Безжалостно вытравила, по сути, часть себя. Как я буду жить с этим дальше, смогу ли?
Но если оставить все, как есть, то я обреку ребенка на страдания, передав ему цепь генетических отклонений. Буду мучить его, а он - нас…
Что то, что другое - жуткий, невозможный выбор, глобальный и разрушительный в последствиях любого исхода.
И почему моя жизнь похожа на сплошной непрекращающийся кошмар?
Кто в этом виноват?
- Как говорят в Одессе: "жизнь меня имеет, но что с того имею я?" - вздохнула Ольга, вплывая на кухню, и зависла надо мной, разглядывая сверху вниз. - Деньги есть?
- Зачем? Нет, есть, но я же не знаю, сколько тебе надо?
- Тебе. Я договорилась. Сейчас съездим, она тебя посмотрит анализы возьмет и назначит. Дело это требует значительных расходов. Сама знаешь, медицина у нас бесплатная только до кабинета врача, не дальше.
- У меня около двух тысяч с собой.
- Хватит, - кивнула Кравцова со знанием дела и села. - Собирайся.
- Куда? - растерялась я. - Сейчас?
- Ага. А что ждать? Коньячку для храбрости внутрь и вперед, - пододвинула ко мне рюмку. - Принимай, надо. За то, чтобы хорошо прошло и без последствий. Не бойся - я с тобой.
Выпила залпом и протянула задумчиво, разглядывая рюмку с янтарной капелькой на дне:
- А вот кто со мной - вопрос…
- Оля, а что за больница? - спросила я, опомнившись, уже на улице. Меньше всего мне хотелось встретить Алешу и выслушать массу закономерных вопросов.
- Центральный роддом, - бросила та, занимая позицию ловли такси: элегантный взмах руки и чуть отставленная в сторону ножка в изящном сапожке так, чтоб пола шубки распахнулась и открыла обозрению водителей заманчивый изгиб обтянутой черными чулками конечности.
Обычно подобная система ловли срабатывала мгновенно - ножки у Оли были мечтой любого, самого придирчивого эстета, и лицо соответствовало, искусно загримированное подругой под штучный экземпляр. Но сегодня на нем была маска хмурой мадам блеклой наружности, поэтому работали лишь ножки, и мы простояли минут пять, прежде чем, загрузиться в салон.
Всю дорогу я смотрела в окно и пыталась вспомнить - курирует ли Алеша центральный роддом и как часто там бывает, бывает ли вообще? Но так и не вспомнила: вроде - да, а вроде - нет. Чуть затуманенный коньяком и значительно придавленный переживаниями мозг отказывался работать активно и вяло выдал: если - нет, значит - нет. Если - да, скажешь - у Оли проблемы.
Я вздохнула: еще один нелицеприятный поступок.
Интересно, когда-нибудь придет черед благородных?
"Да, как только ситуация разъясниться", - успокоила себя я. Но совесть не поверила и принялась возмущаться и вразумлять. Я придавила ее аргументами безысходности ситуации, она в ответ выдала список моих проступков протяженностью с китайскую стену. Я принялась с мастерством адвоката оправдывать себя по каждому пункту. Но к консенсусу мы так и не пришли. Потому что такси остановилось у ворот больницы. Путь к "эшафоту" оказался короче, чем мне хотелось.
- Приехали, - вздохнула Оля, покидая салон, и придирчиво оглядела меня. - Бледна ты, конечно, до противоестественности. Как бы вопросы лишние не возникли…Ладно, пойдем.
- Авось, - кивнула я и, умиляясь собственной смелости, двинулась за подругой. - Оль, а кто нас в роддом пустит?
- Мы в гинекологию, роддом - левое крыло. Видишь, вон стада счастливых отцов пасутся? - пояснила она, не сбавляя темп движения.
Вскоре мы уже шли по коридору в поисках четырнадцатого кабинета. Он располагался в самом центре коридорных изветвлений, из которых я не мечтала выбраться в одиночку.
- Зовут Татьяна Леонидовна. Запомнишь? Скажешь от меня, - напутствовала Оля у кабинета.
- А ты не поздороваешься?
- Нет, видеть ее не очень хочется. Нет, она очень хорошая, внимательная и специалист классный, но память, знаешь… Ладно, иди, я здесь, подожду.
