Глава 10
Содержание письма, которое получила Шанталь, было официальным и конкретным. Некое неизвестное лицо, бесстрастный посредник, сообщало ей, мадемуазель Люси Делорм, что она может приехать в Париж со своим сыном с целью "проведения обследования и лечения" последнего. Был указан адрес и имя врача, а также номер счета, с которого она может снять для оплаты лечения и прочих расходов две тысячи пятьсот франков. И более никаких сведений о том, откуда эти деньги, кто открыл этот счет и кто вообще мог узнать ее настоящее имя, адрес и что-либо о болезни Кристиана. …Утро, когда те же рыбаки, что некогда внесли на остров пианино, осторожно уложили в лодку молодого человека, было очень тихим; на воде трепетало слабое отражение зари. Шанталь в последний раз взглянула свой дом, и ее посетило предчувствие, что она никогда не вернется сюда. А между тем там остались книги, вещи, пианино - инструмент, хранящий остатки ее душевного тепла и умеющий рождать отклик на ее настроение в сердце другого человека.
Добраться до Парижа с больным сыном было нелегко, но она добралась и нашла Пьера Шатле, который принял ее и после пятиминутной беседы велел немедленно везти Кристиана в клинику.
После осмотра он объявил Шанталь, что операцию нужно делать немедленно, хотя при этом заметил, что, по его мнению, в девяти из десяти случаев ее сын умрет, но если не предпринять ничего, то шансов не остается вообще. "Вам решать, - сказал он, - согласитесь ли вы рискнуть. В иных случаях жизнь - как цветок: солнце его сожжет, обильный дождь прибьет лепестки, и только человеческая рука еще способна что-то исправить. И даже если ваш сын умрет… Мы должны учиться: пусть этот случай послужит будущему. Быть может, в следующий раз такой больной останется жив".
У Шанталь только и хватило сил, чтобы молча кивнуть.
Кристиан выдержал выпавшее на его долю испытание. Находясь где-то там, за невидимой гранью, он цеплялся за жизнь из последних сил - и не умер.
…Шанталь увидела его в белых повязках, похожего на мумию, и не поверила, что он все еще жив. И все же женщина не теряла надежды. Только пройдя через испытания душевной и физической мукой, сомнения, отчаяние, неверие и страх, можно обрести спасение и что-то похожее на счастье.
А потом Кристиан очнулся, и хотя возвращение к жизни принесло ему боль, он был полон тихого внутреннего света и через некоторое время спросил Пьера Шатле:
- Буду ли я видеть?
Тот развел руками и несколько раздраженно произнес:
- Молодой человек! Вы выжили, что само по себе уже чудо, и, смею верить, будете жить дальше, но кое-что в нашем мире, к счастью или несчастью, все еще в руках Господа Бога!
- Да, конечно. Спасибо.
Кристиан не выглядел разочарованным, несчастным, и Шанталь успокоилась.
А потом он вдруг спросил:
- Где Мари?
- Что ты помнишь? - задала вопрос Шанталь.
- Помню, как Мари сидела возле меня и держала за руку.
- Она уехала, - помолчав, сказала женщина. - Ничего не объяснила, просто заявила, что уезжает, - и все.
И все-таки кое-что заставило Шанталь призадуматься. Когда опасность миновала, она поинтересовалась у Пьера Шатле, не знает ли он, откуда взялись деньги на лечение. Он не знал, и женщина терялась в догадках, кто же мог подарить ей такую сумму.
Когда Кристиан впервые почувствовал, что в его полную тьмы реальность начал проникать свет, его сердце забилось так, будто хотело разбиться вдребезги. Шанталь, увидев искаженное сладостной мукой лицо сына, спросила:
- Что случилось?
- Пока ничего.
Он не сказал правды, но Шанталь все поняла. Она сходила с ума от радости и в то же время боялась чуда. Кристиан так долго был посторонним в реальном мире… Сумеет ли он стать своим теперь, по прошествии стольких лет, после всего выстраданного и пережитого? Не настигнет ли его очередной обман?
