Они приходят ровно в 8:30 каждое утро. Это на полчаса позже, чем мы договорились вчера вечером. Не успев зайти в квартиру, бригадир Генрик заводит многократно слышанную мной речь о том, как важна в нашей жизни пунктуальность. Я теряю дар речи и поэтому не могу указать ему на то, что он опоздал, - что, естественно, и является его целью.
Я мысленно пожимаю плечами. 8:30 утра - все равно непредставимо раннее время для прихода ремонтных рабочих, на сколько бы мы ни договаривались. Кроме того, ребята из бригады Генрика разрушают сложившиеся о строителях стереотипы тем, что делают работу на совесть и не оставляют после себя грязи, - но подтверждают их тем, что торчат у меня уже три месяца, в то время как изначально я полагала, что буду наслаждаться их компанией недели четыре максимум. Генрику нравится разговаривать со мной. Он поляк и считает, что ему надо практиковаться в английском. Поначалу я, страдая от недостатка общения, поддерживала его в этом, но скоро поняла, что талант к болтовне у него настолько выдающийся, что, если бы по ней устраивались соревнования, Генрик с легкостью стал бы олимпийским чемпионом. Это, кстати, одна из причин того, что ремонтные работы у меня в доме затянулись сверх всякой меры.
Генрику лет пятьдесят с чем-то. У него усы и висящий через ремень живот. Я говорю об этом сразу не потому, что я очень уж поверхностна и привыкла судить о людях по внешности, а потому, что это в привычке у Беллы. Я была так многословна в восхвалениях Генрика, так воодушевлена тем, что у меня наконец есть кто-то, кто починит мой протекающий душ и вечно забивающийся унитаз, что Белла решила, будто я влюбилась в него. Она еще больше укрепилась в своем убеждении, когда я начала называть Генрика Большой Эйч. Она сказала, что то, что я дала ему кличку, на сто процентов доказывает, что я в него влюбилась. Это меня очень расстроило. Не хочу никого обидеть, в этом смысле Генрик мне не нравится - но психологически он близок мне, так как напоминает отца. А моя лучшая подруга считает меня изголодавшейся разведенкой, которая набрасывается на своих подрядчиков. Не очень здорово с ее стороны.
Генрик умен. У него, наверное, не меньше дюжины дипломов - как, похоже, у всех, кто приезжает в Англию из Восточной Европы. За три месяца разговоров я успела уяснить, что он неплохо разбирается в литературе, искусстве, истории и мог бы перещеголять своими знаниями спецов из "Сотбис". У него веселый нрав и тик, от которого дергается глаз. Ладно, я признаю, что в прошлом или позапрошлом веке он казался бы интересным, даже привлекательным - но я в него не влюбилась, не влюбилась.
Ясно?
Я делаю ему и его бригаде чай и смиряюсь с неизбежностью того, что опоздаю с Эдди в детский сад. Генрик жалуется на глупость какой-то домохозяйки, которая три раза передумывала, какую плитку она хочет постелить на пол в ванной. Я немедленно начинаю ненавидеть эту женщину, предполагая, что она выбирает между исключительно дорогим текстурированным сланцем, стильным мрамором и преступно роскошной мозаикой. Сама я остановилась на заурядной белой кафельной плитке с голубым рисунком. Спору нет, выглядит она неплохо, но я бы предпочла мозаику - как в туалетах очень хороших пабов. По правде говоря, не исключено, что сейчас вы уже не увидите там мозаику. Мои впечатления могли устареть - я уже очень давно не была в хороших пабах. Может быть, там опять в моде дубовые панели.
Большой Эйч вдруг меняет пластинку:
- Тебя устраивает эта дверь?
Мы оба смотрим на входную дверь.
- Да-да, устраивает, - нерешительно бормочу я, зная, что такой ответ обнаруживает мое ужасающее невежество или, в лучшем случае, пугающее отсутствие хорошего вкуса.
- Эта дверь неправильно повешена. Руки бы оторвать тому, кто это делал. Посмотри на пол.
