- Не бойся, дурачок, тебе не будет больно. Ведь ему не будет больно, Винсент?
- Ни капельки, - отвечаю я.
И, конечно же, говорю правду. Если он когда-нибудь решится попробовать такое еще раз, то будет неприятно удивлен, так как ощущения будут менее приятными и очень болезненными. Но сейчас пастух не сдерживает тихий стон, а потом расслабляется, почувствовав прикосновение моих рук к его плечам, и снова наклоняется к Дане. Мы с ней смотрим друг другу в глаза, ее взгляд становится все более туманным, мысли начинают путаться, инстинкты постепенно одерживают верх над разумом и здравым смыслом, и я слышу свое имя, но она обращается ко мне на языке своих предков, и этого языка я не знаю.
- Дана, я не понимаю, - говорю я ей.
- Не торопись, Винсент. Дай ему… войти.
Я останавливаюсь, и Дана немного отодвигается от пастуха. Он поднимает голову, и она делает очередной повелительный жест, но он медлит, не предпринимая более решительных шагов, а потом снова говорит несколько слов.
- Догадываюсь, что он имеет в виду: "Я еще никогда такого не делал". - Я киваю, и Дана нежно гладит молодого человека по шее. - Мы не причиним тебе вреда. Наоборот, тебе будет хорошо. Очень хорошо. Вряд ли ты когда-нибудь испытаешь такое еще раз за свою коротенькую жизнь.
Сердце у пастуха бьется так, будто ему тесно в груди, и оно вот-вот оттуда выпрыгнет. Целая гамма чувств: непонимание, восхищение, смущение, страх. Он пытается понять, нравятся ли ему новые ощущения, сделал ли он что-то, что можно было сделать, или же совершил что-то запретное. Сейчас он чувствует даже некое подобие любви - такой любви, которая балансирует на грани поклонения и ненависти. Он наклоняется к Дане для того, чтобы поцеловать, но она отворачивается, выгибает шею назад под почти немыслимым углом и впивается ногтями в его спину, оставляя на ней следы. С ее губ срывается стон, и она медленно убирает руки, словно демонстрируя свою слабость и покорность. Я смотрю на кровь, выступающую на спине у пастуха, и думаю о том, что если бы наши с Даной сущности были бы чуть более похожи, то мы бы разделили десерт поровну. Но человеческая кровь не пробуждает во мне ни аппетита, ни возбуждения, ни отвращения.
- Винсент, - нарушает тишину Дана.
Трудно сказать, кого она так называет - меня или пастуха, потому что до сих пор лежит, закрыв глаза, и мыслями далеко от происходящего. Наконец, она берет своего нового знакомого за волосы, привлекает его голову к себе, наклоняется к его шее, выпускает клыки и уже почти касается его кожи, но в последний момент отпускает его.
- Ты был хорошим мальчиком, - говорит она ему. - Можешь считать, что я сделала тебе подарок.
Дана касается пальцем его лба.
- Тебя разморило на солнце, и ты уснул. И тебе приснился сон, но ты забыл его. Ты пытался вспомнить, но встретил двух путников, которые были голодны, и ты зарезал лучшего барана из своего стада, а потом разделил с ними ужин. С бараном можешь разобраться сам, мы скоро придем и поможем тебе развести костёр.
Я перевожу ее слова. Молодой человек кивает, встает и начинает одеваться.
- Платье, - коротко напоминает Дана.
Он поднимает с земли платье, бережно отряхивает его и с поклоном отдает, после чего делает несколько шагов назад, не поворачиваясь к нам спиной, кланяется еще раз и быстро скрывается в зарослях травы. Дана хохочет и снова ложится на спину.
- Наверное, он принял нас за древних богов, - говорю я.
- От истины он недалек. Ну что же, я отказалась от десерта в пользу сытного ужина.
Несколько минут мы лежим молча, а потом Дана поворачивается ко мне.
- Ты сказал, что любишь меня, Винсент. А как долго мы будем любить друг друга?
- Странный вопрос. Вечно. Или ты собираешься умереть раньше?
- Конечно, нет. - Она делает паузу. - Я хочу, чтобы ты любил меня дольше.
- Ради тебя я готов прожить бесконечное количество вечных жизней. И во время каждой из них я буду любить тебя. Всегда.
Глава седьмая
Эдуард
(1)
… - "… после того, как вампир выпил ее крови, он откусил ей голову, и голова скатилась в кусты возле реки. Туда, где ее никто бы не нашел".
- Вампиры не откусывают головы, - возразила Эмили, доедая остатки мороженого с блюдца.
Я закрыл книгу.
- Смотрю, ты специалист?
- Вампиры не откусывают головы. Они могут выпить из человека всю кровь, до последней капельки, но голову оставят на месте. Так показывают в сериалах.