Зрение возвращалось, и хотя оно восстанавливалось очень медленно, уезжавший в Лондон и передавший заботы о Кристиане своему помощнику Пьер Шатле был полон надежд. Хирург признался Шанталь, что поражен результатом; он готовил доклад об операции для конференции, на которой должны были присутствовать светила медицины.
Кристиан начал подниматься с постели. И белая коробка палаты была уже тесна для него. Он все чаще задумывался о будущем.
- Я не слишком хорошо представляю, как нам теперь жить, мама.
- Не думай об этом. Сначала тебе нужно окончательно поправиться.
Когда Кристиан впервые увидел мать, она показалась ему незнакомкой, и все же он узнал ее улыбку, ее глаза. А собственное отражение в зеркале поначалу и вовсе испугало его: осунувшееся, бледное, странно взрослое, страдальчески серьезное лицо.
Он набирался сил, и не только физических, но и душевных. И немало испугал Шанталь, когда однажды заявил:
- Я хочу разыскать Мари.
- Эта девушка предавала тебя дважды, причем в те моменты жизни, когда ты особенно нуждался в поддержке. Так стоит ли о ней вспоминать? - спросила его мать.
Кристиан задумался.
Тот мир, в котором он существовал прежде, остался там, за гранью темноты, что так долго его окружала, и теперь ему предстояло учиться жить в другом мире.
Кристиан познал Мари через ее голос и смех, через запах ее кожи и волос, через тепло и нежность ее прикосновений, через их страстную близость. И все же он никогда ее не видел, не знал ее лица, взгляда, улыбки. Когда он был слеп, надежды ее увидеть не было, но сейчас ему стало не хватать этого. И вместе с тем молодой человек понимал, что мать в чем-то права. Та Мари принадлежала иному миру, и она осталась в нем. Кристиана обступали зримые образы, они влекли, будоражили воображение, заслоняли то, что прежде владело его душой.
И все-таки, если бы его спросили, любит ли он Мари, нуждается ли в ней, он бы уверенно ответил: "Да!"
Вскоре он смог, покинуть клинику, и они с матерью сняли скромную квартирку на правом берегу Сены. Кристиан окончательно выздоровел лишь к весне, и к тому времени у Шанталь почти закончились деньги. Но она ничего не говорила сыну, который был беспечен и весел.
Нельзя сказать, что его обуревали дерзкие мечты, - то была просто радость жизни, легкомыслие, бездумное наслаждение каждым подаренным судьбою днем. Длившаяся восемь лет слепота отсекла его от прошлого, все кануло во тьму, и теперь, внезапно прозрев, Кристиан чувствовал себя заново родившимся, полным надежд и сил.
- Как ты думаешь, мама, чем мне теперь заняться? Ведь нам нужно на что-то жить. Беда в том, что я ничего не умею… - произнес он как-то за утренним кофе.
Но произнес шутливо, с улыбкой, и у Шанталь отлегло от сердца.
- На острове осталось мое пианино, - промолвила она невпопад.
- О, полно, мама! Мы купим новое - дай только срок!
Женщина успокоилась: значит, он не тосковал о прошлом. И все же она спросила:
- Ты не хочешь вернуться на Малые скалы?
Он сразу сделался серьезным и смотрел куда-то вдаль, словно пытался разглядеть на горизонте призрак будущих времен.
- Пожалуй, нет. Все там будет… напоминать о Мари. Хотя я бы хотел увидеть остров…
Шанталь не выдержала:
- Что могла бы дать тебе сейчас эта необразованная девушка, дикарка?
К ее удивлению, он не возмутился, а задумчиво произнес:
- Возможно, ты в чем-то права. И все же в ней была… глубина. А это самое главное.
- Тогда, на острове, тебе казалось, что в ней - вся твоя жизнь. Тебе и сейчас так кажется?
