Один из жандармов схватил девушку за волосы, другой пнул сапогом в бок. Они швырнули ее обратно на стул.
…Тоскливо скрипнула тяжелая дверь, и вошел тот человек, что задавал Мари вопросы, а с ним дама лет сорока - сорока пяти, с бледной тонкой кожей, легкими морщинками вокруг глаз и рта, заметными лишь при внимательном рассмотрении, высокомерно изогнутыми бровями и янтарно-серыми глазами, менявшими цвет, как у кошки. Она бросила на Мари мимолетный взгляд, с виду равнодушный, а на самом деле внимательный, и села, оправляя оливкового цвета юбку из дорогого шелка. Ее волосы были завиты вокруг лба и на висках и сколоты сзади золотыми шпильками, руки затянуты в перчатки тончайшей жемчужно-серой кожи с красивыми узорчатыми строчками. В ушах покачивались серьги с крупными жемчужинами.
В каком бы состоянии ни пребывала Мари, она не могла не удивиться: что делает здесь эта красивая элегантная женщина?
Между тем полицейский махнул в сторону Мари.
- Она все еще здесь? Уведите же ее!
Мари решила воспользоваться случаем.
- Эти господа приставали ко мне! - смело заявила она.
Как и следовало ожидать, полицейский возмутился:
- Все вы так говорите! А ты сама что делала на улицах Парижа?
Незнакомая дама, оказавшаяся невольной свидетельницей их разговора, неожиданно вмешалась:
- Месье Клоден, нужно ли быть таким строгим к девушке? Посмотрите в ее глаза - они как жемчуг при лунном свете! Возможно, бедняжка была не в себе или просто ошиблась.
У нее был приятный, полный достоинства голос, с нотками интимности и доверительности. Она улыбнулась - губами, тогда как глаза смотрели трезво и жестко: эта женщина знала, что делает.
Месье Клоден сделал жандармам знак выйти.
- На нее пожаловался очень прилично одетый господин. Сказал, что она предлагала ему вступить в интимную связь за деньги и говорила разные непристойности.
- Но у вас нет его заявления?
- Девушка не зарегистрирована и не прошла осмотр.
- Вы же знаете, месье Клоден, если девушка поступит в мой дом, она пройдет осмотр и будет зарегистрирована в течение двадцати четырех часов.
Он нахмурился.
- Все это так, мадам Рувер, и тем не менее…
Женщина незаметно и ловко что-то сунула под лежащие на столе бумаги. Складка на лбу месье Клодена разгладилась.
- Ну что ж… Если под вашу ответственность…
Когда они вышли на улицу, мадам Рувер сказала:
- Они бы изнасиловали тебя и избили. Тебе повезло: я редко появляюсь здесь. Просто с одной из моих девушек случилась беда, вот я и пришла… Как тебя зовут?
- Мари.
- Я приглашаю тебя к себе, Мари. Ты красива, хотя это не бросается в глаза. Но красоту надо уметь чувствовать… Мне кажется, со временем из тебя может получиться что-то очень интересное. Скажи только, что побудило тебя заняться этим ремеслом? Ты ведь в первый раз, верно?
- Да. Мне очень нужны деньги.
- Самый достойный и честный ответ.
- Но я слышала, в таких домах девушкам мало платят.
- Все зависит от того, сколько и на что ты будешь тратить. Не спорю, уличная проститутка все берет себе, но ей проще заразиться дурной болезнью, да и конкурентки не дадут спуску. А нас посещают только приличные господа. Мои девушки неплохо зарабатывают, некоторые умудряются скопить себе на приданое и выходят замуж.
- Я уже выходила замуж, - сказала Мари, глядя куда-то в сторону.
- Тогда ты должна знать самое главное о мужчинах: что ни делай, благодарности от них не добьешься. Остается самый простой и верный выход: брать с них деньги.
Мари молчала.
- Не хочешь говорить о себе? И не нужно. Я не хочу слушать. Если попадаешь в этот мир, прошлое лучше оставить за его дверями. Ты думаешь, мы завоевываем Париж? Он сам приползает к нам на коленях, потому что мы - это нечто закрытое и особенное, страна призрачных удовольствий, обманчивых надежд. Но именно потому, что в нашем мире все так призрачно и обманчиво, к нам приходят снова и снова.