Пол весь в царапинах. Я их и раньше видела, но старалась не замечать, подобно тому как не замечаю и множество других вещей, лишающих мою жизнь совершенства. Я не чищу зубы шелковой нитью каждый день. Ни Эдди, ни я не едим овощи и фрукты пять раз в день - обходимся четырьмя, и то не каждый день. Я всего лишь человек.
Я вздыхаю и спрашиваю Генрика, может ли он это починить. Он говорит, что может и что починит. Ему достало здравого смысла на то, чтобы не пугать меня и не говорить, сколько это будет стоить. Я также понятия не имею, во сколько встала мне починка грохочущей батареи отопления или моргающего верхнего света в комнате Эдди. Я задумываюсь, что мне делать, когда он предъявит счет…
Я отделываюсь от Генрика и лечу с Эдди в детский сад. По понедельникам он ходит туда на полдня, а во вторник, среду и пятницу - на целый день. Таким образом, три дня в неделю я могу работать секретарем в приемной частного врача, а утром в понедельник - чувствовать себя нормальным, независимым человеческим существом. Это утро я трачу на то, чтобы встретиться с Беллой за чашечкой кофе. Наши с ней вылазки позволяют мне начать неделю с самого приятного момента, а ей предоставляют цель, ради которой стоит вылезти из постели, - если бы не я, она, возможно, провалялась бы там до самой пятницы.
Трепотня Большого Эйча не оставила мне времени на то, чтобы расчесать волосы или накрасить губы. Может, это и хорошо, что я хожу на свидания исключительно с подругами. Растрепанные волосы и изнуренное лицо вряд ли являются последним писком моды в нынешнем сезоне.
5. ОТНОШЕНИЕ МИРА К ТЕБЕ
Белла
Лаура опаздывает, но всего на сорок пять минут - а в ее случае это не так уж плохо. Да и уж кому-кому об этом беспокоиться, но только не тебе. Беговая дорожка в спортзале не обидится, если ты вдруг не появишься.
Она врывается в "Старбакс" с воодушевлением, которого это заведение не заслуживает. Я знаю несколько хороших "Старбаксов", отличающихся внимательным, хотя и несколько стандартным подходом к оформлению помещения, но эта кофейня не из их числа. Здесь раньше располагалась мясная лавка, и лично мне кажется, что тут до сих пор пахнет кровью. К тому же помещение здесь слишком узкое, и из-за этого рядом с длинной барной стойкой не остается достаточно места для того, чтобы столы и стулья образовывали отдельные островки, - а это необходимо для непринужденного общения и сплетен. Стулья выстраиваются в неловкую шеренгу, и их постоянно приходится двигать.
- Привет, - говорит Лаура. Она наклоняется и целует меня в щеку. Один раз, а не два - потому что мы не из Франции и не работаем в шоу-бизнесе.
- Замечательно выглядишь, - говорю я.
- Я выгляжу ужасно, - заявляет она без всякой жалости к себе.
Никто из нас не прав. Она выглядит нормально. Если бы она приложила чуть-чуть усилий, то смотрелась бы просто сногсшибательно, как настоящая красотка, - но чаще всего ее вид ясно говорит вам, что она молодая мама, которая много работает. Когда она выпрямляется, то сразу резко приближается к красоточному уровню. Она высокая, около пяти футов десяти дюймов. Я едва дотягиваю до пяти футов двух дюймов. Очевидно, Бог отдал ей те четыре лишних дюйма, которые должны были достаться мне. Без сомнения, ошибка в небесной канцелярии. Она и понятия не имеет, как хорошо быть высокой. Ей никогда не приходилось подпрыгивать, чтобы разглядеть, как пройти к барной стойке в заполненном народом клубе, или укорачивать на добрых четыре дюйма каждую пару новых брюк.
Я была бы очень рада, если бы ей как-нибудь удалось вернуть свое былое великолепие. На фотографиях, сделанных, когда Лауре было двадцать с небольшим, изображена роскошная женщина с пышной грудью и красивыми, крепкими плечами и бедрами. Мне кажется, что Лаура начала съеживаться после рождения Эдди. В возрасте двух лет он весил девятнадцать килограммов. Лаура потеряла столько же. С нее улетучился каждый лишний грамм плоти и жира. Когда ушел Оскар, она, казалось, потеряла и в росте. Сейчас она сутулится так сильно, что ее плечи почти сходятся на груди.