- Не знаю. Я должен ее увидеть.
- Она красивая девушка, если тебя это волнует, - сказала Шанталь.
- Нет, - отвечал Кристиан, - дело не в красоте, а вот узнаю ли я в ней свою Мари, которую любил и люблю, несмотря ни на что…
Они помолчали, потом Шанталь сказала:
- Почему бы тебе не попробовать обратиться в какую-нибудь газету? Ты прочитал столько книг и умеешь осмысливать то, что тебя окружает.
- Я не знаю жизни. И я никогда не писал статей.
- Если что-то сложится в голове - я имею в виду образы, мысли, - перенести их на бумагу не так уж сложно.
- Ты думаешь? Не уверен.
И все же на другой день он вышел из дому и отправился в центр, туда, где в те времена располагались редакции крупнейших парижских газет. Утреннее солнце освещало берега Сены, здания, деревья, тротуары казались покрытыми золотистой пылью. Пестрые световые пятна напоминали рассыпанные золотые монеты. Ветер был прохладен и свеж, а стаи голубей взмывали над крышами, словно брызги белой пены.
Образы острова… Они вторгались в его сознание, не видимые, но ощутимые, они царили в его душе и… причиняли боль. Кристиан решил, что никогда не вернется на родину Мари. Лучше жить настоящим.
Он зашел в редакцию газеты "Старый и Новый свет" и спросил, нельзя ли получить какую-нибудь работу.
- Нам нужен человек для сбора материала, - сказал редактор. Плата небольшая, но возможно повышение. Сейчас мы готовим статьи о парижском дне: проститутки, бродяги… Тема нелегкая. Изучите, сделайте наброски, и я посмотрю.
Через три дня Кристиан принес готовую статью.
Редактор начал читать и вскоре удивленно поднял на него прищуренные, внимательные глаза. Потом вновь пробежал статью.
- Неплохо, - сказал он, дочитав до конца. - Прежде вы ничего не писали?
- Нет.
- Тем не менее вы успешно справились с заданием, - сказал месье Роншар, хотя вообще-то был скуп на похвалы.
Вскоре Кристиан был принят в число постоянных сотрудников "Старого и Нового света" и стал неплохо зарабатывать. Его статьи пользовались успехом. Он постигал жизнь осторожно, пытаясь выхватить, выявить самую суть и явить ее читателям, как хорошо ограненный алмаз, как флакон духов, в котором сконцентрировался неповторимый, будоражащий воображение запах. Он был приветлив, скромен, казалось, лишен всякого тщеславия и быстро завоевал доверие и любовь коллег.
А его мать, еще молодая и привлекательная женщина, любила гулять по набережной Сены и наслаждаться взглядами встречных мужчин - заинтересованными, но почтительными.
Только одно настораживало Шанталь: Кристиан не делал ни малейших попыток познакомиться с девушками. Значит, он еще не забыл Мари. Но женщина верила, что время залечит его сердечную рану. Постепенно воспоминания об этой девушке потускнеют, а затем и вовсе исчезнут, как дым костра, как снег на ладони, как шелест листвы в тишине бескрайней ночи.
Выйдя из тюрьмы, Мари впала в отчаяние. Она безуспешно пыталась найти работу - ее нигде не брали.
Иногда девушка думала о возвращении на остров, однако страшилась огласки. Мир велик, но и достаточно тесен: если на острове узнают о ее прошлом, позор неминуем. И родителям, и сестре, и зятю придется покинуть родные края, а это для них страшнее смерти.
Оставалось одно. Мари чувствовала, что публичный дом станет для нее чем-то вроде клетки для вольной птицы, посему она выбрала улицу.