Так и оказалось. Мари накормили, и она выспалась в чистой постели, а вечером увидела девушек. Они были разными: белые, как мел, и яркие, как переспелый плод, лица, прически - от маленьких и скромных, с мягким пучком или свернутыми на темени косами, с гладкой или чуть подвитой челкой до взбитых, точно пена, украшенных золотыми сетками, бархатными лентами, филигранной работы гребнями или завитыми страусовыми перьями. Туалеты тоже разные: темно-синие, как вечернее небо, или красные, как вино, отделанные блестками, стеклярусом или бисером тяжелые платья, легкие и светлые как облако, драпированные в виде туники или шарфа, с цветами из шелка на груди. Туфли с овальными металлическими пряжками или бантами из лент, с перекрещивающимися на лодыжках ремешками и изящно загнутым каблуком. Многие девушки вышли в "салон" нарумяненными и набеленными, точно фарфоровые куклы, с крошечными мушками на лицах.
Светские дамы подобны настоящим бриллиантам, проститутки - бриллиантам фальшивым. Вторые не без успеха заменяли первых.
Туалеты для начинающих, как правило, выбирала хозяйка. Она сказала, что Мари пойдут любые тона: вишневые, бордовые, красные оттенят цвет ее кожи и волос, синие и голубые подчеркнут красоту глаз. Для начала она велела Мари облачиться в бледно-голубой, отделанный белоснежным кружевом капот, посидеть в глубине салона и понаблюдать за тем, как себя ведут другие девушки.
Салон представлял собой нечто особенное. Венецианские зеркала, окруженные толпой серебряных херувимов, обитая ярким бархатом мебель, низкие диваны, оттоманки и кресла, ковры, искусственные цветы, шелковые с золотой бахромой занавеси, таинственное мерцание свечей. Позы девушек, позволяющие подчеркнуть изящество тела, изгиб бедер, выпуклость груди. Неуловимые призывные взгляды, легкое покачивание шелковой туфельки на кончике ступни, воздушное колыхание прозрачного белья…
Мари пришлось пройти процедуру крайне унизительного медицинского осмотра и процедуру регистрации. Прежде чем позволить ей выйти в салон, мадам Рувер произнесла некую символическую фразу: "Разочарование можно перехитрить - просто не нужно желать слишком многого и надо стараться принимать жизнь такой, какова она есть".
Но Мари, рожденная на уединенном острове и выросшая среди дикой природы, меньше чем кто-либо могла прельститься этим миром, проникнуться его тлетворным влиянием, соблазниться его блеском.
Какие нужно собрать душевные силы, какой сложной мерой измерить долг, благоразумие, волю и любовь, чтобы переступить невидимую черту, она не знала, но чувствовала, что выдержит. И постарается сохранить в себе хоть что-то от прежней Мари. Мадам Рувер предложила девушке выбрать для себя другое имя, любое, какое она пожелает, пусть самое вычурное и красивое, но та отказалась, хотя некогда мечтала о том, чтобы ее звали иначе. Она не хотела менять судьбу - она желала испить ее до дна. И получить наказание - или награду.
О нет, думала Мари, она не растратит себя и свою жизнь в напрасной погоне за чем-то призрачным, за деньгами или роскошью и при этом достигнет цели и спасет Кристиана. Ибо сейчас она слишком хорошо понимала разницу между прошлым и настоящим, между притягательной волшебной красотой родного острова и навязчивой красотой этого парижского "салона".
Приходили мужчины, пили и болтали с девицами, а потом исчезали вместе с ними в загадочных глубинах дома. Мари наблюдала, как ей и было велено, сидя в укромном уголке. Между тем в зале наметилось некоторое оживление - прибыл важный гость. Сама мадам Рувер вышла "на сцену" и приветствовала его ослепительной улыбкой и скромным пожатием руки.
