Мне удалось выхватить взглядом открытую банку консервов и пластмассовые стаканы с вином на дальнем столике с тремя пожилыми дядьками. Дин устала ахать и тихо запивала пельмени джином.
– Ты никогда не летала на самолете? – вдруг спросила она.
– Летала.
– Я имею в виду сама. Что я спрашиваю? Ну конечно, нет… В Америке можно купить самолет за семь тысяч долларов. Конечно, это дрянь, а не самолет, что-то вроде "Запорожца", но летает.
– Ты к чему это?
– Так… Представляешь, прилететь обедать на самолете. Всего семь тысяч долларов… Мне удалось пару раз поводить самолет… Это… Ну все равно как входишь в Дом литераторов, а у тебя не проверяют документы!
– Так у нас их и не проверяли сегодня, – напомнила я.
– Нет, ну, водить самолет – это как в застой входить в Дом литераторов и не быть изгнанным.
– У тебя нет образа свободы посвежее? – съехидничала я.
– Ну, это как… я знаю… да пошла ты к черту, – ответила Дин, – у Ницше это называется: "Они сняли с себя ярмо рабства, и у них ничего не осталось…" Но ты не радуйся, у тебя тоже ничего не осталось, ни Дома актера, ни Дома литераторов, а я хотя бы научилась водить самолет.
– На фиг мне сдался твой самолет?
Мы продышали длинную паузу.
– Так кто кого бросил – ты Андрея или он тебя?
– Мы так и не выяснили, каждый сваливает на другого.
– Значит, никто никого…
– Значит, оба.
– Ну рассказывай дальше.
– Зачем?
– Мне это важно знать.
– Посередине рассказа вскочишь и попрешься в новое место.
– У меня так лучше усваивается информация, Америка – страна дорог, мы все время в пути…
– Это американцы все время в пути, а вы – все время в эмиграции.
– Да, в эмиграции! Чеслав Милош сказал: "Эмиграция – это яд, но если вы глотнули его и выжили, то все последующее уже пустяк".
– Кто такой Чеслав Милош?
– Лауреат Нобелевской премии, деревня! Между прочим, в Америке, которую ты себе представляешь как царство дебилов, живут три нобелианта: Иосиф Бродский, Дерек Уолкотт и Чеслав Милош. И в Америку едут сегодня те, которые в шестидесятые ехали в Париж. Америка сейчас – колыбель идеи, опыты с ЛСД, андеграундный рок, авангардная поэзия, битничество, новое кино, новый буддизм. Да в Америке даже есть закон, запрещающий продавать спиртное по воскресеньям до часа дня, пока не кончились службы в церквях! – разгорячилась Дин так, что на нас стали оборачиваться.
– Чего ты орешь? Ты не в рекламном ролике снимаешься.
– Ладно, рассказывай свою историю.
– В общем, восьмого марта…
– В гинекологический праздник!
Димка тоже называл это гинекологическим праздником, так и писал в поздравительных открытках.
– Андрей вручил цветы и начал маяться, заглядывая в глаза, что ему надо на часик куда-то смотаться. Акцент был уж больно многозначительным, и я радостно вцепилась, мол, если ты уже большой, то что спрашиваешь, а если еще маленький, то сиди дома. Приятно же пнуть неработающего мужика. Он вопрос этот решал, решал, решил, что "еще маленький", и остался. Тут мужской голос позвал его к телефону, но столько в голосе было доверительности, что волнующаяся баба угадывалась рядом. Я дала трубку Андрею, а он, неготовый к такой форме предосторожности, начал объясняться с бабой о том, что никак не может встретиться. Как бы осмелел настолько, чтобы сказать ей "нет" в моем присутствии, но еще не настолько, чтобы сказать "нет" мне. Оправдывающийся мальчик, которого мама не пускает гулять, а заставляет делать уроки.
Ну я и повела себя в логике мамы, дошла до другого телефона, дороги, как ты понимаешь, минуты три, мог бы сориентироваться, сняла трубку и говорю…
– Ты сняла трубку? Так ведут себя продавщицы. – Дин была разочарована.