- Папа разрешает тебе смотреть такие сериалы?
- Нет, я сама смотрю. У нас есть видеотека, где много сериалов про вампиров.
- Напомни мне, чтобы я попросил папу поставить на эту видеотеку код.
Эмили надулась и принялась облизывать испачканные в мороженом пальцы. Я взял со стола салфетку и протянул ей.
- Возьми. Облизывать пальцы - это некрасиво.
- Красиво, - ответила она, но салфетку взяла.
- И еще вежливые девочки благодарят за мороженое.
- Спасибо за мороженое, Эдуард! - без промедления отреагировала она. - И спасибо за книгу. Ты почитаешь мне еще?
- Нет. Тебе пора спать. На ночь я расскажу тебе хорошую сказку. Идет?
- Идет, - кивнула Эмили и, сложив салфетку пополам так, что испачканная часть осталась внутри, стала вытирать лицо.
Я не одобрял любви здешних детей к жутким городским легендам, но после долгих раздумий решил подарить найденную в квартире книгу Эмили. Кроме того, это был прекрасный повод чем-то ее занять. Она, как и все восьмилетние дети, задавала миллионы вопросов, и я пришел к выводу, что могу почитать ей вслух и тем самым этих вопросов избежать. Не то чтобы я не любил детей - я, конечно, любил их, но начиная с того возраста, когда они перестают быть любопытными и не пытаются запихивать пальцы в розетку. Когда Кристиан задерживался на работе или брал внеочередное дежурство (как сегодня, например) и оставлял меня с Эмили, я весь вечер был как на иголках и боялся отойти от нее хотя бы на шаг.
- А папа скоро вернется? - задала она очередной вопрос, возвращая салфетку на стол.
- Думаю, что скоро. Но ты к тому моменту уже будешь спать. Мы и так засиделись.
Эмили снова надулась.
- Если ты пойдешь спать поздно, то не выспишься, и будешь невнимательно слушать учителя, - привел я еще один аргумент.
- Скучная школа, - сообщила мне она и взяла книгу. - Они рассказывают то, что я давно знаю. Прочитай мне еще одну легенду! А потом придет папа, и я пойду спать.
- Да нет же, Эмили. Ты пойдешь спать сейчас.
Несмотря на мои слова, она открыла книгу и, перевернув несколько страниц, подвинула ее ко мне.
- Хочу легенду про Демона Реки, - сказала она.
- Никакого Демона Реки! - возмутился я. - Сейчас я разозлюсь, и тогда не будет вообще никаких легенд!
- А я расскажу папе, что ты покупал мне мороженое! - отпарировала Эмили.
Я покачал головой и взял книгу.
- Ладно. В следующий раз я не буду тебе ничего дарить, и мороженого тоже не куплю.
- А я приду к тебе домой и оттаскаю за хвост твоего кота!
- Хватит уже. Слушай. Но если тебе ночью приснится Демон Реки, я не виноват.
(2)
Кристиан вернулся в начале второго. Первым делом он заглянул в спальню Эмили, и, убедившись, что она спит, вернулся в гостиную. Я доедал остатки попкорна (пакет с кукурузными зернами был обнаружен в одном из шкафов во время приготовления ужина - я искал соль) и смотрел по телевизору фильм с Мэрил Стрип.
- Пахнет едой! - уведомил меня он, снимая с шеи шарф. - Неужели ты приготовил ужин?
- Да. Сейчас разогрею, все уже остыло.
- Я справлюсь сам, только приму душ. Но сначала посижу спокойно пару минут. Весь день на ногах, не понимаю, что сегодня случилось в городе, что нам решили подкинуть столько работы. И как только я собрался домой, приехали две "скорые": авария в центре. Мы с коллегами уже шутим: не надо брать дежурства по вторникам, одной сменой не отделаешься.
Кристиан занял одно из кресел напротив журнального столика и достал сигареты. Я принял менее развязную позу и поднял с пола пустую миску из-под попкорна.
- Ты здорово выручил меня с Эмили, - продолжил он. - Надеюсь, она не слишком чудачила?
- Бывало и хуже. Я подарил ей книгу легенд и мифов, ты не против?
Кристиан покачал головой.
- Против, но она выпрашивала у меня обновленное издание уже с месяц. Так что ты, можно сказать, сделал ей желанный подарок. Ох уж эта их любовь к жутким историям.
(3)
Треверберг был слишком большим городом для того, чтобы здешние жители обращали внимание на вновь приезжих. Так произошло и с Кристианом: когда он позвонил отцу и сказал, что хочет посмотреть один из домов в старой половине, которым тот владел, это никого не удивило. К отцу часто обращались с такими просьбами: иногда он сдавал жилье, реже - продавал. Они с Кристианом встретились ранним утром в районе Отдаленных мостов и отправились к одному из свободных домов.