Мари рассеянно следила за суетой. Пока что она чувствовала себя достаточно спокойно: неведение и неопытность поневоле служили ей щитом - она все еще не до конца представляла, что же ей предстоит.
- Кто этот человек? - спросила Мари миловидную девушку с бездумным веселым личиком и затуманенным взором.
Та быстро оглянулась - не слышит ли хозяйка, потом сказала:
- Один старый дурак, месье Корбен. Он приезжает сюда раз в месяц, а то и реже. Он очень богат. Говорят, у него огромное поместье где-то за городом, а жена старая и больная. Есть и взрослые дети. Он никогда не остается здесь, а всегда едет с девушкой в гостиницу и хорошо платит. Это один из самых выгодных клиентов, и мадам страшно боится его потерять. Если месье Корбен тебя выберет, дай ему понять, что он еще на коне, и он тебя озолотит. Только после не забудь поставить девушкам шампанское - у нас такие правила!
Мари пожала плечами:
- Меня не выберут, я ничего не умею.
- Ха! Да чему тут можно научиться? Какая ты есть, такая и есть, что в этом деле, что в каком другом! Притворством тут мало что можно исправить. Хотя, конечно, есть куча болванов, которых ничего не стоит обмануть, - с такими словами девушка отошла, а Мари продолжала наблюдать за происходящим.
- А это что за девушка? Она здесь что, в гостях? - вдруг услышала она голос и вздрогнула.
Все смотрели на нее. Месье Корбен прошел сквозь толпу девиц и подошел к Мари. Она быстро встала.
Он действительно был стар. Нависшие над глазами брови, тяжелые веки, а сами глаза - без света, лицо - со следами прожитых лет. Он был худощав, и почему-то Мари подумалось, что его тело под дорогим сюртуком должно напоминать чешуйчатое туловище змеи.
- Эта девушка новенькая, месье Корбен, - заметила хозяйка. - Не знаю, понравится ли она вам…
- Она мне уже нравится, - отрывисто, повелительно и несколько нервно произнес он. - Я ее забираю. Идем!
Мари прошла через весь салон, как ведомая на заклание овца. Голубая лента в распущенных волосах, узкое голубое платье с кружевной отделкой, белые чулки и туфли с каблуком в два дюйма.
Когда она надевала накидку в полутемной прихожей, мадам Рувер незаметно шепнула ей:
- Прошу тебя, сделай все, что он захочет, Мари!
Мари ничего не ответила, но всю дорогу не могла сдержать дрожь. Как ни странно, она боялась не столько месье Корбена, сколько… себя. Она страшилась потерять что-то такое, что уже не вернешь никакими усилиями.
В экипаже месье Корбен с любопытством разглядывал ее:
- Сколько тебе лет?
- Двадцать один.
(Его собственной дочери было тридцать пять.)
- Конечно, ты уже не невинна?
Мари помотала головой.
- Жаль. Ты выглядишь очень свеженькой.
Девушка пришла в ужас. Неожиданно она вспомнила Франсуазу. Вероятно, той было столько же лет, сколько месье Корбену, но… Природа устроила мудро: вряд ли нашелся бы молодой мужчина, которого прельстила бы эта женщина. Да и Франсуазе не пришло бы в голову развлечься с любовником на полвека моложе себя. Так что же мужчины? Что в них иного, почему судьба, совесть, да и общественное мнение вручают им ключи от запретных комнат?!
Месье Корбен привез Мари в скромную, но приличную гостиницу на окраине Парижа и заказал ужин в номер: пюре из спаржи, курицу "по-маршальски" и "Шамбертен". Девушка выпила полный бокал, затем еще один; она понимала, что в данном случае спиртное должно послужить ей источником сил. Месье Корбен смотрел на нее, прищурив глаза и крепко сжав рот. Потом сказал:
- Мне нравятся девушки, в которых есть что-то особенное. На первый взгляд ты из таких. Но так ли это на самом деле, мне еще предстоит узнать…
Он говорил еще что-то, а потом засмеялся, как показалось Мари, сухим, презрительным и жестоким смехом.