У Лауры отличные волосы, от природы светлые и вьющиеся. Обычно она собирает их в практичный конский хвост. В тех редких случаях, когда она распускает их, они превращаются в копну игривых локонов, отражающих каждое ее движение и оживляющих ее веснушки. Ее кудри начисто отрицают суровую правду жизни и утверждают, что все на свете - это веселье и радость, непосредственный и бесшабашный смех. Сегодня на ней футболка, которую я раньше не видела. Я считаю уместным оценить ее.
- Красивая футболка.
Лаура улыбается:
- Правда? Спасибо. Купила в "Топшопе". Сама ведь знаешь, какие у них там шикарные вещи.
Я знаю. Было время, мы любили бывать там и по субботам тратили целое утро на блуждание по рядам доступной простым смертным моды. Мы подбрасывали монетку, решая, кому достанется последняя пара супермодных обтягивающих фиолетовых штанов, которые не шли ни мне, ни ей. Мы по очереди сторожили коляску Эдди и примеряли блузки из тонкой мерцающей ткани и прелестные, украшенные вышивкой юбки.
- Почему мы ходим именно сюда? - спрашивает Лаура. - В Уимблдоне и Шепардс-Буше столько других приятных кафе. В "Старбаксе" все так безлико.
- Потому что нам обеим удобно сюда добираться, а в частных кафе подают чуть теплый растворимый кофе, - напоминаю я.
- Ах да. Ну почему мир не такой, каким я его себе представляю? - Она улыбается.
- Тяжелое утро? - сочувственно спрашиваю я. Новая футболка и широкая улыбка не вводят меня в заблуждение: жизнь у нее далеко не беззаботна. Было бы невежливо, если бы я приняла внешнюю сторону Лауры - смеющуюся маску - за всю Лауру.
- Не особенно. Только когда я оставляла Эдди в детском саду, он вцепился в меня и заплакал.
- Я думала, он там освоился. - Я похлопываю ее по руке.
- Сегодня утром он выглядел таким расстроенным, что я всерьез подумывала о том, чтобы не оставлять его.
- Но оставила?
- Да. Линда, его воспитательница, забрала его у меня и прижала к своей громадной груди.
- Он оценил? - спросила я.
- Нет. Для этого должно пройти еще лет двенадцать. Он просто грустно посмотрел на меня своими синими глазами. Линда твердо и вполне обоснованно заявила, что "расстраиваться из-за такой мелочи - глупо".
- Резковато. Он ведь еще маленький, - с сочувствием комментирую я.
- Она обращалась ко мне, - с улыбкой объясняет Лаура. Я иду к прилавку и заказываю еще два кофе и к нему два черничных кекса. Мы всегда едим пирожные только со второй чашкой кофе. Этот ритуал напоминает мне о моей матери, которая никогда не позволяла себе выпить раньше семи часов вечера. Она считала важным придерживаться "принципов". В наших краях это было редкостью. Как и я, она родилась и выросла в Кёркспи, маленьком городке, ютящемся в бесцветном, тоскливом углу в северо-восточной части Шотландии. Исторически сложилось, что люди там занимаются ловлей рыбы, чтобы добыть средства к существованию. В Кёркспи виски называют "живой водой" и ценят пуще материнского молока - полагаю, из-за того, что оно притупляет боль и вечный страх перед всегда поджидающей моряка смертью или увечьем. Сейчас этот рыбацкий городок почти погублен наркоманией, безработицей и отупляющей бедностью. Там плюнуть нельзя без того, чтобы не попасть в брошенный лодочный сарай или навес, но страсть к "живой воде" все так же сильна, как раньше. И даже стала сильнее. Я люблю выпить с друзьями бокал или два вина (и даже иногда три или четыре), но в Кёркспи меня считали бы трезвенницей.