– Так ведут себя опекающие мамы, и говорю, мол, я еще не развелась со своим мужем и не умерла, поэтому считаю, что восьмого марта ему место в законном браке, но если, мол, есть основания считать по-другому, то я готова их выслушать и уступить. – Я вспомнила голосок сорокалетней женщины, ощущающей себя нимфеткой, собственно, она и оказалась постаревшей профессиональной травести, пытающейся рвануть в героини.
– Так и сказала? – У Дин в глазах засветилось бабское любопытство.
– "Любите друг друга и хотите быть вместе?" Вместо этих провинциальных про "накатило, завертело, не знала, что так бывает, все так сложно, очень прекрасное чувство", лексикончик у нее оказался тот еще. Короче, говорит "да", Андрея спрашиваю в параллельную трубку, мол, готов ли подтвердить, он пятнадцать секунд глубоко дышит, говорит "да". Отлично понимаю, что гнусная провокация с моей стороны, что он не может полурыдающую бабу обломать, а я же ему "мамка", мне же он потом "все объяснит"… Ну, думаю, хватит, все на себе пру, еще и его бабам восстанавливать самооценку по женским праздникам!
– Не его бабам, а ему с помощью его баб, на те самые баллы, на которые ты же ему ее и опустила!
– А мне кто должен был восстанавливать?
– А с тобой все было в порядке, ты работала, реализовывалась.
– Я реализовывалась в этот момент как социальная единица, а не как женщина! Я, блин, отпашу целый день, приду, а он мне сообщает, что цветы не политы и дети заброшены. Тоном, разъясняющим, что я, в его глазах, не справляюсь с ролью жены и матери. Понимаешь? Ну если б он семью содержал, я, может быть, на это не так бы реагировала…
– Фу, какая гадость, марксизм какой-то. Бытие определяет сознание?
– И в этом их парном "да" для меня вдруг забрезжил свет: не просто выгнать мужа, который достал, а законно, легитимно в глазах детей. Не избавиться, а обиженно уступить. Знаешь, эта русская козлиность: не пьет, не бьет, красивый, талантливый, сексуальный… общество не поймет, скажет, зажралась, будет подозревать тайные пороки. А здесь – из рук в руки. Ты подтвердил, что любишь ее? Отлично, теперь тебе придется подтверждать это поступками! Я говорю, мол, милая девушка, наши квартирные условия не предполагают счастья на нашей территории, а ваши? Она говорит, мол, я замужем, живу в огромной квартире, которая раньше принадлежала Обуховой, правда, все решает мама! Говорю, мол, приходите, обсудим по-деловому, она записывает адрес…
– Какое-то плохое советское кино: травести, Обухова, муж, мама…
– Тут я не просекла. Про Обухову она ляпнула, чтоб поднять акции, я из-за провинциального выговора подумала, что она лимитная акула, оттяпавшая хату, и Андрей будет за ней как за каменной стеной. А она оказалась дочкой лимитной акулы, сирым акуленком, которому все зубы мамка выбила еще в детстве. Пришла такая постаревшая дурно одетая безработная, развела такую тюзятину…
– Что такое тюзятина?
– Мироощущение артистов, всю жизнь играющих пионеров и зайчиков в глубинке. Короче, провинциальный пафос, слеза по землистой щеке. Полуобморочный взгляд Андрея, которому предстоит принять самостоятельное решение, кормить ее мясом моих комплексов или наоборот. Понимаю, что больше с ним быть не смогу и придаю сцене центробежную скорость… – Я вспомнила голые сучья за окном, Андрея, барабанящего длинными пальцами по столу, неожиданно некрасивую даму, крутящую на запястьях турецкие браслеты, собственную несгибаемость. – Мне не хочется, чтобы вы обманывались, за длинную супружескую жизнь у моего мужа была масса героинь. Правда, ваши предшественницы были хороши собой и не являлись на дом, – не из гнусности говорю, а чтобы Андрей казался ей еще большим призом.
– Что ж, – отвечает она звенящим от обиды голосом, – я хоть и не обладаю достоинствами предшественниц, но для меня это очень серьезно. Если для вашего мужа это не серьезно, то я этого не перенесу.
А Андрей стоит как персонаж мадам Тюссо.