…Когда начало светать, Мари наконец позволила себе открыть глаза. Она уснула совсем ненадолго, и ей привиделось, будто она лежит на охапке гниющих, осклизлых растений. Сон не предвещал ничего хорошего, но и действительность была ужасна. Разве может быть хуже?
Мари твердо решила, что покончит с собой, только пока не знала как. И дело было не только в том, что уже случилось. Она поняла, что сойдет с ума, пока заработает таким способом даже сто франков, которые все равно не спасут Кристиана…
"Нужно помогать тем, кому еще можно помочь", - сказала Франсуаза.
Что может помочь той, которая согласилась променять безраздельную преданность, молчаливую, но верную любовь к своему острову, к маленькому драгоценному миру на призрачный блеск неизвестности?
Кристиан успокоится в небытие. И она тоже. А Талассу воспитает Корали.
Месье Корбен обещал ей дать деньги. Она купит на них пистолет или какие-нибудь лекарства, от которых можно умереть. А нет, так недолго смастерить и петлю. Ее руки не дрогнут. И душа не дрогнет тоже.
Мари повернулась на бок. Постельное белье было мягким и белым, словно снежный покров, но даже на фоне этой белизны лицо лежащего на спине месье Корбена поражало бледностью и неподвижностью, сходной с неподвижностью укрытого ледяной толщей озера. И он был тверд как камень. Он был мертв!
Мари мигом вскочила и бросилась одеваться. Что делать? Убежать? Прежние мысли разом улетучились, как улетают сухие листья, поднятые резким осенним ветром. Рано или поздно его найдут и… могут обвинить в случившемся ее! Если позвать кого-либо из служителей, они заявят в полицию, и тогда…
Одевшись, Мари подошла к зеркалу. Полные свинцового ужаса глаза, скорбно сжатые губы…
На стуле висел сюртук месье Корбена. Мари пошарила в карманах. Деньги. Ключи. Какие-то бумаги. Золотой портсигар. Записная книжка. Девушка открыла ее. Тонкий почерк, фиолетовые чернила, вереница имен. Вот! "Анри Корбен, Нотр-Дам-де-Лоретт, 15".
Она взяла немного денег, закрыла номер на ключ и бросилась вниз по лестнице.
Было рано. Дворники мели улицы, пыль взлетала вверх, и сквозь ее завесу просвечивало нежное солнце. Мари бежала, потом села в экипаж, непричесанная, растерянная, истерзанная тревожными мыслями и дурными предчувствиями. Страхом перед будущим.
Она вышла возле солидного красивого особняка и поднялась на крыльцо. Довольно сбивчиво объяснила прислуге, что ей нужно, но к тому времени, как появился Анри Корбен, почти взяла себя в руки.
- Скажите, вам знакома эта книжка? - спросила она его.
- Да, это почерк моего отца. А вы…
- Тогда вы должны поехать со мной, - взволнованно перебила девушка. - Ваш отец в гостинице, я закрыла номер на ключ, но если кто-то войдет…
- Что с ним случилось? - резко спросил мужчина.
- Он… умер.
Анри Корбен вздрогнул.
- Сейчас я буду готов, - сказал он и через минуту появился, сосредоточенный, спокойный и безупречно одетый.
- Мы кое-куда заедем, - заметил он. - Это недалеко.
Дама, что села в карету минут через двадцать, казалась столь же сдержанной, хотя и прикладывала платочек к глазам. Уже вдвоем они расспрашивали Мари о том, как все произошло. Она не стала ничего скрывать и рассказала правду, глядя на них со спокойным вызовом. Прошло немного времени, и ее прежние переживания несколько улеглись. Теперь Мари волновали другие проблемы.
- Это ужасно, - пробормотала дама. Вероятно, это была дочь месье Корбена. - Я боюсь заходить туда, Анри.
- Придется, - с нажимом произнес тот, после чего обратился к Мари: - Надо признать, вы поступили умно, лишняя огласка нам ни к чему. Гостиничная прислуга вас видела?
Мари помотала головой.
- Превосходно.