Жители Кёркспи совершают буйные выходки, наносят ничем не обоснованные оскорбления, затевают драки и избивают незнакомцев, блюют, мочатся и совокупляются на улице, занимаются членовредительством, упиваются до бесчувствия и не имеют ни копейки за душой - и никого это не удивляет. Все потому, что люди там поклоняются "живой воде", не имея "принципов" моей матери. Черничные кексы, конечно, гораздо менее разрушительны.
- Знаешь, чего тебе не хватает? - спрашиваю я Лауру. Я выбрасываю мысли о Кёркспи из головы - при моей практике это нетрудно.
- Мне не хватает сногсшибательного миллионера, ростом шесть футов два дюйма, который души во мне не чает и бросается исполнять каждое мое желание еще даже до того, как я его придумаю, - деловым тоном сообщает Лаура.
- Я не об этом.
- Это хорошо, потому что ты, похоже, отхватила себе последнего. Ты невозможно везучая.
- Может быть, сходим куда-нибудь вечером?
- Я не могу себе этого позволить.
За те три года, что я ее знаю, я уже успела привыкнуть к подобным ответам - а с тех пор, как я вышла замуж за Филипа, она обращается к ним все чаще. Когда мы с ней были вольными птичками, то таскались по барам, пабам и клубам каждую вторую пятницу. Сейчас она соглашается все реже. Это не ее вина. После такого семейного краха любая бы погасла.
- Вовсе не обязательно идти в дорогое заведение, - возражаю я.
- Даже если мы выберем дешевый клуб, мне все равно придется платить няньке - если я вообще смогу найти няню, которая не будет выставлять миллион условий, а просто придет работать. Дама, которую я нанимала в прошлый раз, поставила меня в известность, пиццу какой фирмы она предпочитает, и по ее милости я не смогла записать "Футбольных жен", потому что она заявила, что будет смотреть их сама и запишет на свою кассету!
Я это уже слышала. Это уже ни в какие ворота не лезет.
- Тогда приезжай ко мне, вместе с Эдди. Разопьем пару бутылок вина.
- Придется ехать домой на такси. Это дорого.
- Останешься.
- Мы создадим неудобства. Филип тяжело работает. Вернувшись вечером домой, он наверняка не обрадуется, увидев дома целую толпу.
- Филипа нет на этой неделе. Он вернется только в пятницу поздним вечером. А мне толпа не помешает.
Я вижу, что она колеблется. Возможно, она сейчас думает о том, как замечательно было бы провести двадцать четыре часа не в окружении бетонной пыли и людей с электрическими дрелями в руках. Я скрепляю сделку, сказав:
- Я приглашу Амели. Думаю, она не откажется.
Мы договариваемся собраться в пятницу. Я достаю из сумочки журнал "Хит", и мы погружаемся в него. Наша жажда сплетен сравнима с настоящей жаждой, и ее устранение требует такого же серьезного подхода. Я всегда покупаю этот журнал в день выхода в свет и никогда не открываю его до тех пор, пока не увижусь с Лаурой, - чтобы мы вместе бросили первый девственный взгляд на его страницы. Я считаю это уникальной демонстрацией дружбы, но в то же время мои действия не являются актом чистого альтруизма, так как она сопровождает чтение ехидными и в высшей степени забавными комментариями. Наш разговор перескакивает на беременных звезд второй величины, демонстрирующих со страниц журнала свои животы.
- Вот у нее живот ничего, - говорит Лаура.
- Все равно это отвратительно. Не только потому, что они используют свою беременность для того, чтобы отвоевать несколько дюймов журнальной полосы, но и потому, что выглядят ужасно и, кажется, сами не знают об этом.
- Ты начнешь относиться к этому по-другому, когда сама окажешься в интересном положении, - улыбается Лаура. И многозначительно подмигивает. С тех пор как я вышла замуж за Филипа, многозначительное подмигивание превратилось у моих знакомых в дурную привычку.
6. ЧЕЛОВЕК С ГИТАРОЙ
Лаура
Мы с Беллой выходим из "Старбакса" и останавливаемся на минуту-другую, чтобы поглазеть на витрину магазина, в котором продаются детские футболки с забавными надписями, например такими как: "Бабушкина мишень" или "Сидел внутри девять месяцев". Я нахожу в себе силы не купить Эдди футболку с надписью "Мамин маленький мужчина" - в основном потому, что это правда и поэтому нисколько не смешно.