– Где вы собираетесь жить? – спрашиваю я голосом заботливой мамаши.
– Мы снимем квартиру, – гордо говорит она.
– Утопия, – предсказываю я, – мой муж никогда не заработает на это.
– Я живу сегодняшним днем. Меня пригласили сняться в кино, я заработаю денег. А потом… Потом можно будет сесть в электричку, и электричка может разбиться… – говорит она, тоже, по-моему, что-то из прошлого репертуара.
– Вы хорошо представляете себе, что такое муж-музыкант? – спрашиваю я тоном не отговаривающим, а объясняющим технологию пользования.
– Я сама актриса, – сообщает она. Хотя на ней написано все: училище, общежития, кое-какой театральный брак, и в нем все несчастны, особенно дети, вторые роли в четвертых театрах и полная человеческая и женская невостребованность при абсолютной предлагаемости. И вдруг шанс оторвать красавца, могу себе представить, какую лапшу он там ей вешал под луной, пока я зарабатывала деньги. А Андрей стоит с обиженным лицом Пьеро, который решил первый раз в жизни побыть Арлекином, а его все равно, не спрося, как тряпичную куклу, перекладывают из постели в постель.
Конечно, можно пожалеть двух этих немолодых детей, для которых я классовый враг, потому что плачу всю жизнь из своего морального кошелька, а они прикидываются сиротками и платят из чужого. Не форсировать, дать им спокойно потрахаться, через месяц они озвереют друг от друга, потому что оба неудачники, и пахнет тут не любовью, а тоской по реваншу… Но что я с ним буду делать потом?
– И что дальше? – спросила Дин.
– Ну, пришла, мол, с вами он несчастлив, я его сделаю счастливым.
– А ты?
– А я – заворачивай, забирай, уноси.
– А она?
– Забирать некуда, дома муж, дочка и мама. Снять квартиру сложно.
– А ты?
– А я – надо было об этом думать до того, как ты сюда заявилась, ты пошла белыми, тебе и платить.
– А она?
– Стала обвинять меня в жестокости.
– Ну, кино!
…Она уходила с трагическими ужимками из какой-то раннефранцузской пьесы, в которой когда-то хотела играть героиню, но при распределении ролей получила только служанку.
– Я должен проводить ее. Она недавно падала в обморок, – свистящим шепотом сказал Андрей.
– Ничего, не упадет. И вообще, по законам жанра, в обморок полагается падать мне, но жалко времени, к тому же ужин из-за этой дуры остыл, – сказала я, и Андрей посмотрел на меня с обожанием. Мы были несколько оглушены мизансценой и весело сели за праздничный стол.
Столько лет играя в супружеские шахматы, мы наработали дежурные ходы, после разборок обращались к сексу, ходили гулять с собакой, обязательно вместе и за руку, и никогда не ужинали друг без друга. Чтобы вернуть меня в постель, понадобилось чучело артистки, но поскольку мой бывший муж был эгоистом и считал, что человечество круглые сутки сориентировано только на него, он не подумал, что артистка тоже захочет с размахом рассчитаться за все унижения со своим мужем, ринется на амбразуру и повиснет, как пудовая гиря.
Я дала ночь на размышление, в течение которой он крепко, хотя и нервно, спал около меня, и день, в течение которого он сидел и барабанил по фортепьяно. Первое означало, что он нервно истощен, а второе – что я совершенно забыла, что передо мной такой тонкий, такой ранимый, такой глубокий и такой нежный. Если честно, то я забыла. Я забыла это ночью, когда перешагнула в новую жизнь и сказала себе: "Точка, мальчик вырос, с сегодняшнего дня спрос с него по тем же правилам, что и со взрослого!"
Вечером, когда он забрался в постель, я почувствовала, что меня легче пристрелить, чем уговорить лечь рядом, и начала допрос:
– Ты ходил искать работу?
– Нет, – томно ответил Андрей, полагая, что в моих глазах он все еще тонкий, ранимый, глубокий и нежный.
– Ты ходил искать квартиру?
– Нет.
– Вы обсуждали перспективы дальнейшей жизни?
– Нет.
– Почему?