В номере все было по-прежнему. Дама снова заплакала, не решаясь приблизиться к мертвому отцу, тогда как Анри Корбен обошел кровать со всех сторон, после чего сказал:
- Лучше незаметно вывезти его отсюда. Представь, что будет, если газетчики узнают, что сам Корбен умер в какой-то гостинице в объятиях продажной девки?!
- И маму это, конечно, убьет, - подавленно прошептала дама.
- Что мне теперь делать? - подала голос Мари.
- Ничего. Сейчас поможете нам, а потом возвращайтесь к себе. - И, пошарив в карманах, вынул бумажку: - Вот. Это вам за молчание.
Мари посмотрела на протянутую купюру, потом перевела взгляд на присутствующих в комнате людей.
- Мое молчание стоит дороже, - произнесла она отрывисто и пронзительно, так, словно резала ножом. - Мне нужны три тысячи франков. Если нет - я сейчас же спущусь вниз и все расскажу. Пусть вызывают полицию: мне все равно, что со мной будет.
Кровь отлила от ее лица, но во взоре вспыхнул живой, горячий огонь, способный уничтожить и грех, и совесть, и страх. Анри Корбен мгновение смотрел на нее, оценивая эту смелость висельника, тогда как женщина прошипела:
- Какая наглость!
- Погоди, Беатрис. В конце концов, по сравнению с тем, что мы получим, это капля в море. Лучше я выпишу чек.
- Но она может потребовать еще!
- Не потребую, - сказала Мари. - Эти деньги могут спасти одного человека. А для себя мне ничего не нужно.
Анри Корбен выписал чек и кинул девушке в лицо. Его сестра снова произнесла несколько злых и презрительных фраз.
…Мари шла по улицам утреннего Парижа. Город с его неброским и таинственным очарованием и прелестью, с темными краями крыш, над которыми плескалась заря, немного успокоил ее. Все вокруг выглядело нереальным и фантастичным, как в предутреннем сне.
Ей предстояло многое обдумать и решить. Мари понимала, что если она не хочет расстаться с мыслью когда-либо соединиться с Кристианом (конечно, если он останется жив!), то не должна посылать деньги от своего имени, ибо впоследствии ему будет очень тяжело узнать, какой ценой куплено его спасение. Она отыскала нотариуса, который отослал Шанталь деньги от имени неизвестного лица.
На следующий день Мари отправилась в фабричный городок, нашла Франсуазу и вернула ей долг - в три раза больше, чем когда-то взяла.
Та с любопытством разглядывала девушку, которая выглядела несравненно лучше, чем прежде.
- Как Луиза? - спросила Мари.
- Луиза умерла в больнице, - сказала Франсуаза и, помолчав, обронила: - Жаль, что деньги не помогут мне обрести молодость. К несчастью, это возвращение невозможно купить.
- У меня есть молодость, а я все равно не знаю, что мне делать, - заметила Мари.
- Просто выбери что-то свое, иначе будешь весь век метаться, как огонь на ветру.
- Я-то выберу, но выберет ли оно меня? - грустно промолвила Мари.
К сожалению, она еще не знала, что сделала выбор в тот момент, когда официально зарегистрировалась в полиции как продажная женщина. Мари пыталась устроиться на работу, но тщетно: ее нигде не брали - даже служанкой, даже на ту же фабрику! Через несколько дней ее арестовали при проверке документов во время облавы и предъявили обвинение в "уклонении от медосмотра" и "появлении на улице в запрещенные часы", после чего бросили в изолятор, а потом отправили в тюрьму.
К счастью, пробыла она там не слишком долго и, очутившись на свободе, побежала к Пьеру Шатле - узнать, не приезжали ли Шанталь и Кристиан. Но хирурга не было в Париже, он уехал в Лондон.
Мадам Рувер не пожелала впустить девушку в свой "храм любви" - она считала, что по вине Мари ее дом потерял одного из лучших клиентов.
Итак, ей осталась улица, остались бесконечные толпы людей и дома - после сияющих на солнце, беспрестанно меняющих свой цвет скал казавшиеся Мари мертвыми и бездушными каменными глыбами. Осталась любовь в глубине сердца и призрачная надежда на лучшее.