В тюрьме одна старуха, бывшая проститутка, дала ей несколько полезных советов. "Никогда не подходи к мужчинам сама и не предлагай себя откровенно и открыто. Иди с независимым, свободным видом, но при этом лови взгляды, соблазняй, играй. Заставь их желать тебя. Сними квартиру и приводи их туда, а к ним не ходи: так безопаснее и проще. Дай хозяину денег, и он тебя не выдаст. Еще лучше - найди постоянного покровителя: пусть сам наймет для тебя жилье. Туда, если будешь достаточно умной и ловкой, сможешь приводить и других мужчин. И никогда не задумывайся об их достоинствах и недостатках… Ничто в жизни не дается легко, нигде не обойтись без потерь. Хочешь выжить - учись, а не плачь".
Мари сняла маленькую квартирку на улице Манжоль и приводила туда клиентов. Постепенно она стала чуять облавы, с первого взгляда распознавать тех мужчин, что способны обмануть и не заплатить обещанного. Научилась налаживать отношения с другими девушками.
Мари постигла науку ласкающей вежливости, тайны взгляда, притворно жгучего огня прикосновений. Главное - не думать о чувствах. Она жила, не замечая времени. Когда становилось совсем горько, Мари пила вино или коньяк, и это отчасти помогало.
И все же воспоминания о Кристиане жгли сердце Мари.
Однажды случилось то, имя чему - неизбежность. Как-то утром, проходя по набережной Сены, Мари заметила человека, очень похожего на Кристиана.
Он шел уверенной походкой, потому она сомневалась до последней минуты. Страшась ошибки, пошла следом. Молодой человек вошел в солидное здание, где, как возвещала вывеска, располагалась редакция газеты "Старый и Новый свет".
Немного помедлив, девушка поднялась на крыльцо и толкнула дверь. Она искренне улыбнулась людям в приемной, и ей позволили пройти дальше. Мари не сказала им, кого ищет, просто попросила разрешения войти в другие комнаты. Она путешествовала по редакции, глядя на людей и словно никого не видя, не отвечая на вопросы, пока в одной из комнат не обнаружила того, кого искала, казалось, целую жизнь.
Кристиан был один. Он сидел за заваленным бумагами столом и - смотрел на Мари яркими, ясными, серо-голубыми глазами, в которых отражалась Вечность. На нем была белая рубашка из французского набивного батиста и темно-синий сюртук с шелковой обшивкой по воротнику и лацканам - крик моды в тот сезон. И у него слегка изменилась прическа: столичная жизнь требовала большей строгости, чем жизнь на острове, когда волнистые волосы Кристиана трепал вольный ветер.
Мари стояла перед ним, и в ее взгляде были нежность, потрясение, радость. И она ощущала непонятное ей самой сострадание.
Все время, пока она молчала, ее глаза не отрывались от его лица; ей казалось волшебством видеть его взгляд: чудилось, будто ее душу пронзает ослепительный блеск, сходный с сиянием огромной звезды. Девушка понимала, что Кристиан не мог узнать ее, но он умел чувствовать - это Мари запомнила навсегда. Он чутко воспринимал все то, что невозможно увидеть, он тонко улавливал суть.
Нельзя сказать, что Мари была вызывающе одета, просто вряд ли Кристиан мог представить ее в таком виде: в черном бархатном жакете "зуав", отделанном шелковой тесьмой, в белой блузе и юбке темно-синего шелкового муара с фестонами цвета янтаря. Спереди лоб девушки по моде того времени закрывала пышно завитая накладная челка, сзади волосы ниспадали каскадом упругих локонов. Это сооружение венчал романтический головной убор - шляпка из итальянской соломки с широкими полями, украшенная лентами и цветами. На ногах красовались застегнутые на перламутровые пуговицы полусапожки. Легкий слой румян на щеках и, конечно, сладкий, вкрадчивый аромат духов. Только так можно поймать на удочку приличных и щедрых мужчин!
Трудно узнать человека, который вдруг перестал походить на самого себя…
Мари стояла перед ним, содрогаясь от стыда и горечи, ощущая, как что-то придавливает ее к земле, чувствуя, что вот-вот прорвутся и потекут слезы.
- Что вам угодно, мадемуазель? - по-прежнему глядя на нее, как на чужую, спросил Кристиан.