Моложавая, приятной внешности женщина с огромными, уставшими до равнодушия глазами, услышав дежурную фразу всех протеже: я от… милостиво кивнула, приглашая пройти и сесть. Я не знала, как себя вести и с чего начинать разговор, оттого первое, что сделала, положила на стол деньги. Женщина поджала губы, но на том ее недовольство и кончилось. Пухлая ладонь проворно смахнула купюру в ящик стола, и в глазах доктора появилось почти материнское внимание и тепло:
- Слушаю вас, - проникновенно протянула приятным, грудным голосом. Я, немного смущаясь, поведала причину нашей с ней встречи, опустив шокирующие подробности и еще надеясь на то, что она меня отговорит и заверит, что рожать можно и нужно. Но в ответ услышала лишь равнодушное: раздевайтесь и проходите за ширму. Пришлось подчиниться.
- Что ж так долго тянули? - сухо спросила Татьяна Леонидовна после осмотра, - недель 8-10.
- Почему так много? - удивилась я.
- А по вашим подсчетам? - спросила, открыв ящик стола.
- 8–9.
- А я вам сколько ставлю? - возмутилась, и тут же смягчилась, увидев полученный гонорар. Вытащила чистые листы истории болезни. - Неважно. Анализы я взяла, но на СПИД и RW сдавать придется самостоятельно. Могу устроить у нас в лаборатории.
- А если есть? Я сдавала первого февраля.
- Тогда не надо повторно, только не забудьте бланк, иначе не возьму на аборт. В понедельник звоните мне на счет анализов, если они в норме, то… вторник устроит? К десяти. С собой иметь халат, белье, тапочки, полотенце, - и спросила без перехода, приготовившись заполнять историю болезни. - Ваша фамилия, имя, отчество?
- Кустовская Анна Дмитриевна.
- Дата рождения? Адрес?
Это были самые простые вопросы, но я ждала других, более каверзных и дождалась:
- Хронические заболевания?
Вот и все. Скажи правду, и меня пошлют вон из кабинета, а солги и… А впрочем, что будет? И я солгала:
- Нет.
- Гепатит, туберкулез, вензаболевания?
- Нет.
- Переливания крови делали?
- Нет, - опять пришлось лгать. Естественно. Ответь иначе, и возникнет масса попутных вопросов, которые неумолимо приведут к разоблачению и варианту - "до свидания".
- Прекрасно. Что ж, жду звонка в понедельник. Вы свободны, - милостиво кивнула Татьяна Леонидовна и, вспомнив, что перед ней платный пациент, присовокупила к сухому прощанию вялую улыбку и столь же вялое напутствие. - С воскресенья пейте аммоксициклин по две таблетки два раза в день, чтобы избежать осложнений. Бывают воспаления…
Я выскочила из кабинета, забыв чинно раскланяться и одарить добрую тетеньку врача ответной улыбкой. Мне хотелось топнуть ногой и поведать ей о том, что она занимается коммерческой деятельностью в тайне от государства, берет на аборт женщину, совершенно не желающую того, больную столь неприятно, что ей лучше и не знать.
Только кому нужна правда?
Ольга нагнала меня уже у ворот и, не сказав, слова в упрек за вынужденный кросс, потащила к себе, за минуту, поймав такси испытанным способом. И до вечера занималась мной, применяя психологические методики, вызволяя сознание из оков стресса, страха и острой жалости к себе самой. И надо отдать ей должное - преуспела. Когда за мной приехал Сергей, я была уже вполне адекватна и даже смогла улыбнуться ему. В субботу встретила Андрея и активно учувствовала в разговоре с ним, внимательно выслушала докладную о проведенном отпуске и поведала о том, как провела время без него, смеялась над шутками и радовалась подаркам, посетила кафе-мороженное…
Но в воскресенье состояние нервного дребезжания каждой клеточки организма, вернулось вновь. И слезливость, и желание покаяться, и проститься…
Я с тоской смотрела на братьев и родителей, запоминала каждый вздох, каждый их жест.
Андрей, неотразимый в строгом сером костюме и серебристой шелковой рубашке с изящными брильянтовыми запонками. Его глаза загадочно блестят, почти как вино в высоком фужере. Он поднимает его и произносит тост, желая отцу здоровья и долгих счастливых лет жизни. Папа, чуть постаревший, но по-прежнему, полный сил, вальяжно кивает, улыбается, оглядывая свое потомство критическим взглядом, и переглядывается с мамой, словно говорит ей - смотри, какие у нас чудесные, заботливые и внимательные дети!