– Не знаю, – ответил он голосом, означавшим "я утомлен, я очень мучаюсь, неужели ты не видишь, что мне не до твоих глупых вопросов?".
– Ты хоть понял, что за эту историю ты будешь платить не моей, а своей кровью? – спросила я.
– Тебе хочется крови? Ты ее получишь! – сказал он с пафосом, тюзятина оказалась заразной.
– Позвони, пожалуйста, своей избраннице, выясни, есть ли у нее какие-нибудь завоевания.
– Не хочу. – И он натянул одеяло на свой античный профиль.
– А дальше? – спросила Дин.
– На следующий день он начал делать вид, что ничего не было.
– А ты?
– А я наоборот.
– Как?
– Позвонила этой бабе.
– Зачем?
– Чтобы выслать добычу наложенным платежом.
– И что?
– Спрашиваю, мол, успехи есть в "нашем дельце". Она жалуется, мол, рассказала своему мужу, он не верит. Я говорю, мол, дай ему трубку, я объясню. Она, мол, не могу, спит. А я – разбуди, а то мне придется завтра ему на работу звонить. Слово "работа" на совковую бабу действует магически. Тут же он в трубке, такой же малахольный, как и мой, актер, кстати, тоже. Извините, мол, за поздний звонок, но обстоятельства поджимают, ваша жена и мой муж любят друг друга, хотят быть вместе, и мы с вами должны помочь их счастью.
– А он?
– Он, мол, она что-то такое мне говорила, но ее нельзя воспринимать всерьез. Я говорю, пока справку из психдиспансера не представите, за приход к нам домой отвечать будет по всей строгости. Он, мол, она к вам правда приходила? Я, мол, правда, и вчера мне было обещано, что будет снята квартира и т. д., а сегодня вижу, что каждый шаг этой любви будет сопровождаться ударом хлыста с моей стороны, хочу, чтоб они поскорей воссоединились. Он, мол, пусть воссоединяются. Я, мол, у нас площадь не позволяет. Он, мол, у нас квартира большая, но она мамина. Я, мол, маму беру на себя, а вы согласны жить с ним в одной квартире? А он, мол, если в разных комнатах, то согласен.
– Далеко же у вас зашла демократия!
– Это не демократия, у него к этому моменту не рыльце в пушку, а рыло в шерсти было. Пил, не просыхая, и ребенка на стороне сделал. Тут она берет трубку, я говорю, мол, с мужем договорились, он согласен, давайте маму. Она говорит: "Очень прекрасно". Для меня всегда было психолингвистической загадкой, как можно спать с человеком, который говорит "очень прекрасно". Я говорю Андрею: езжай, тебя ждут. Он, мрачно, мол, никуда не поеду. Я протягиваю трубку, говорю: скажи ей об этом сам. Он берет трубку, говорит, что нельзя поддаваться на мои провокации, что утро вечера мудренее, что завтра поговорим. Тут я подхожу к телефону и говорю: мне очень жаль, но я вас предупреждала, вы для него просто статистка в разборках со мной. Ты ж понимаешь, что такое назвать статисткой в жизни артистку, которая в кино снимается в эпизодах, ее после этого можно выпускать на Мавзолей, она его снесет вместе с Кремлевской стеной.
– А Андрей?
– Даю после этого трубку Андрею, она кричит так, что он отодвигает трубку от уха, он же такой тонкий, у него же абсолютный слух. Не знаю уж, что она ему говорит, вероятно, что если он не придет, то она бросится под электричку, предварительно утонув, повесившись и отравившись. У него в глазах появляется блеск гражданской ответственности, а в голосе металл. А я говорю: если ты уйдешь, ты совершишь единственный самостоятельный поступок в жизни, все равно не могу быть с тобой, ты сковываешь меня в быту, в постели и в творчестве, я живу в испанском сапоге, а ты в этот сапог еще тащишь своих деревенских дурочек! А он забрасывает шарф на плечо таким опереточным махом и кричит, мол, ты страшный человек, ты убиваешь вокруг себя все живое! И свалил. Я через полчаса позвонила ей, мол, добрался, ку-ку. И сняла с себя всякую за него ответственность.