"Это же я!" - хотела крикнуть Мари, но вместо этого произнесла сдавленным голосом:
- Простите, я хотела узнать, работает ли здесь мсье… Луи Гимар?
Имя зятя было единственным, какое пришло ей на ум.
Кристиан нахмурился. (О, неужели даже звук ее голоса не пробудил в нем никаких воспоминаний и чувств?!)
- Нет, мадемуазель, я не слышал такого имени. Но я работаю здесь недавно, потому вам лучше спросить у кого-то другого.
И улыбнулся вежливо, но холодно.
- Простите, - пробормотала Мари и выбежала из комнаты.
Выйдя на улицу, она пошла, пошатываясь как пьяная. Признаться, она надеялась, что Кристиан выскочит следом, схватит ее за плечи и, развернув к себе, воскликнет с выражением неверия в счастье: "Мари, это ты?! Как же я не узнал тебя сразу!" И она обретет в его объятиях то, что мечтала обрести так долго и, казалось, навсегда потеряла. Мари не задавала себе вопроса, смогла бы она рассказать ему всю правду, сейчас ее волновало другое. Если им не быть вместе, все рухнет, яд жизни отравит ее душу, отчаяние сдавит сердце тяжелой рукой.
Кристиан не вышел, и, немного подумав, Мари решила, что была не права: нужно было сказать ему, кто она такая, и он бы все вспомнил - ведь их связывает невидимая нить, которую не так-то просто разорвать.
Мари принялась терпеливо ждать. Наконец он вышел из подъезда, и… Тут молодую женщину настиг новый удар: Кристиан был не один. Рядом с ним шла девушка, они о чем-то говорили и улыбались друг другу. Было видно, что девушка ему нравится. И все же Мари пошла следом.
Девушку звали Аннабель Роншар, и она была дочерью главного редактора "Старого и Нового света". Она часто заходила к отцу; с Кристианом была знакома, но только сегодня он решил ее проводить. Аннабель исполнилось восемнадцать, она была хрупкая, белокурая - воплощенная невинность, но при этом истинная парижанка: задорный блеск в глазах, простодушная и вместе с тем соблазнительная улыбка. На девушке было платье кремового шелка с оборками, окаймленными черным бархатом, и украшенный розами белый капор с длинными муслиновыми лентами. На маленьких ножках - туфельки с полосками из белой репсовой ленты и черно-белыми атласными бантами.
Кристиан и Аннабель остановились возле красивого дома с большим садом, и молодой человек продолжал говорить, а потом говорила девушка, и их взгляды были выразительны и светлы.
Мари стояла на другой стороне улицы. Она, конечно, поняла, что не посмеет подойти к Кристиану: ей не по силам тягаться с его спутницей, с этой легкой и светлой, словно солнечный луч, девушкой с изумительно чистыми, сияющими глазами. Между ними - пропасть, на дне которой похоронено нечто такое, чего она, Мари, не сумеет воскресить ни ложью, ни раскаянием, ни… даже любовью.
Мари повернулась и пошла прочь. В тот день она впервые по-настоящему напилась. И решила, что "отпустит" Кристиана без объяснений, признаний и последнего прощания. Он так сильно стремился вырваться из плена окружавшего его продажного мира, что не заслуживает того, чтобы продолжать нести это бремя.
Она уйдет с его дороги и пойдет по своей - безрадостной, страшной, скользкой и безнадежной.
На следующий день Мари получила письмо от сестры.
Остров Большие скалы, 3 мая 1870 г.
Здравствуй, дорогая Мари!
Я получила твое письмо; оно шло довольно долго, видно, где-то задержалось. Весна в наших краях выдалась ветреной, дождливой, так что хороших уловов пока мало, зато трава выросла высокая и сочная, как никогда. Зима была суровая, все время штормило. Иногда мне становилось страшно, что мы живем так близко от океана: того и гляди, смоет волнами!