По дороге отец прочитал Кристиану короткую лекцию по истории города, показал ему особняк Основателя, который после его смерти превратили в музей, и рассказал пару городских легенд. После этого они осмотрели дом, и Кристиан остался доволен - он предложил отцу купить у него "это произведение искусства". Дом на самом деле можно было назвать произведением искусства: построенный в готическом стиле, он выглядел гостем из прошлого даже в "своей среде" - в старой части Треверберга было много мрачноватых домов.
- Странный малый, - сказал мне отец. - Он даже не стал торговаться - просто согласился на предложенную сумму. Хотя цену я завышать не стал.
Я только пожал плечами: мало ли людей с деньгами, которые хотят приобрести дом в старой части Треверберга и не торгуются? Похоже, отца огорчило не то, что Кристиан принял предложенную цену без возражений, а то, что он упустил возможность пообщаться с ним и узнать его получше. И я оказался прав - уже на следующей неделе отец пригласил своего покупателя к нам домой, на воскресный ужин.
Кристиан (отец называл его исключительно "доктор Дойл", хотя обычно обращался к гостям по имени) производил странное впечатление. Человеком с деньгами он не выглядел - одевался аккуратно и со вкусом, но просто и не дорого. Внешность у него тоже была странная: высокий (метр девяносто, если не больше - выше отца на целую голову), хорошо сложенный, с резкими чертами лица и смугловатым оттенком кожи, явно не европейским, густыми темными волосами и живыми каре-зелеными глазами. На вид - около тридцати, но, вполне может статься, что старше: на Востоке старость медленнее подкрадывается к людям.
Когда нас представили друг другу, Кристиан протянул мне руку и сказал:
- Очень приятно, Эдуард.
Говорил он с легким акцентом и являлся счастливым обладателем того самого тембра голоса, который так нравится большинству женщин - среднего регистра, бархатный, обволакивающий.
- Взаимно, доктор Дойл.
- Можно просто "Кристиан". Пусть такое обращение станет первым мостиком к нашей дружбе.
Рукопожатие у Кристиана было уверенным и деловым. Когда он отнял руку, я бросил короткий взгляд на его запястье - по случаю жаркой погоды он надел рубашку с коротким рукавом, и я мог разглядеть его руки - и обратил внимание на два продольных шрама, белые линии, которые бросались в глаза благодаря темному оттенку кожи. Через секунду я уже отвел глаза, но Кристиан заметил, что я смущен.
- Ошибки молодости, - пояснил он.
Наши взгляды встретились всего лишь на одно мгновение, и в глазах Кристиана промелькнуло что-то темное, холодное, почти ледяное. Мне даже показалось, что из живых и смеющихся они превратись в мертвые. Боль и тоска посмотрели на меня из его глаз, хотя вряд ли это было подходящим описанием. На меня посмотрела вечность.
Я помотал головой, пытаясь стряхнуть наваждение. Кристиан услужливо тронул меня за плечо.
- Все хорошо, Эдуард?
Теперь его глаза снова светились жизнью, и в них не было даже намека на увиденный мной секунду назад холод.
- Да, да. - Я улыбнулся. - Похоже, вчера третья рюмка коньяка была лишней.
Почему-то я думал, что Кристиан сейчас начнет читать мне нотации и рассказывать о том, как алкоголь влияет на человеческий организм, но он этого не сделал.
- Вы любите арак? - поинтересовался он.
- Арак? Что это?
- В Европе его назвали бы восточной водкой … если вы придете ко мне в гости, то я угощу вас. Кстати, пользуясь случаем, приглашаю вас на новоселье. Я сообщу вам подробности.
За столом отец, почувствовав, что "добыча" попала в сети, принялся расспрашивать Кристиана обо всем, о чем только можно расспросить гостя, при этом особо не нарушая правил приличия (что для отца было большой редкостью). Чем он занимался до того, как приехал сюда? Родился в Сирии, учился в Англии. Несколько лет проработал корабельным медиком, объездил почти весь мир. Если он сириец, то почему у него такое странное имя? Потому что в Сирии живут не только мусульмане, но и христиане. Он христианин? Нет, он атеист. Почему он приехал в Треверберг? Потому что наше "захолустье" ему понравилось. Чем он будет заниматься? Работать в городском госпитале. Кем? У него несколько специализаций, но, скорее всего, травматологом.