– Врешь.
– Ну в основном сняла.
– Странная история…
– Стандартная. Пупсик ведь тоже сложную интригу выстраивала. Нам ведь всем развод "просто так", потому что "не хочу" еще при рождении запретили… У меня одна приятельница, крутая такая, увела у питерской бабы мужа. Баба звонит ей, говорит: "Суицид! Суицид! Суицид!" А моя отвечает: "Послушайте, десять тысяч марок, и никакого сиуицида". Та подумала несколько минут и говорит: "Вы с ума сошли, он и пяти не стоит!"
– Радуешься, что у вас мужиков начали с лотка продавать? – страшно злобно спросила Дин.
– Ты ничего не поняла, питерская же не из-за денег успокоилась, просто ей помогли выдернуться из мифа, по которому ее мужик – смысл жизни, а при рыночной оценке потянет меньше, чем предлагают за моральный ущерб. Валерина жена сначала тоже была в шоке, а потом расцвела, начала болтать со мной по телефону, даже прислала из Финляндии фото, где она в шортах на роликах катается, хрена бы она с ним на ролики встала.
– Кто такой Валера? – спросила Дин с явным раздражением.
– Скоро приедет, увидишь.
– По легенде получается, что у тебя увели мужа и ты запорхала.
– Во-первых, не увели, а пассивно пожелали, в ответ на что я активно отдала. Во-вторых, совершенно не запорхала, более того, обнаружила в своем подсознании совершенно не объяснимые процессы. Сразу после того, как я услышала по телефону, что он нарисовался в заветной квартире, я начала оказывать себе психологическую помощь.
– Водки вмазала?
– Фи, грубо. Я к своему возрасту освоила технологии восстановления поруганной психики, раньше это была интенсивная половая жизнь, теперь неожиданная сексуальная интенсивность не окупается. С одной стороны, запросы стали выше, с другой – со мной стало слишком престижно спать, как расслабишься, завтра уже все знают. Были бы конторы, где можно прикупить на ночь глухонемого мулата… – Я вспомнила крылатые слова Афанасия Салынского: "Сижу в президиуме, а счастья нету".
– Чем же ты занялась?
– Есть две вещи, которые приводят меня в порядок: ванна и семечки. Я научилась их совмещать. Смотри, жаришь стакан семечек, ложишься в ванну и мелкими партиями бросаешь семечки в воду. Такими партиями, чтобы они не успевали промокнуть. Вот когда они плавают вокруг тебя, а ты их ловишь, ни одна мысль с этим занятием не может конкурировать. У меня однажды вода на пол перелилась, я не заметила.
– Клиника. Наверное, в прошлой жизни ты была водоплавающей птицей.
– Вот я полежала в ванне, выспалась, проснулась как новая. Свобода, подъем, счастье! Неделю летала, потом началась депрессия. Он, понятно, вел себя как полный кретин, встречался со мной, прятался от девчонок. А у меня крыша соскочила, стал казаться таким мифологизированным, таким желанным, как в первые годы жизни. Спрашиваю, мол, с кем решил жить? Томно глазки опускает, мол, сообщу тебе решение позже. Худой, голодный, несчастный, пока томность размазывает по облику, пытаюсь его обедом накормить… Жалко ведь. Их мамаша из квартиры на улицу выставила, а они ж инфантильные, заработать не могут, все у кого-то из милости жили, то с алкашом бутылкой расплачивались, то с инвалидом услугами, теперь вот сторожат что-то. Тимуровцы, в общем… – Я вела себя как тактичная мамаша, пока климактерические дяденька и тетенька разыгрывали Ромео и Джульетту. Я понимала, что должна сохранить отношения Андрея с детьми и даже сплести ему мостик, как обезьяны для доктора Айболита, по которому он сможет в эти отношения вернуться. Он рисовался в доме каждый день, подгадывая, когда дети в школе, исполнял домашнюю работу с большим рвением, чем прежде, изображал духовную близость, мылся, чистился, переодевался и сваливал. В чем-то жизнь даже упростилась, деньги я и до этого зарабатывала сама, дом и до этого везла, а тут еще и поток замечаний исчез.