Я люблю Эдди без памяти. Когда Оскар меня бросил, я не возненавидела его лютой ненавистью только потому, что он имел какое-то отношение к появлению Эдди на свет, - о том, какое именно отношение, я стараюсь не задумываться. Я так сильно люблю своего ребенка, что иногда это меня даже беспокоит. Возможно, было бы лучше, если бы Оскар оставил мне двоих детей (желательно еще девочку). Тогда моя любовь распределялась бы поровну на двоих. Я ужасно боюсь, что Эдди будет расти с ощущением, что мир вращается вокруг него. Но с другой стороны, двое детей - это значит в два раза больше стирки и удвоенные шансы наступить босой ногой на маленькие острые детали "Лего", которые вечно разбросаны по полу.
Я прощаюсь с Беллой, и она удаляется в направлении Сохо. Я полагаю, она проведет там пару часов, не спеша прогуливаясь и разглядывая выставленные в витринах афиши старых фильмов, дорогие канцелярские принадлежности и большие серебряные фаллосы. Мне в другую сторону. Я спешу к метро. Мы так увлеклись обсуждением жизни знаменитостей, что я совсем потеряла чувство времени, и теперь у меня всего тридцать пять минут на то, чтобы доехать до детского сада и успеть вовремя забрать Эдди. Я ненавижу опаздывать к разбору детей. После косых взглядов, которые мечут в мою сторону воспитатели, и гигантского штрафа (семь с половиной фунтов за каждый незапланированный час или даже несколько минут от этого часа) самым большим наказанием для меня является выражение лица Эдди. Для него оказаться последним ребенком в группе - это бесчестье. Я знаю, что от позора меня может спасти только пришедший вовремя поезд.
Я бегу вниз по эскалатору, быстро погружаясь в недра линии Пиккадилли, но где-то на полпути вся моя спешка улетучивается из-за Элвиса. Не настоящего Элвиса - я знаю, что он умер, - просто кто-то поет, подражая Элвису. "Я сам не свой" несется вверх по эскалатору, и я обнаруживаю, что бессознательно отбиваю ногой рок-н-ролльный ритм и постукиваю пальцами по бедру. Если бы я была у себя в гостиной, я бы сейчас, без сомнения, с увлечением пританцовывала и щелкала пальцами. Это забавно, учитывая тот факт, что в последнее время в моей жизни присутствует как никогда мало чувств. Я ни в кого не влюблена и не могу припомнить, когда в последний раз кто-нибудь вызывал во мне любовный трепет, а не дрожь злости или разочарования. И при всем этом я не могу не улыбаться и не подпевать, услышав песню Элвиса. Неудивительно, что и спустя тридцать лет после его смерти их играют на каждой свадьбе. Элвис появился на Земле, чтобы сделать ее лучше для всех нас. Я не фанатка. У меня нет очков в золотой оправе, только компакт-диск "30 лучших хитов Элвиса". Несколько лет назад кто-то подарил его мне на Рождество, и я слушала его весь следующий день - и больше, насколько я помню, уже не включала.
Музыка обрывается. Очевидно, музыканта выгоняют отсюда. Вообще Лондонский метрополитен поддерживает исполнителей. На нескольких станциях есть специальные места, где официально разрешено играть музыку, но для этого нужно подать заявку. Скорее всего, этот Элвис работает без разрешения.
Перейдя на второй эскалатор, я вижу внизу служащего метрополитена. Размахивая руками, он требует, чтобы музыкант собрал вещи и убрался. Меня удивляет, что у парня в руках гитара. Он и вправду хорош - я думала, он поет под запись. Жаль, что ему приходится уходить. Хоть какое-то разнообразие для едущих в метро людей.
Проходя мимо него, я сочувственно улыбаюсь, говорю: "Мне очень понравилось, спасибо" - и бросаю в открытый гитарный футляр фунтовую монету. Служащий смотрит на меня долгим взглядом и бормочет, что играть музыку в метро противозаконно. Я одаряю его взглядом, в котором ясно отражается, что меня это не волнует.