Женат ли он? Он вдовец, и у него есть дочь, которую зовут Эмили, скоро ей исполнится восемь. Любит ли он искусство? Да, особенно скульптуру, музыку, литературу и живопись, у него дома большая коллекция старинных книг. Чем он интересуется по жизни? Интересы у него разносторонние - от фотографии до охоты. Он играет на скрипке, пишет стихи и музыку, рисует и любит "покопаться в саду" - очень хорошо, что в том доме, который он купил, есть большой сад. На каких языках он говорит? Помимо английского, хорошо говорит на французском, немецком, итальянском и испанском. Знает латынь и арамейский, неплохо владеет хинди и тремя диалектами арабского, а также знаком с древнегреческим, но "совсем чуть-чуть".
Отец остался доволен, и сначала пожелал Кристиану поскорее обзавестись женой, а потом на радостях даже предложил познакомить его с кем-то из его многочисленных приятельниц, на что гость уклончиво ответил:
- Пока я в этом не заинтересован.
Перлу, тогдашнюю сожительницу отца, это, похоже, не убедило: она убирала со стола тарелки и приносила новые блюда, а в перерывах между этими занятиями пожирала Кристиана глазами. Но он либо привык к тому, что женщины так на него реагируют, либо просто ей не заинтересовался.
На новоселье компания собралась немногочисленная: нас было от силы человек семь. Я, теперешние соседи Кристиана и Майкл, его коллега, молодой врач (к тому времени он не только начал работать, но и успел завести знакомства в коллективе). Теперь мы с ним жили рядом, на одной улице, и дома наши располагались практически напротив. Ходить тут по ночам было страшновато, так как в опасной близости отсюда располагались Темная площадь и городское кладбище, но Кристиана это не смущало: я часто видел, как он прогуливается по вечерам в компании своей дочери. Дочь, к слову сказать, оказалась совсем не похожа на отца: светлокожая, даже бледная, голубоглазая, с золотыми волосами, курносым носиком и мягкими, славянскими чертами лица. Она держала Кристиана за руку и смотрела по сторонам.
Почему-то я думал, что наш новый знакомый обставил дом в мрачном стиле, но ошибся. Единственное, что оказалось мрачноватым - картины Кристиана, которые висели на стенах в гостиной, но такое впечатление создавалось благодаря особенному мазку кисти (такой я не видел еще ни у кого, хотя успел повидать достаточно картин), тяжеловатому, хотя и искусному. Помещения же были оформлены в светлых тонах: восторженных гостей провели по комнатам и продемонстрировали им каждый уголок. В конце концов, мы расположились в "комнате для гостей": именно так ее назвал Кристиан. Раньше тут было большое помещение, которое использовали как кладовку, но полки убрали, стены покрасили в темно-зеленый цвет, а пол застелили ворсистым ковром с причудливым восточным рисунком. В углах комнаты аккуратными стопками лежали шелковые подушки с кисточками, которые тут же были разобраны гостями и использованы вместо неудобных стульев (коих тут не было вообще).
"Восточная водка", которой нас угостил Кристиан, оказалась приятной на вкус, хотя я никогда не питал особой любви к анису. Мы раскурили кальян, в который вместо обычного табака поместили таинственную смесь восточных трав, и минут через сорок глаза у гостей уже весело блестели. Кристиан показывал нам фотографии, сделанные им во время путешествий, и сопровождал демонстрацию снимков рассказами. Это было в Индии. Это - в Китае. Это - в Австралии. Это Норвегия, это Исландия, это Гавайские острова.
Когда перевалило за полночь, фотографии нам наскучили, и мы, откинувшись на подушки, завели непринужденную беседу о каких-то пустяках, иногда прерываясь для того, чтобы сделать очередную затяжку. В какой-то момент взгляд мой остановился на гравюре, висевшей на стене: двое мужчин в восточной одежде сидели за низким кофейным столиком и играли в настольную игру. Гравюра была выполнена в левантийском стиле - я видел такие в турецких музеях.
- Что это у вас, Кристиан? - спросил я, кивая на гравюру.
- Очень ценная вещь. Почти что портрет.
- Чей? - не понял я.
- Мой. - Он пожал плечами с таким видом, будто объяснял простейшие и понятные всем вещи. - Я слева.
Несколько секунд все молча изучали гравюру.
- А справа кто? - наконец, спросил один из гостей.
- Ну как же? - Кристиан в очередной раз пожал плечами, будто желая сказать: неужто не узнаете? - Это Сулейман Великолепный. Мы беседовали почти четыре часа… надеюсь, его не разочаровал тот факт, что я плохо говорю на османском.
Повисла напряженная пауза. Удивленным Кристиан не выглядел: он обвел взглядом гостей так, будто проверял, какое впечатление оказал на них его короткий рассказ.
- У вас прекрасное чувство юмора, доктор Дойл, - сказал его коллега, после чего все дружно рассмеялись, и неловкость была сглажена и забыта.